В погоне за счастьем

Я никогда, никогда не была коммунисткой, — прошипела я. — В сорок восьмом я голосовала за Трумена, а не за Уоллеса. Господи, да я, наверное, самый аполитичный человек во всей Америке.

То же самое федералы сказали Линклейтеру.

Тогда в чем проблема?

Проблем на самом деле две. Первая — это твой брат. Если бы он согласился сотрудничать с Эн-би-си, все было бы в порядке. Тот факт, что он не стал этого делать, создает проблему для тебя и для нашего журнала.

Но почему? Я ведь ему не нянька

Послушай, если бы Эрик повел себя по-другому, статья Винчелла никогда бы не появилась, и инцидент был бы исчерпан. Но теперь на твоем брате клеймо бывшего коммуниста и человека, у которого… как бы это сказать?… нетрадиционная частная жизнь. Из того, что я узнала сегодня утром от Линклейтера, поняла, что редакционный совет очень обеспокоен тем, что его проблемы каким-то образом бросают тень и на тебя…

Всё, прекратим этот треп, Имоджин, — громко произнесла я. — Из того, что ты сказала, я поняла, что журнал боится иметь колумнистку, чей брат — коммунист в прошлом и гомосексуалист в настоящем…

В баре воцарилось зловещее молчание. По выражению лица Имоджин можно было догадаться, что она готова провалиться сквозь землю.

Да, — тихо сказала она. — В этом суть их дилеммы. — Она сделала мне знак наклониться к ней. — Но все усугубляется еще одной проблемой. Его Светлость знает о тебе и женатом мужчине.

Я откинулась на спинку стула, ошарашенная этой новостью.

Кто ему сказал? — наконец вымолвила я.

Тот парень из ФБР.

Я всё не могла прийти в себя от удивления.

Но откуда, черт возьми, он узнал?

Я так думаю, что, когда они два месяца тому назад приступили к расследованию в отношении твоего брата, решили покопаться и в твоем прошлом. Никакой политики они в нем не нашли, зато установили твою связь с женатым парнем…

Но они могли это сделать, только если шпионили за мной. Или прослушивали мой телефон. Или…

Не знаю, как им это удалось. Но факт остается фактом: они знают. И рассказали об этом Линклейтеру… а уж Линклейтер информировал редакционный совет.

Но… но… это моя личная жизнь. Она никоим образом не отражается на моей колонке. Я хочу сказать, я ведь не из тех, кто светится на публике. Ты же знаешь, я даже запретила помещать мою фотографию в журнале. Никто не знает, кто я такая. И меня это устраивает. Так почему… почему?., кого-то должно волновать, с кем я живу?

Думаю, теперь, после разоблачения твоего брата, Линклейтер обеспокоен тем, что просочится информация и о твоей частной жизни. То, что Эрика вызовут повесткой в Комиссию по расследованию, — вопрос времени. Естественно, его показания станут достоянием прессы. Если он по-прежнему будет отказываться от сотрудничества, его заклеймят позором и наверняка впаяют срок. Это вызовет еще больший резонанс. И кто поручится за то, что федералы не сольют Винчеллу или любому другому прохвосту пикантные подробности о тебе и твоем женатом друге? Могу себе представить, что напишет эта сволочь : «Оказывается, интересная личная жизнь не только у красного Эрика Смайта. Его одинокая сестра Сара — та, что ведет популярную колонку „Будни" в журнале „Суббота! Воскресенье", — тоже не теряет времени даром в компании своего дружка с обручальным кольцом на безымянном пальце. А я-то всегда думал, что „Суббота/'Воскресенье" — это семейный журнал».

Но это же бред…

Я знаю… но именно так будет думать обыватель. У меня есть брат, он преподает химию в Беркли. И ректорат недавно попросил его подписать клятву лояльности — да-да, настоящий документ, в котором он клянется, что не состоит ни в какой подрывной организации, угрожающей безопасности Соединенных Штатов. Каждого преподавателя университета вынудили подписать такую бумагу. По мне, так все это возмутительно. Так же, как и то, что происходит с твоим братом. И с тобой.

А что происходит со мной, Имоджин?

Она выдержала мой взгляд:

Они хотят на время закрыть обе твои колонки.

Другими словами, вы меня увольняете.

