Восстание против современного мира

Таким образом требовалось, чтобы верховный владыка сохранял символическое и солнечное качество непобедимости —sol invictus, ήλιος ανίκητος —или же состояние центральности, которому, собственно, и соответствует дальневосточная идея «неизменности в середине». В ином случае сила, а вместе с ней и функция могла перейти к тому, кто мог доказать, что более достоин ее. Уже здесь можно указать на один из случаев, при котором понятие «победы» становится точкой пересечения различных значений. В связи с этим наибольший интерес представляет древняя легенда о царе Немийской рощи (взятая в ее наиболее сокровенном смысле), сан которого, одновременно царский и жреческий, переходил к тому, кто сумел победить и убить его —известна попытка Фрэзера связать с этой легендой разнообразные традиции подобного типа, распространенные по всему миру.

Здесь испытание как физическое сражение является лишь материалистическим отражением того, чему свойственен высший смысл, и что следует отнести к общей идее «божественного суда», о которой речь пойдет в дальнейшем. Что касается наиболее глубокого смысла, сокрытого в этой легенде о царе-жреце из Неми, то необходимо помнить, что согласно традиции померяться силами с Rex Nemorensis имел право лишь «беглый раб» (в эзотерическом смысле —существо, освободившееся от уз низшей природы), который предварительно должен был овладеть веткой священного дуба. Этот дуб олицетворяет «Мировое Древо», которое в других преданиях является наиболее употребительным символом для обозначения изначальной силы жизни, а также силы победы. [50] Таким образом, это означает, что только существо, которое смогло стать причастным этой силе, могло надеяться отобрать сан у Немийского царя. Относительно сана, обретаемого таким способом, необходимо отметить, что дуб, а также роща, царем (rex) которой был царственный жрец из Неми, связаны с Дианой, а Диана, в свою очередь, была «супругой» царя лесов. Великие азиатские божества жизни в древних традициях восточного Средиземноморья часто выступали в облике священных деревьев; начиная от эллинистического мифа о Гесперидах вплоть до скандинавской богини Идунн и галльского божества из Маг Мелл, обители божеств сияющей красоты и месторасположения «Древа Победы», и так далее. В этих легендах постоянно подчеркивается символическая традиционна ясвязь между женщинами (или богинями, силами жизни, бессмертия и мудрости) и деревьями.

Итак, в образе Немийского царя при помощи символов раскрывается идея царственности, вытекающая из брака или овладения мистической силой «жизни» (и одновременно трансцендентного знания и бессмертия), олицетворяемой как богиней, так и деревом. [51] Впрочем, немийская легенда передает общий смысл, который можно найти во множестве других традиционных мифов и легенд, повествующих о победителе или герое, который как таковой овладевает женщиной или богиней, [52] каковая предстает в других традициях или в косвенном значении хранительницы плодов бессмертия (женские фигуры, связанные с символическим деревом в мифах о Геракле, Ясоне, Гильгамеше итак далее) или же в прямом значении воплощения оккультной силы мира и жизни или же нечеловеческого знания, либо, наконец, как воплощение того же принципа владычества (рыцарь или неизвестный легендарный герой, который становится царем, когда овладевает таинственной принцессой) [53] .

Некоторые из древних преданий, касающиеся женского истока царской власти, [54] поддаются истолкованию в этом ключе. В этом случае их смысл оказывается прямо противоположным тому матриархальному смыслу, о котором будет сказано в свое время. В связи с Древом интересно отметить, что и в некоторых средневековых легендах оно связано с имперской идеей: последний Император, прежде чем умереть, вешает на «сухое дерево», растущее обычно в символическом царстве «пресвитера Иоанна», [55] свои скипетр, корону и щит, и точно так же умирающий Роланд вешает на дерево свой всесокрушающий меч. В другом случае мы также встречаемся с символическим содержанием: Фрэзер раскрывает связь, существующую между ветвью, которую со священного дуба в роще Неми должен был сорвать бежавший раб, чтобы добиться победы над Лесным царем и ветвью, которая помогает Энею живым сойти в ад, то есть живому проникнуть в незримое. Одним из даров, который Фридрих II получил от таинственного «пресвитера Иоанна», было как раз кольцо, позволяющее стать невидимым (то есть переносящее в бессмертное и незримое: в греческих преданиях невидимость героев часто соответствует их переходу к бессмертной природе) и приносящее победу; [56] точно так же, как Зигфрид в песне о Нибелунгах (VI), обладая той же символической добродетелью, становится невидимым, побеждает божественную женщину Брунгильду и вступает с ней в царственный брак. Брунгильда, подобно Сигрдриве в «Речах Сигрдривы», предстает в качестве богини, наделяющей «пробудивших» ее героев словами знания и победы, заключенными в рунах.

Остатки традиции, в которых еще встречаются темы, содержащиеся в древней легенде о Лесном царе, сохраняются вплоть до конца Средневековья и даже позднее, неизменно храня связь с древней идеей, утверждающей, что законная царственность способна также особым и конкретным —можно даже сказать «опытным» —путем проявлять знаки своей сверхъестественной природы. Приведем всего лишь один пример: накануне Столетней войны Венеция обратилась к Филиппу де Валуа [57] с просьбой доказать свое законное право на престол одним из следующих способов. Первым способом была победа, которую Филипп должен был одержать над своим соперником в поединке, что заставляет вспомнить о Rex Nemorensis и мистическом свидетельстве, заключенном в победе. [58] Относительно других способов в одном из текстов того времени говорится: «Если Филипп де Валуа действительно является, как он то утверждает, королем Франции, пусть он докажет это, встав лицом к лицу с голодными львами, ибо львы никогда не причинят вреда настоящему королю; или же пусть он совершит чудо исцеления больных, как это делали другие настоящие короли. В случае же неудачи он будет признан недостойным королевства». Сверхъестественное могущество, проявлявшееся в победе или в чудотворстве, даже в период царствования Филиппа де Валуа, который уже утратил связь с изначальными временами, тем не менее, неразрывно связано с традиционной идеей подлинного и законного царствования. [59] И даже принимая во внимание возможное фактическое несоответствие отдельных личностей принципу и функции, сохраняется мнение, что «поклоняться царям заставляют, главным образом, их божественные добродетели и силы, свойственные им одним и никому более». [60] Жозеф де Местр [61] писал: [62] «Бог создает царей в буквальном смысле. Он подготавливает царские роды, следит за их созреванием среди облака, скрывающего их происхождение. Затем они прорастают, увенчанные славой и честью; они покоряют —и это великое знамение их законности. Они возвышаются как бы сами собой, без насилия, с одной стороны, без четкого намерения, с другой. Это своего рода чудесное спокойствие, которое сложно выразить словами. Законная узурпация представляется мне наиболее уместным (хотя и несколько дерзким) выражением для определения подобного рода происхождения, которое время торопится освятить» [63] .