Порода. The breed

- Можно я снова задам тот же вопрос? - сказал Ричард.

- Можно. И я отвечу – да. Но почему вы спросили?

- Мне показалось, что вы совершенно одиноки, Анна.

- Это не так. У меня есть мать, есть друзья в Москве. Да и отец еще жив, хотя уже очень немолод.

- Когда вы виделись с ним последний раз?

- Почти двадцать лет назад, Ричард. Если точно – семнадцать.

- Вы не можете это пережить, Анна. Это так очевидно. Почему вы не встретитесь с ним? Ведь пока он жив, еще не поздно. Сколько ему лет?

- Он родился в 1917 – в год русской революции. Я не могу с ним встретиться. И не могу себе простить, что не делаю этого. Но не сделаю никогда.

- Простите, что я вмешиваюсь. Мне не следовало бы так говорить с вами. И все же я надеюсь, что вы позволите.

- Да.

- Я уверен, что вам тотчас станет легче. Вы вылечитесь. Мне кажется, вы очень тоскуете. Так сильно, что сами этого не понимаете. Это стало привычкой, как долгая болезнь. Я прав?

- Вы правы, Ричард. Но только в одном – да, я, по сути, больна и не хочу себе в этом признаться. И привыкла к этой тоске, как к болезни. Но в другом – нет. Если я увижу своего отца, я не выздоровею. Я умру.

- Вы ошибаетесь, дорогая. Достаточно одной встречи, чтобы все стало снова реальным. Чтобы все прошло. Вы увидите живого человека, старого, изменившегося – но все же его, того самого.

- Я не смогу этого перенести. Или я привыкла так думать. Может быть, вы правы и тут, и я смогу выправить свою жизнь. Так просто! Только вдруг права я? Риск слишком велик. Я боюсь.

- Я хочу вам помочь, Анна. Вы пригласите меня в Москву на охоту? Давайте навестим его вместе? Я буду вас ждать у дома, если вы не захотите войти со мной. Ну?

- Нет, Ричард, это невозможно. Невозможно. – Я почувствовала, что мне становится трудно дышать.

- Позвольте еще несколько слов. Странно, что вас никто не заставил сделать это раньше. Почему? А ваша мать?

- Мать? Она запрещала ему со мной видеться, звонить по телефону – с того времени, как они расстались. То есть нет. Не запрещала. Она просто плакала.

- А вы послушная дочь. И любящее сердце. Но, Анна, со стороны нередко виднее. Хотите, я вам скажу, что я обо всем этом думаю?

- Хочу. Скажите. – Дышать мне становилось все труднее и труднее, но отчего-то я всеми силами старалась это скрыть, перетерпеть.

- Вот что произошло, как мне кажется – да что там, я в этом уверен. Вы не могли не слушаться матери – так были воспитаны. Или, возможно, она страдала, и вы не могли поступать так, чтобы она страдала еще больше. Она при вас плакала?

- Да. Редко.

- В какие моменты? Если редко, вы, вероятно, вспомните.

- Ох, Ричард! Да, как раз тогда, когда отец со мной виделся – должен был увидеться - звонил по телефону, хотел принести что-нибудь, когда подарил собаку, когда мы собрались куда-то за город...

- Ну вот. Так я и знал. Она плакала, и вам было больно. И не видеться с отцом было больно. И вся эта боль сосредоточивалась в моменте перед очередной встречей. Понимаете, что получилось?

- Кажется, я поняла. Но все же скажите.

- А то, что вы стали сами избегать тех моментов перед встречами, когда боль была невыносимой. А значит – избегать и самих встреч. Запрет матери был уже не нужен. Вы стали бояться. Этот страх соединился с тоской по отцу, которого, вы, верно, очень любили. И с годами это вовсе не исчезло. Наоборот – укрепилось, укоренилось, ушло внутрь. И вот вы стоите и смотрите на меня – здесь, в Англии. Но вас со мной сейчас нет. Анна, что с вами?

Я пришла в себя на длинной скамье у серой каменной стены двора. Стена была шершавой и холодной, на ней сгустились капельки вечерней влаги из нагретого воздуха. Я смотрела в небо – прямо над головой еще светлое, по краям купола, ближе к земле, уже темно-синее, почти черное. Остро мерцали редкие мелкие звезды.

- Анна, милая, как ты нас напугала, - это был голос Мэй. Джулия вытирала мне лоб. Ричард стоял у скамьи на коленях. Он держал ингалятор. Пахло сеном, лошадьми, но сильнее всего – аптекой.