Нет, мы не увольняем тебя, ни в коем случае.

Тогда как это называется, черт возьми?

Выслушай меня. Главный действительно очень хорошо к тебе относится, Сара, как и все мы. Мы не хотим тебя терять. Мы просто думаем, что, пока не разрешится ситуация вокруг твоего брата, тебе лучше залечь на дно.

Иначе говоря, убраться куда подальше.

Можно и так сказать — и в сложившихся обстоятельствах я не считаю это самым плохим вариантом. В следующем номере журнала мы анонсируем, что ты взяла творческий отпуск на полгода. Мы будем по-прежнему выплачивать тебе жалованье двести долларов в неделю. Пройдет полгода, и мы вернемся к этому разговору.

А если к тому времени у моего брата не кончатся неприятности?

Давай решать проблемы по мере их поступления.

Что, если я решу бороться? Выступлю публично с обвинениями в том, как вы дружно прогибаетесь под давлением этих…

Я бы на твоем месте не затевала этого. Ты не выиграешь в одиночку, Сара. А если попытаешься бороться, они тебя просто уволят, и ты останешься ни с чем. По крайней мере, в той ситуации, которую я тебе предлагаю, ты сохранишь и лицо, и источник дохода. Считай это оплачиваемым творческим отпуском, подарком от журнала. Съезди в Европу. Возьмись за роман. Все, о чем просит Его Светлость, это…

Я знаю… мое полное и безоговорочное молчание. — Я встала из-за стола. — Я ухожу.

Пожалуйста, не делай резких движений, — попросила она. — Хорошенько обо всем подумай.

Я кивнула. Имоджин тоже встала. Взяла меня за руку.

Мне очень жаль, — прошептала она.

Я отдернула руку.

А мне стыдно за тебя, — ответила я.

Я вышла из отеля «Рузвельт». Пошла вверх по Мэдисон-авеню, против течения толпы. Я находилась в состоянии, близком к ярости, и могла бы отгрызть голову любому, кто посмел бы толкнуть меня. В ту минуту я ненавидела весь мир. Ненавидела его мелочность, враждебность, злобу. Но больше всего ненавидела то, как люди используют страх для обретения власти над другими. Мне так хотелось сесть на ближайший поезд до Вашингтона, ворваться в кабинет Дж. Эдгара Гувера и спросить его напрямую, чего он добивается преследованием моего брата. Вы говорите, что защищаете наш образ жизни, сказала бы я ему. Но на самом деле вы лишь усиливаете свою власть. Информация — это знание. Знание — это контроль. Контроль основан на страхе. Вы победитель, потому что вы запугали всех нас. И мы, как овцы, можем винить в этом только себя, потому что сами дали вам эту власть.

Я так раскипятилась, что незаметно для себя прошла почти двадцать кварталов, прежде чем осознала, где нахожусь. Я подняла голову и увидела уличный указатель: Ист, 59-я улица. Я была в пяти минутах ходьбы от дома Эрика. Но знала, что не могу встречаться с ним в таком состоянии. И уж тем более пересказывать ему свой разговор с Имоджин Вудс… хотя и понимала, что, как только он прочтет в следующем номере журнала объявление о моем «творческом отпуске», он будет винить во всем себя.

Я прислонилась к телефонной будке, задаваясь вопросом, что делать дальше. Решение пришло мгновенно: я зашла в будку, опустила в прорезь монетку и сделала то, что клялась не делать никогда: позвонила Джеку на работу.

Он должен был вернуться из Бостона сегодня утром и вечером собирался заехать ко мне по дороге домой. Мне было необходимо увидеть его немедленно. Но когда я позвонила ему в офис, секретарь сказала, что он на совещании.

Передайте ему, пожалуйста, что звонила Сара Смайт.

Он знает, по какому вопросу?

Да, я его старинная приятельница, соседка. Скажите, что я сейчас на Манхэттене и хотела бы пригласить его на ланч в «Лин-дис». Я буду там в час дня. Если он не сможет вырваться, попросите его позвонить мне туда.

Джек вошел в «Линдис» ровно в час. Он выглядел очень взволнованным. Поскольку мы никогда не встречались днем, тем более в йодном месте, он не поприветствовал меня поцелуем. Вместо этого он сел напротив меня и под столом нашел мои руки.