Холодные и теплые предметы

– Привет, – сказала я и обошла его взглядом.

Наверное, он мне ответил. Не помню. Я сразу прошла в гостиную на звук телевизора. В туфлях. У них были старые тапочки, такие неприятно надевать.

На тарелке лежал огромный капустный лист. На нем дымились кусочки мяса, треугольные копья красного болгарского перца, пики маленьких молодых морковок, приготовленных целиком. Толстые, похожие на золотые щиты, куски картофеля. Колеса баклажанов, цуккини, томатов. И круглые ломти капусты, закрученные к центру, как закручиваются галактики вокруг черной дыры антивещества. Овощная вселенная пахла божественно. Так пахнут восточные базарные ряды – кинзой, укропом, петрушкой, сельдереем, базиликом. И многими другими пряными травами, которых нет на свете.

Я не была голодной, но съела все, что было на тарелке. И ела бы еще.

– Вкусно, – искренне похвалила я. – Очень. Как ты это готовишь?

– Это не я, – виновато сказала Ленка. – Сейчас еду готовит Игорь.

– Это узбекское блюдо. Называется дамлама, – кажется, так он его назвал. – Хотите еще?

– Спасибо, – ответила я. Это означало отказ.

Он принес мне еще одну тарелку. Я ела, мне было совестно, что я объедаю бедных людей. И все равно ела. Я сама почти не готовлю. Меня кормит Димитрий, или я разогреваю полуфабрикаты в микроволновке. Вкусно я ем только дома. Точнее, у родителей. Странно, что даже новую квартиру родителей я считаю домом, а мою – пристанищем. В моей квартире чего-то не хватает, чтобы стать настоящим домом. Сама не знаю чего.

Ленкино лицо за едой раскраснелось. Она даже показалась мне хорошенькой. Она смеялась счастливым смехом и кокетничала с мужем. Это было глупо, но мило. Мне было ее жаль. Игорь выбирал ей из тарелки ломти картофеля и перекладывал в свою тарелку, тяжелым диабетикам они противопоказаны.

– Давай я положу тебе сама, – сказала Ленка мужу. – Открой рот.

Игорь бросил на меня быстрый взгляд. От неловкости я опустила глаза. Это было слишком интимно. Так же интимно, как общение с богом. Я не хожу в церковь, не смотрю богослужений по телевизору, даже по самым большим православным праздникам, хотя я крещеная. Моя приятельница перед едой шепчет молитву и осеняет стол крестом, трехкратно. Я отвожу глаза. Меня бесит, что люди бестактно открывают посторонним свои тайны, обнажают душу, исповедуются. Больные мне тоже исповедуются, но я отношу это к издержкам своей профессии и научилась с этим мириться. Но инвалид, кокетничающий с мужем и вовлекающий в игру посторонних зрителей, – это чересчур даже для матери Терезы.

Игорь сделал не то, что я ожидала. Он упрямо сомкнул губы и отвернулся.

– Давай, – просто сказал он.

Ленкино лицо стало напряженным, как перед решением важной задачи. Он нашел ломтик картофеля, подцепил его ее вилкой и вложил вилку в ее руку. Он держал ее руку в своей. Он направлял ее вилку. Он вложил ломоть картофеля в свой собственный рот.

– Все? – спросила она.

– Все, – ответил он.

Ленкино лицо просветлело, и она улыбнулась. Игорь пережевывал картофель. Его лицо было сосредоточенным и строгим. Она внимательными, неподвижными, слепыми глазами смотрела в его лицо и улыбалась. Так улыбаются только святые.

Он проглотил картофель и посмотрел на меня. Спокойно и строго. Я отвернулась. В моих глазах были слезы. Не люблю, когда люди лезут в душу.

Игорь пошел меня провожать. Мы остановились на безлюдной автобусной остановке. Я глядела себе под ноги.

– Вы не могли бы нам помочь? – спросил Игорь. – Назарьянц сказал, что приезжают москвичи. Это последняя надежда. Но к ним огромная очередь. Нам не попасть.

– Да, – прохрипела я и запнулась.

В моем горле все еще был комок чужой, подсмотренной жизни. Не такой, как у меня. И не такой, как у всех.

Я откашлялась и четко, артикулированно произнесла:

– Да.

