Холодные и теплые предметы

– Как вызову, так и надо.

– Ваша жена в курсе?

– Я тебя породил, я тебя и убью! – обозлился Седельцов.

– Чувства близких надо беречь, – посоветовала я. – Обойдемся минимальными потерями. Я сама вас вызову.

– Сука! – выругался Седельцов. Это означало его поражение.

Я вышла из его кабинета такой же целомудренной, как и пришла. Если повести себя умно, можно обойтись и без оброка Седельцову.

Димитрий изводит меня своей ревностью. На кого смотрела, сколько смотрела, почему смотрела. Господи, как мне это надоело! Он звонит мне на городские телефоны, домой и на работу. Проверяет, на месте ли я. Где мне еще быть? У меня, кроме него, никого нет. Разве у меня есть время? Наверное, это к несчастью. Моя несчастливая примета – это Димитрий. Точнее, две приметы – Димитрий и его ревность. Они ходят парой, как Пат и Паташон.

Как-то раз Димитрий притащился ко мне на работу. Что его туда понесло, не знаю. Он явился без предупреждения и ткнулся в закрытые двери моего отделения.

На посту у отделения всегда наготове баба Катя, злющая как сатана, рядом с ней отдыхает мифический Цербер. Я усилила требования к санэпидрежиму, потому поощряю ее рабочее рвение. Нечего бродить по моему отделению кому попало. Есть время для посещений, ходите на здоровье. В бахилах и халатах, выданных в нашем приемном покое. Матчасть скоро мне кланяться начнет за увеличение выручки от аренды халатов и продажи бахил. В остальное время, господа посетители, будьте любезны, пойдите вон. Не мешайте лечебному процессу.

Баба Катя не переваривает всех – врачей, медсестер, санитарок, пациентов, их родственников. У нее тяжелая жизнь. Она втихую пьет медицинский спирт, а потом достает всех вопросом, почему она всю жизнь моет чужие жопы. Да простят меня воспитанные люди за правду ее жизни. Я бы ее уволила, но санитарок не хватает; и работает она хорошо, если не пьет. Спирт теперь держат в металлических шкафах для сильнодействующих средств. Даже готовый, разведенный спирт для работы.

– У-у, мухоморица, – шепчет она мне вслед, а мне наплевать, лишь бы не пила.

Но баба Катя все равно поддает. Она сосет ватные шарики со спиртом, шутят медсестры.

– Мне к Зарубиной, – высокомерно заявил Димитрий.

– Всем к Зарубиной, – обрезала его баба Катя.

– Я по личному делу, – Димитрий смерил бабу Катю взглядом сверху вниз.

– Всем по личному, – непробиваемо ответила баба Катя.

– Я друг Анны Петровны.

Баба Катя насмешливо протянула:

– Видали мы таких друзей, – и внезапно рявкнула: – Бля!

Димитрий отшатнулся назад, спасая костюм от слюны бабы Кати. В это время подоспел Месхиев в гражданских одеждах. Он мне это и рассказал. Баба Катя Месхиева не переваривает, но пускает. Завотделением все-таки.

– Че приперся? – поздоровалась с Месхиевым баба Катя.

– К Зарубиной, – холодно отрезал Месхиев.

– Во кобеля! – восхитилась баба Катя и покачнулась. – У вас че, течка?

– Пить надо меньше, – терпеливо объяснил Месхиев. – Мне Зарубину видеть надо.

– Здесь че? Кино? – возмутилась баба Катя. – Че ее видеть?

– Дверь открывай! – потерял терпение Месхиев.

– Щас! Вали за халатом и бахилами! Херург! У нас сан епид твою мать режим!

Я хохотала, когда мне рассказывал об этом Месхиев. Да что там. Не только я, вся больница хохотала. Это стало крылатым выражением. Надо выбить бабе Кате премию или матпомощь за «служу отечеству».

Умудренный опытом Месхиев понял, что делать нечего, и пошел к себе. За ним – Димитрий. А за ними следом несся голос бабы Кати. Сленг. Ядреный. Приводить не буду.

– Что надо? – холодно спросил Месхиев.

– Халат и бахилы, – холодно ответил Димитрий.

– Я похож на человека, у которого есть халат и бахилы?

Димитрий промолчал.

– Нам не по пути, паренек, – пояснил Месхиев. – Смотайся в Милан и купи себе бахилы от-кутюр.

