Холодные и теплые предметы

Димитрий заезжает за мной, если я задерживаюсь на работе. Звонит по городскому телефону и ждет у больницы. Внимательно следит, на кого смотрела, сколько смотрела, почему смотрела. Потом изводит меня допросами, доводя нас обоих до белого каления. Вот так. Господи, как мне это надоело! Слов нет. Надо сказать ему адью. Да. Так будет лучше. Точно.

Я надела любимое платье Димитрия. Ему так хотелось. Он купил мне вечернее черное платье. У него высокий боковой разрез на длинной юбке; когда я сажусь, мое бедро открывается почти до самой талии. К такому платью подходят особые трусики. С тех пор как я стала женщиной Димитрия, он покупает мне нижнее белье. Дорогое белье в коробках с лейблами ведущих дизайнеров. Я могла бы покупать и сама, но ему это нравится. Мне тоже. Связь с мужчиной-опекуном – крепкая нить в мое темное малиновое прошлое, и это меня возбуждает. Наверное, поэтому я до сих пор с ним.

Мы ехали на светский раут. Я назвала бы его так. Там бродят клоны Димитрия. Они знают английский и обучились пользоваться вилками для десерта и рыбы, но при этом запросто говорят «жалюзи» с ударением на первом слоге, или «я приехал из аэропорта» с ударением на последнем слоге в названии небесного вокзала. Торты из той же серии. Еще они говорят «переспектива». Кто не понял, прошу не беспокоиться. Но переспектива – их любимое слово. Это сейчас я говорю с иронией. А тогда мне было не до нее.

Меня подтрясывало от страха, ладони были влажными и холодными. Там ожидалось много людей. Много незнакомых мне людей. Я думала, что же мне делать и что говорить, чтобы не показаться круглой дурой.

– Выглядишь отпадно, – сказал Димитрий, сопя мне в ухо.

Его влажные, горячие гусеницы соскользнули с моего уха на шею. Его горячая рука полезла в боковой вырез платья и подцепила трусы.

– Отстань!

Димитрий повернулся спиной к шоферу, откинул подол платья и обеими руками силой раздвинул мне бедра. Через секунду я сдалась. Он стащил с меня трусы через туфли. Прямо в машине. При свете дня. В присутствии своего шофера. Я видела его глаза в зеркале заднего вида. Он смотрел не на дорогу, а на нас. Во все глаза. Хотя машина не спальня, много не увидишь. Только прелюдию. Но все же шоферу немного повезло: в центре была пробка.

Я вошла в скопище людей в состоянии, близком к панике. На мне были только платье и туфли. Черное вечернее платье с огромным боковым вырезом почти до самой талии. Разорванные трусики остались в подарок шоферу.

Я цеплялась за Димитрия, как за спасательный круг, как за отца, как за брата, как за верного мужа. Меня бросало то в холод, то в жар. Я дрожала от лихорадки. Я вся была в лихорадочном поту. Я хотела, чтобы меня никто не видел, и пряталась за Димитрием. Но на меня смотрели все – и мужчины, и женщины. Наверное, у меня был странный вид. Димитрий положил мне руку на голое бедро, просунув пальцы под вырез. Пометил меня, как пес, на всякий случай.

С нами заговаривали чужие люди; я молчала, чувствуя, как горят мои щеки. Я даже не слышала, что отвечал им Димитрий. Я не боялась, что скажу что-то не то. Я об этом забыла. Я боялась остаться без платья. Я видела себя нагой перед зеркалом в спальне Димитрия. Я видела себя нагой посреди огромного зала в центре скопища чужих, злобных людей. Дрожащую, жалкую, беспомощную и опозоренную. Я боялась снова стать парией.

Моя лихорадка заразна. Она передалась и Димитрию.

– Пойдем, – сказал он.

Его лицо стало красным, губы кривились. Я пошла за ним как сомнамбула. Он трахнул меня на грязном подоконнике мужского туалета. Мне была нужна разрядка, ему тоже. Мы ее получили и почувствовали облегчение. Я вытирала себя носовым платком Димитрия, когда в туалет зашел мужчина. Я швырнула платок на пол и вышла. Когда я закрывала дверь туалета, чужой извращенец поднял с пола мой платок и понюхал. Совсем как Толик.

К нам подошел знакомый Димитрия. С ним была нимфетка с взрослыми глазами, развратная любительница малиновых лесов.

– Вы красавица, Анна, – галантно сказал новый знакомец.

Его глаза обшаривали мою голую до самой талии ногу.

– Да, – хихикнула я.

Новый знакомец рассмеялся в ответ дробным, рассыпчатым смехом. И я поняла, что значит это смех. Похоть. Всего лишь навсего.

