Ложе из роз

– Ты – Ник! – восторженно воскликнула она, когда он приблизился. – А это Молли! Наконец-то мы встретились!

В ответ на столь искренний энтузиазм Кассандры Молли тут же приветственно завиляла хвостом, а Ник улыбнулся.

– Здравствуйте, Кассандра, – произнес он, – и вы, Чейз.

Пожимая руку Чейза и глядя в его сумрачные серые глаза, Ник сразу угадал в нем наследника Виктора Тесье, того самого Тесье, который в день трагической катастрофы поблагодарил Ника за помощь Хоуп.

– Ник, Хоуп говорила вам, какое слово я выбрала в качестве мантры?

– Кажется, нет.

– Это слово «тварь». Но не то, что обозначает любимых нами тварей. В данном случае оно определяет самую отвратительную и мерзкую человеческую особь.

– Надеюсь, это вам поможет.

– Поможет. Вооруженная таким заклинанием в дополнение к фактам, как я могу проиграть?

– Я тоже надеюсь, нет, даже уверена, что мы победим, – поддержала подругу Хоуп.

– Ладно. – Кассандра улыбнулась, и ее хрупкие плечи поднялись под рукавами кашемирового пальто так, будто она оправила кольчугу. – Во всяком случае, мы попытаемся.

– Нам пора ехать, – мягко напомнил Чейз. Его серые глаза были полны беспокойства за Кассандру: она так быстро уставала, даже в случае столь дружелюбного и остроумного разговора.

– Я готова.

Через несколько мгновений машина с Кассандрой и Чейзом тронулась в путь, оставив Ника и Хоуп следить за ней, пока это было возможно, точно так же как девять лет назад они следили за другой машиной, скрывшейся за тем же самым поворотом.

Наконец Хоуп с облегчением повернулась к Нику и улыбнулась:

– Я рада, что ты познакомился с ними, Ник. Что ты думаешь о Кэсс?

– Она сильная женщина, и при этом такая хрупкая… Она напугана и очень влюблена.

– Как Чейз.

– Да.

– Но будет ли этого достаточно? Любви?

Почему из всех существующих на свете людей Хоуп выбрала именно его, Ника, чтобы задать этот вопрос? Как бы там ни было, факт оставался фактом – именно от него эта девочка-подросток, превратившаяся теперь в прокурора, хотела услышать правду.

– Нет, Хоуп. Любви недостаточно.

Ему следовало бы теперь ее оставить, но у Молли на этот счет были совсем другие планы.

Всем своим трепещущим тельцем она спрашивала: почему бы не провести весь этот день иначе, чем тот, сентябрьский? И Молли направилась к подножию холма, заросшего дикими цветами и травами, сначала легкой рысью, а потом галопом.

– Она не может помнить! – прошептала в изумлении Хоуп.

– Может, – возразил Ник. – Животные многое помнят лучше, чем люди.

Молли просто не оставила им выбора. Крошечное своенравное существо, полное решимости, уже скрылось из виду, и они последовали за ним к подножию холма, на луг, похожий на изумрудное небо, кое-где усеянное облачками цветов.

Моне не отказался бы написать эту бездну полевых цветов в приглушенном свете межсезонья. А как же художник, долгие годы работавший над серией портретов, озаглавленной им «Времена души»?

Ник, очарованный этой чистой радостью, настолько погрузился в воспоминания, что спросил у Хоуп то, чего не следовало бы спрашивать:

– Ты все еще танцуешь?

– Нет.

С того самого дня.

– Тебе следовало бы снова заняться этим.

– Да, возможно, я смогла бы, – сказала она тихо. – Для тебя и с тобой.

Она стала такой отважной, его балерина, в этот ноябрьский день, загадочно освещенная скупыми лучами почти уже зимнего солнца. И танец ее был теперь совсем иным – совершенным, величественным, зрелым. Па-де-де любви, в котором Хоуп предлагала ему себя, кружась в вихре радости с простертыми к нему руками. Казалось, она хотела коснуться его и привлечь к этому восхитительному движению, но…

– Я не танцую.

Ее руки замерли в воздухе, потом опали, как сорванные ветром осенние листья.

– Ты… не хочешь меня?

О, если бы это касалось только моей жизни…

Но это была жизнь Хоуп, а она по-прежнему принадлежала тому сентябрьскому солнцу, а не этому бледному, холодному, по-зимнему унылому небу.

– Прости, Хоуп, нет.

Темно-синие глаза, которые, как показалось Хоуп, только что горели желанием, теперь приобрели льдистый оттенок – они были суровы и холодны. И это говорил человек, в обществе которого она ощущала себя в безопасности и с которым всегда была абсолютно откровенна.

Не удержавшись, Хоуп сказала:

– Я чувствую себя так глупо.

– Этого не должно быть.

– Наверное, ты давно привык к таким вещам, разве нет?

Ей не следовало спрашивать, потому что она уже все знала. Она видела на ранчо «Ивы», как отчаянно женщины добивались благосклонности Ника.

Николас Вулф опустил глаза и сжал кулаки.

– Да, – сказал он. – Я привык.