Вы представляете очень богатого человека в очень старой, среднестатистической городской больнице? И я – нет. У нас такие не водятся. Им наш лечебно-охранительный режим не показан. Богатых людей может занести в нашу больницу только по неотложным причинам, требующим незамедлительного медицинского вмешательства. Но до сих пор нашу больницу такая честь миновала. Очень богатые люди теперь лечатся у частных врачей, в частных клиниках за рубежом или в НИИ, где бабы Кати поддают ликером и ведут себя куртуазно. Или бабы Кати там уже не водятся. Вымерли, как динозавры.

Димитрий все же оказался в моем отделении. В час икс, когда разрешены посещения. Он был в халате и бахилах от кутюрье из приемного отделения. Он искал меня и нашел в процедурном кабинете.

Я отлично делаю венепункции – нахожу вены где угодно с закрытыми глазами, как наркоман. Но не в этот день. У моей больной был ДВС-синдром, игла тромбируется сразу же, и ее приходится вводить с гепарином. А тут еще ожирение третьей степени. Я бы сама сделала подключичку. Я умею, но в нашей больнице это не разрешено. Подключичку делал Месхиев. В собственном халате и бахилах. Я помогала Месхиеву, умирая от смеха. Он докладывал мне о визите Димитрия. Я сразу поняла, о ком он байки рассказывает. Услышав шум, я обернулась к двери процедурной, трясясь от смеха, и увидела Димитрия. Точнее, его бешеную физиономию над халатом прет-а-порте.

– Возьми ключ в кармане и подожди меня в кабинете, – подставив бок, невинно попросила я. – Я быстренько. Уже совсем чуть-чуть осталось.

Месхиев одарил Димитрия тяжелым взглядом, тот вернулся к нему бумерангом.

Я только обняла Димитрия, как дверь моего кабинета распахнулась и в него ввалилась баба Катя.

– Совсем охренели? Содом и Гоморра!

– Уйдите, Катерина Владимировна, – со слезами в голосе попросила я.

– Твою мать! Ой! Анна Петровна, это вы?!

– Премии лишу! – рявкнула я.

Баба Катя бросилась из кабинета закрывать за собой дверь с другой стороны.

– Сейчас, Анечка Петровна! Ой-ёй-ёюшки! Сию минуточку, лебедочка моя.

Я рухнула на Димитрия всем телом, у меня был неконтролируемый припадок патологического смеха.

– Лебедочка! – визжала я от смеха. – Лебедочка!

Дверь тут же открылась, в кабинет ввалился Месхиев в халате и бахилах.

– А чайку, рыбка моя?..

– Ты не в состоянии руководить людьми, – холодно пояснил Димитрий, сидя со мной в своей машине. – У тебя распущенный персонал. Я бы пьяниц выгнал в два счета. У меня такие не работают.

– А кто моим больным будет зад подтирать? – так же холодно ответила я. – Ты?

– Кто этот любитель чая? Который зовет тебя рыбкой и ходит к тебе по десять раз на дню?

А я надеялась, что Димитрий Месхиева не узнает под маской, шапочкой и в пресловутых бахилах и халате. Значит, точно слышал, как мы над ним хихикали. Я решила, что убью Месхиева. Ведь нарочно пришел ко мне в кабинет. Убью! Точно.

– Мой коллега. Хирург. Делал подключичку. У него жена и семеро детей.

– При чем здесь дети? – заорал Димитрий, сатанея все больше. – Зачем мне об этом знать? Какая, твою мать, жена? Зачем говорить о детях, если вы просто коллеги?

Димитрий бросил руль и вцепился мне в плечи.

– Зачем? – орал он. – Отвечай!

Он тряс меня, как яблоню, и орал. Слава богу, со всех сторон засигналили машины, и мы наконец тронулись с места. Я думала, что дома Димитрий меня убьет. Он бы и убил, если бы все не потекло по накатанной дорожке. Ссора, постель, секс. Как и все мужчины, Димитрий – большой ребенок; он не любит, когда отбирают его игрушки. И, что немаловажно, Димитрий хороший любовник. Когда он в бешенстве, в постели он властный и жесткий, а мне это нравится.

К счастью, Димитрий перестал навещать меня в больнице. Ему хватило одного раза. За это спасибо бабе Кате. После описанных событий я выбила ей премию и объяснила, что уволю ее при малейшем поводе. Я запретила своим сотрудникам входить в мой кабинет без стука. Я запретила пускать в мой кабинет посторонних, включая главного врача, без моего на то разрешения. Я запретила вторгаться в мою личную жизнь. Мои врачуги и медсестры меня ненавидят, а мне все равно.