В погоне за счастьем

Считай, что нас таких двое.

Если я потеряю его, я…

Он даже вздрогнул. Я потянулась к нему и взяла его за руку:

Он вернется, Ронни. Я в этом уверена.

Но и в два часа ночи от него по-прежнему не было вестей. Ронни ушел в спальню, а я снова вернулась на диван. Я была настолько измотана, что заснула мгновенно. Проснулась я от запаха дыма. Резко открыла глаза. Было раннее утро. Сквозь шторы сочился рассвет. Сонная, я покосилась на часы. Шесть девятнадцать. И тут услышав голос:

Доброе утро.

Это был Эрик. Он сидел в кресле возле дивана и глубоко затягивался сигаретой. Его чемодан стоял рядом. Я вскочила с постели. Обняла его.

Слава богу… — прошептала я.

Эрик вымученно улыбнулся.

Бог здесь ни при чем, — сказал он.

Где тебя носило, черт возьми?

Да везде.

Я чуть с ума не сошла. Думала, ты уехал из города.

Я и уехал. Ну, почти. Вчера, в семь утра, я проснулся и решил, что единственный выход для меня — сесть на ближайший рейс до Мехико. Потому что, помимо Канады, Мексика — единственная страна, куда можно въехать без паспорта. К тому же я славно провел там время после смерти отца, поэтому решил, что это самое логичное направление для меня.

Разумеется, я знал, что федералы дежурят у дома, так что пришлось подкупить привратника, чтобы он выпустил меня через черный ход. Я поймал такси и попросил отвезти меня в аэропорт Кеннеди. Хочешь посмеяться? Если бы таксист не поехал по мосту 59-й улицы, я бы сейчас уже летел в Мексику. Но мы оказались на этом мосту, двигаясь в сторону Куинс. И тут черт меня дернул обернуться и увидеть силуэт города в заднем окне. Я даже не успел подумать, как уже говорил таксисту: «Планы изменились. Как съедешь с моста, разворачивайся и вези меня обратно на Манхэттен».

Таксисту это совсем не понравилось. «Ты сумасшедший или как?» — спросил он.

«Да, я сумасшедший. Сумасшедший, что остаюсь здесь».

Я попросил высадить меня у Центрального вокзала. Пошел сдавать в камеру хранения свой багаж — но шел дождь, поэтому я открыл чемодан, чтобы достать складной зонт, который припас для Лондона. И тут наткнулся на твой подарок. Не поверишь, я заплакал, когда увидел надпись. Потому что в тот момент понял, что именно этой ручкой я буду писать имена…

Я с трудом сглотнула. Но промолчала.

Это решение созрело во мне, пока я ехал по мосту 59-й улицы. Я собирался стать стукачом. Сдать некоторых людей, с которыми не виделся уже много лет, таких же невиновных, как и я. Тогда я смогу сохранить работу, вернуться к привычной жизни, по-прежнему расплачиваться за всю компанию в баре «21». Да, на душе было погано… но, если вдуматься, ничего крамольного в моих действиях не было. Я хочу сказать, если федералам было известно о моем членстве в партии, выходит, они знали и о том, что люди, которых я собирался назвать, тоже были коммунистами. Так что моя информация бьш бы лишь подтверждением уже известных фактов.

Во всяком случае, подобными рассуждениями я пытался успокоить себя.

В общем, я сунул ручку в карман пиджака и решил отпраздновать свои последние восемь часов в качестве человека с относительно чистой совестью, гульнув на полную катушку. Тем более что в моем бумажнике лежали дорожные чеки на тысячу долларов. Прежде всего я побаловал себя завтраком с шампанским в отеле «Уолдорф». Потом зашел в «Тиффани» и потратил внушительную сумму на серебряный портсигар для Ронни и маленькую безделушку для тебя.

Он полез в карман и достал голубую коробочку с маркировкой «Тиффани». Сунул мне в руку. Я растерялась.

Ты сошел с ума? — спросила я.

Точно. Ну давай же, открывай скорей.

Я приподняла крышку и изумленно уставилась на потрясающие платиновые серьги в форме слезинок, усыпанные мелкими бриллиантами чистой воды. Я лишилась дара речи.

Что, не угодил? — спросил он.

Они роскошные. Но тебе не следовало так тратиться.

Скажешь тоже. Разве тебе не известно золотое правило американца: совершая подлость, постарайся ее прикрыть расточительной тратой денег?