Я помогла им. Москвичи осмотрели Ленку.

– Тяжелый случай, – констатировал Назарьянц.

– Сделайте все, что можно, – попросила я. Мне почему-то это было важно.

– Сделаем, – пообещал Назарьянц.

У меня отлегло от сердца. Не знаю, почему это стало таким важным для меня. Может, потому, что к такому я еще не привыкла. И не знаю, нужна ли в таких случаях кожа, как у носорога.

Глава 4

У нас освободилась вакансия заведующего моего отделения. На место претендовали двое – Рыбина из поликлиники и Сафонова из нашего же отделения. Не лучший выбор. В их активе была только выслуга лет. Рыбина лечила больных дедовскими методами и удивлялась, почему ее больные не могут найти адельфан. У Сафоновой была своя фишка – она назначала пациентам большие объемы внутривенных инфузий. Больные любят внутривенные вливания, это значит, что врач им попался вдумчивый, его лечение качественное, выздоровление обеспечено. Я тоже не всегда назначаю внутривенные вливания оправданно. Иду на поводу у больных, иначе они меня не поймут. Но в отличие от меня Сафонова назначает до трех литров в день ежедневно. Как ее больные с сердечной или почечной патологией выживают? Науке неясно.

Чтобы не выпасть из обоймы, я читаю медицинские журналы, статьи в Инете, являюсь представителем одной из фармкомпаний. По зарубежным грантам дважды была на конференциях за рубежом. Личные связи с хорошими специалистами – короткий путь к современной медицинской науке, можно обмениваться нужной информацией по Сети. Другими словами, чтобы быть востребованным, нужно быть на гребне.

Сафонова и Рыбина беспощадно сражались за место. Вся больница следила за женским боксом в грязи. Я решила быть над схваткой. Для того чтобы быть над схваткой, надо играть свою игру. Потому я просто пошла к Седельцову.

– В нашей больнице все мужики хотят бросить тебе палку, – сказал он мне как-то.

– Больницу вижу, мужиков нет, – отшутилась я.

– Купи очки, – посоветовал он.

– Микроскоп, – не согласилась я.

Я вошла в приемную Седельцова.

– Что надо? – спросила меня секретарша, бедная дурочка.

– То надо, – ответила я и посмотрела на нее.

Я умею смотреть так, что другим становится страшно. Она отвела глаза от моих и опустила голову. Я беспрепятственно открыла дверь к Седельцову. Без стука. Аккуратно закрыла дверь предбанника и кабинета за собой. Седельцов поднял голову от бумаг.

– Я разглядела мужика, который может бросить мне палку, – сказала я.

– Догадываюсь, что тебе нужно. Не рановато ли?

– Давайте проверим эмпирическим путем, – предложила я.

Я получила место заведующей на двухтумбовом столе Седельцова. За несколько минут, даже получаса не прошло с раздеванием и одеванием.

– Одним разом не обойтись, – сообщил Седельцов, застегивая брюки.

– Я не замужем, – откликнулась я.

Седельцов задумался и протрезвел. Он был женат. Пока он думал, я открыла дверь его кабинета и прошла мимо бедной дурочки, любовницы Седельцова. Она тоже была не замужем, но она – не я. Она – бедная дурочка, а я – наилучший вариант для заведования моим отделением.

Через неделю приказ о моем назначении был обнародован. Бедная же дурочка обнародовала свои комментарии.

– Поздравляю, – сказал Месхиев. – Я думал, мне надо платить. А оказывается, тебе.

– Переориентируй мозг с Y-хромосомы на X, – усмехнулась я.

Через пару дней Седельцов вызвал меня к себе. Требовалось сокращение ставки врача в нашем отделении. Сокращение не есть хорошо. Заведующему прибавляется работы – при том, что заведующий отвечает за всех больных в отделении. За все в отделении.

– Надо, – сказал Седельцов.

Я предложила Сафонову, чтобы не путалась под ногами. Она не могла простить мне поражения. Ее комментарии по своей красочности превзошли комментарии бедной дурочки. Я на них плевала с высокой башни, остальные – нет. Чтобы оздоровить обстановку в коллективе, требовалось ампутировать отживший, гангренозный орган. И мне хорошо, и другим наука.

– Плати оброк, – согласился Седельцов.

– Как часто это надо? – спросила я.