- Что это было? – я поняла, что обращаюсь именно к Ричарду. И поняла, почему.

- Приступ удушья. У вас аллергия?

- Боже, Анна, ты ведь могла совсем задохнуться! – Мэй разумно отошла и только потом закурила. К ней присоединилась Джулия. Я села на скамье и прислонилась к шероховатой стене. Серый камень холодил спину. Лицо горело.

- Ты в состоянии встать, Анна? Ричард, пошли кого-нибудь, пусть принесут лекарство. Теперь она сможет проглотить таблетку. Джулия, мы поедем. Нужно поскорей увезти Анну подальше от лошадей. И от сена.

- Мы еще увидимся, Анна, дорогая, - голос Джулии был низким, хрипловатым и таким теплым. – До встречи! Возьмите с собой в Шотландию что-нибудь от аллергии.

- Все это из-за меня, - сказал Ричард. Он вел машину по лабиринту узких дорог в стенах зеленой изгороди. Правда, сейчас она была не зеленой, а черной. Темно было – хоть глаз выколи, только желтые круги света от фар плясали впереди. – Из-за этого разговора. Так бывает – приступ удушья может быть вызван сильным волнением. – Я не оглядывалась, но мне показалось, что Мэй сосредоточенно слушает.

- Ричард, - спросила я в полусне от лекарств и от мягкого покачивания автомобиля, когда мы уже въезжали в ворота Стрэдхолла, - откуда вы все знаете? Вы так говорили со мной там, во дворе... Как профессиональный психотерапевт. И то, я думаю, не всякий. И вы знаете про аллергию. Так откуда?

- Это армейская подготовка, Анна. Так у нас готовят офицеров. Чтобы командовать людьми, нужно их понимать. А уж медицина – ну, это само собой. Я одного только не могу объяснить.

- Вы? И не можете?

- Не нужно надо мной смеяться. У вас сейчас потребность себя защитить, и это естественно. Я не обижаюсь.

- Простите, Ричард. Что вы имели в виду?

- Я не могу понять, почему никто из ваших друзей там, в Москве, – а вы говорите, что у вас есть друзья, - почему никто из них давным-давно не отвел вас к психотерапевту? Не помог советом? Не настоял, чтобы вы встретились с отцом? Они что, не замечали, как вы страдаете – одна, молча, много лет? Вряд ли им неизвестна ваша история. Почему я, мало знакомый вам человек – ведь мы с вами виделись всего несколько раз и два дня провели вместе – почему я это увидел, а они – нет? Не захотели вам помочь? Что же это за друзья?

Ничего подобного мне и в голову никогда не приходило. А ведь этот англичанин прав.

- У нас другие отношения между людьми, Ричард, - сказала я в замешательстве. - И к психотерапевтам у нас никто не ходит, а мучается сам по себе.

- Анна, это звучит совершенно загадочно. Совершенно. Да такого просто быть не может.

- Не подумайте, что я знаю, что вам ответить, Ричард. Наверное, люди у нас, как и всюду, разные. А друзей я сама себе выбирала. Может быть, именно таких, кто не слишком склонен сопереживать, помогать... И именно для того, чтобы никто меня никуда не отвел – ни к психотерапевту, ни к отцу. Понятно? Чтобы к отцу не отвел.

Машина уже стояла у кухонной двери. Мэй на заднем сиденье не шевелилась. Мы растолкали ее и отвели наверх, в спальню. Ричард сказал, что не обязательно просыпаться так уж рано - он позвонит Мэй и непременно разбудит, чтобы мы успели сложить вещи. Оставив мне пакет с лек арствами и номер телефона – на всякий случай, - он быстро нагнулся, легко поцеловал меня куда-то в ухо и побежал вниз по лестнице.

- Ричард, - окликнула я, - подождите! – Он повернулся на носке ботинка, как фигурист, и посмотрел на меня снизу, уже с лестничной площадки.

Напряженно, не мигая (как странно, что мне пришло это в голову! - удивилась я, - какой же портрет мигает?) на него смотрела пра-пра-пра-прабабушка Мэй – та, от которой бежал титулованный гомосексуалист, сосланный за свои безобразия в Австралию. Глаза ее были темно-синими, глубокими. Как у Мэй, тогда, в автомобиле, и ведь они с Мэй почти ровесницы!

- Ричард, спасибо за все. И еще одно... Энн – о чем она хотела меня попросить? Ну, хотя бы два слова!