Как бы то ни было, после кутежа в «Тиффани» я прошелся по Пятой авеню, провел несколько блаженных часов в музее «Метрополитен», любуясь Рембрандтом. Там сейчас как раз выставляется «Возвращение блудного сына» из амстердамского музея. Дьявольская картина, как сказал бы Джек Уорнер. Страдание семьи, раскаяние, конфликт между ответственностью и страстями — всё сгустилось в одном темном холсте. Скажу тебе прямо, Эс, единственный человек, кому удалось лучше Рембрандта передать всю красоту черного, — это Коко Шанель.

Потом наступило время ланча. И я рванул в «21». Два мартини, целый лобстер, полбутылки «Пуйи-Фюмэ»… и я снова был готов к восприятию boch kultur [54]. Нью-йоркский филармонический оркестр давал утренний концерт в Карнеги-Холл с твоим любимцем Бруно Уолтером за дирижерским пультом- И исполняли они Девятую симфонию Брукнера. Поразительная вещь. Звучание, как в соборе. И полная иллюзия, что ты на небесах — с ощущением, что есть нечто более возвышенное и значимое в сравнении с нашими мелкими заботами на глупой планете Земля.

Публика просто ревела от восторга, когда концерт закончился. Я тоже вскочил с места, задыхаясь от криков «Браво!». Но тут я посмотрел на часы. Половина пятого. Пора было двигаться в Рокфеллеровский центр и приниматься за грязную работу.

Агент Свит и этот говнюк Росс уже ждали меня на сорок третьем этаже. И вновь меня препроводили в зал заседаний. И вновь Росс сурово уставился на меня.

Я так понимаю, — сказал он, — что ты решил сотрудничать.

Да. Я назову вам некоторые имена.

Агент Свит рассказал мне о твоей вчерашней выходке в паспортном столе.

Просто я поддался панике, — сказал я.

Ну, можно и так объяснить твой поступок.

Если бы вам выдали паспорт, сейчас вас бы уже не было в стране, — вступил в разговор Свит.

И я бы сожалел об этом решении всю оставшуюся жизнь, — сказал я.

Врешь, — отрезал Росс.

Вы хотите сказать, мистер Росс, что никогда не слышали притчу о возвращении блудного сына?

Кажется, это случилось по дороге в Дамаск? — спросил агент Свит.

Так точно — и именно это произойдет сейчас здесь, в стенах Рокфеллеровского центра, — сказал я. — Итак, что вы хотите узнать?

Свит уселся напротив меня. Ему с трудом удавалось скрыть радостное возбуждение от моего предстоящего предательства.

Мы бы хотели знать, — начал он, — кто привел вас в партию, кто возглавлял вашу ячейку, кто еще в ней состоял.

Не проблема, — сказал я. — Не возражаете, если я напишу это на бумаге?

Свит передал мне желтый блокнот. Я достал из кармана твою красивую авторучку. Снял колпачок. Театрально вздохнул. И записал восемь имен. Это заняло меньше минуты — и самое забавное, что я легко вспомнил все имена.

Закончив, я надел колпачок, убрал ручку в карман и брезгливо отпихнул блокнот — как будто не мог больше на него смотреть. Свит подошел ко мне и похлопал меня по плечу:

Я знаю, это было нелегко, мистер Смайт. Но я рад, что вы совершили правильный и патриотичный поступок.

Он взял в руки блокнот. На какое-то мгновение замер, уставившись в мои записи, потом швырнул его мне и рявкнул:

Что это, черт возьми?

Вы хотели имена. Я дал вам имена.

Имена? — взвился он, снова схватив блокнот. — Это в вашем представлении имена? — И он принялся зачитывать их вслух. — Соня, Ворчун, Простак, Тихоня, Весельчак, Чихун, Док… и что еще за БС, черт возьми?

Белоснежка, конечно, — ответил я.

Росс выхватил блокнот из рук Свита. Быстро пробежал глазами список и сказал:

Ты только что совершил профессиональное харакири.

Не знал, что ты говоришь по-японски, Росс. Может, ты был их шпионом во время войны?

Вон отсюда, — заорал он. — Ты здесь больше не работаешь.

Когда я выходил, Свит бросил мне вслед, чтобы я со дня на день ожидал повестки с вызовом в Комиссию по расследованию антиамериканской деятельности.