– Где ты нашел такую красавицу?

– Там таких уже нет. – Наманикюренные когти Димитрия вгрызлись мне в запястье. – Такие не про тебя.

Я рассмеялась вместе с чужим мужчиной. Димитрий дернул меня за руку.

– Пошли!

Я извиняюще пожала плечами, новый знакомец понимающе улыбнулся. Димитрий взбесился из-за нашего безмолвного диалога. Он закипел паровым котлом из-за нашей невинной пантомимы. Он выглядел полным идиотом.

– Поворачивайся! Быстро! – прошипел он на ухо. – Пока не прибил!

Я поехала к нему домой. Его могла успокоить только постель. В спальне я стащила с себя платье, улеглась на кровать и поманила его к себе. Димитрий медленно снял с себя пиджак, неторопливо развязал галстук, так же неторопливо снял рубашку, вытащил из брюк ремень. Мне надоело ждать, я перевернулась на живот и поманила его пальцами ноги. Через секунду я орала от боли. Меня по ягодицам стегал брючный ремень.

Я снова была маленькой пятилетней девочкой в малиновом лесу.

– Бабушке скажешь? – спросил меня Толик.

– Скажу! – крикнула я.

Сама не знаю, что я имела в виду. Я тогда ничего не понимала. Это сейчас для меня секс – дважды два. Тогда Толик сорвал сочную, темно-зеленую крапиву. Ее там было полно, я часто обжигалась. Это было очень больно. Я испугалась и побежала. Толик легко меня догнал, задрал юбку и отхлестал по голой заднице.

– Скажешь? – спрашивал он.

– Нет! – кричала я.

Он сто раз спрашивал, я сто раз отвечала «нет». Он сам решил, когда будет довольно. Он надел на меня трусики и ласково провел пальцами по моим щекам, стирая слезы.

– Я подарю тебе колечко. С блестящим камушком. Хочешь?

– Хочу, – прошептала я.

Он одернул мою юбку и подтолкнул.

– Беги!

И я побежала. Толик больше не приходил. Теперь я сама понимаю, почему. Он боялся, а я нет. Мы часто дрались с мальчишками, крапивой тоже. В этом не было ничего особенного. На следующий день я о Толике и не вспомнила…

Я провела у Димитрия всю ночь. Я даже не чувствовала боли от брючного ремня. У меня не было на это времени. Вспомнила об этом днем, когда проснулась. Мои ягодицы опухли и покраснели.

Удары по ягодицам нельзя приравнять к насилию в чистом виде. Это насилие без членовредительства, без тяжких последствий для тела, в отличие от души. Удары по ягодицам унизительны. Тебя ставят на место, наказывая, как ребенка. Так ты занимаешь нижнюю ступеньку иерархической лестницы. Важно, соглашаешься ты на это или нет.

– Только попробуй глазеть на мужиков, – пригрозил мне Димитрий.

– Только попробуй еще раз меня ударить. Не будешь глазеть на меня никогда, – пригрозила я.

Я лежала на животе, на спине лежать было больно. В таком положении мои угрозы вряд ли могли впечатлить.

– Не буду, если перестанешь пялиться на самцов и хихикать, – пообещал Димитрий.

На том мы с Димитрием и порешили. Цивилизованно. Я сама согласилась занять ступеньку иерархической лестницы ниже его. Димитрий даже не понял, что оказался хозяином положения. Он был мужчиной с толстыми костями черепа и сверхтонкой корой головного мозга. В этом мне повезло. Хотя легче не стало. Нарощенная кожа носорога отпала, как нарощенный ноготь. Я помнила об этом, пока было больно сидеть. Потом это воспоминание отправилось в особый сундук моей памяти.

Глава 5

Мухи – отдельно, котлеты – отдельно. У меня появилась святая обязанность: помогать Ленке Хорошевской. Это меня примиряло с моей черной стороной «инь». Душе нужна какая-нибудь ниша. Нишей моей души стала Ленка.

Игорь зарабатывал, снимая на видео свадьбы, юбилеи, крестины, обрезания. Все главные вехи человеческой жизни. С деньгами было то густо, то пусто. Хотя какие это деньги? Потому он работал ночами через сутки на огромном складе продовольственной компании, таскал тяжелые мешки с сахаром и мукой. Деньги были нужны Ленке на лечение. Много денег. Он работал на износ. Мне рассказала об этом Ленка. Сам он никогда не жаловался. Я его редко видела. Мне казалось, он меня избегает, потому, идя к ним, я перестала надевать дорогую одежду и украшения. Может, ему это было неприятно?