Полный привод, или Километры вдоль нормальности (СИ)

— А так ты можешь попасть ко мне на работу с осложнением и на Рождество, и на Новый год! Хоть сегодня-то можно было полежать в кровати! — ослабленная болезнью на этой фразе выпихнула из себя весь воздух и сразу же глубоко и шумно вдохнула.

Александр молчал. И пару раз моргнув, она поняла, о чем молчит он, и тоже замолчала о том же. Но быстро стряхнула с себя наваждение.

— Даже не думай, — сказала она твёрдо, но с улыбкой.

— Ты обещала завтра прийти и растереть меня. — Его голос уже даже не соблазнял, а сразу совращал. Эдак, в лоб. И без прелюдий.

Жаклин обомлела.

— Алекс, ты ли это? Кто ты и что ты сделал с тем засранцем, который вчера вынес мне весь мозг, пока позволил прослушать лёгкие?

— Это не я. Это ты.

Врач насторожилась.

— Что… «я»?

— Это не я, это ты с ним что-то сделала, Жаклин.

«М-м-м… вон как мы заговорили», — врач только что не замурлыкала.

— Это обвинение или благодарность?

— Это правда. — И дав ей чуть времени обдумать его ответ, он вернулся к делу. — Ну, так как?

— Ой, да, извини, — спохватилась она, — э-э-э… — и почесала пальцем макушку, — тут, понимаешь, в чем дело — я тоже заболела, у меня тоже вирус. Поэтому мне, скорее всего, дня три — четыре придётся побыть дома.

— Твою мать, — тихо выругался парень в телефон. — Это я тебя заразил?

— Вряд ли — инкубационный период слишком короткий. Скорее всего, заразилась где-то в поездке. Извини, что подвела тебя.

— Не извиняйся, хоть мне и очень жаль, Жаклин. Правда, жаль. — Его голос мог бы вполне служить олицетворением грусти и печали. — Но ты выздоравливай.

— Спасибо. Я буду очень стараться.

— А когда ты сама болеешь, что делаешь? Как ты лечишься? Ты пьёшь таблетки? Тебя нужно… э-э-э… растирать?

Она хихикнула.

— Я пью много витаминов, Алекс. Мёд и травы. И растираюсь, да. — Девушка дразнилась и хвасталась, но до неё уже начало доходить, что она — таки попалась.

— И-и-и-и…

— Видишь ли… — сразу же замялась больная, — сейчас Чарльз на работе, а завтра он возьмёт отгул и будет меня лечить, не исключено, что и послезавтра. — Она всё-таки пыталась выжать из существования своего мужа хоть что-то.

Повисла неловкая пауза.

— Угу. Ясно. — Александр никак не хотел оставаться в долгу. — Тогда я спокоен — за тобой есть кому поухаживать, — сказал он утрированно жизнерадостно.

Жаклин ни секунды не сомневалась, что такой представитель сильного пола, как её пациент, тоже недостатка в кандидатках на роль сиделки не испытывает, но всё-таки решила подыграть ему.

— А как же ты? — проговорила она с показательным волнением в голосе.

— Я… ну а что я… — Александр понял её игру. — Придётся звать Палому для растираний. А что делать! Хоть я, признаться, всё время боюсь, что она не сможет остановиться вовремя и залечит меня до смерти. — Он замолчал и ждал реакции.

Жаклин сжала телефон в кулак, хоть и подозревала, что растирать себя вот прямо так, не забрав лет пять жизни, и не выпив всю кровь по капле, парень вряд ли позволил бы и ей, и Жизель Бундхен, и Дите фон Тиз.

— Передавай ей привет от меня, — бодро сказала она. — И скажи, что если она натрёт тебя «Эвкабалом», то пусть на спине не опускается на зону почек. Эта мазь плохо влияет на пуриновый и пиримидиновый обмены, Арина уже должна знать, что это такое. А «Пульмексом» нельзя растирать в один день сразу и грудь, и спину. Он сильно разгоняет кровоток в большом круге кровообращения. Организм сработает обратной реакцией и ослабит скорость крови, а это может отрицательно сказаться на мужской потенции.

Динамик её телефона буквально разорвало от громкого хохота.

— А-ха-ха-ха… я оценил вашу заботу, доктор Рочестер, ваша компетентность в некоторых вопросах просто бесценна. Жаклин, выздоравливай поскорее, я… — парень хотел сказать: «я очень скучаю», но или постеснялся, или просто не смог, — я скоро позвоню, а сейчас должен идти, извини. — Было слышно, что он уже где-то на улице.

— Да-да, конечно. Это ты извини. Пока. — Жаклин отключилась.

И началось.

Она долго и нудно болела. Вернее, болела она не так уж и долго — всего то три дня: среду, четверг и пятницу, и не так уж и нудно — периодически с ней оставался Чарльз, один раз заехала проведать Сесилия, заверив, что вирусы её уже не берут за столько лет работы в больнице, поэтому она смело может общаться с зараженной подругой.

Ну и, конечно же, свою любимую хозяйку очень даже неплохо развлекала и отвлекала Сула, смешно таская в зубах из комнаты в комнату всякие разные ненужные тряпки, волоча их за собой как шлейф. Их ей отдали на откуп сердобольные владельцы, видя, как щенок пытается всё время стянуть одежду с вешалки в прихожей и прямо-таки ломится в платяной шкаф в надежде что-нибудь урвать для себя — так ей нравились все эти мягкие, тряпичные штуки, висевшие на вешалках, она любила вить себе из них гнёзда, складывая всё это богатство в одну большую несуразную кучу и водружать себя на неё как на постамент. Чарльз называл её за это «барахольщицей» или просто «настоящей женщиной».

Но Жаклин всё равно опять очень сильно скучала по МакЛарену. Постоянно. Почти как раньше, только теперь уже всё происходило по-иному. Сейчас ей было что вспомнить, на что надеяться и о чем помечтать. И она вспоминала, и надеялась, и мечтала. Правда, когда дело доходило до последнего, девушка терялась и начинала метаться от программы «минимум» к программе «максимум» и обратно, не в силах определиться с тем, сколько чистой, наглой мечты ей можно добавлять в картинки в её воображении, какое процентное соотношение фантазии и реальности она может себе позволить? Представить, как они с Алексом всё-таки смогут прогуляться по городу и накупить всяких вкусностей к чаю? Как они займутся сексом? Или даже любовью? Как они начнут встречаться? Или как они будут встречаться, ни от кого не скрываясь? То, как они станут жить семьёй? Подумав о последнем, мечтательница скрепя сердце не могла не признать, что картинка вырисовывается весьма абсурдная. И расстроилась. В глубине души всё это время, не переставая, не отвлекаясь на всякие мелочи, не оглядываясь на различные помехи и, самое главное, послав подальше здравый смысл и всё, что к нему прилагается, она всё еще хотела его ребёнка и ничего не могла с этим поделать. Вот хотела и всё. Хотела.

Добавляли досады и мысли о том, что если бы не болезнь, она, может быть, именно сегодня, даже сейчас, вот в это самое мгновение, натирала бы своего любимого пациента разогревающими гелями и наклеивала согревающие пластыри на его красивые торс и спину, и у него бы пошел процесс выздоровления и восстановления. Ведь наверняка, если бы он остался в Глазго, Алиса смогла бы позаботиться о своём сыне, а предоставленный самому себе он может запустить процесс, не имея ни малейшего понятия о его последствиях. И это всё при живой-то Жаклин, лежащей беспомощно всего в нескольких километрах. Безобразие.

Всё время думая о нём, она столь же постоянно боролась с желанием набрать его номер. Хотела услышать голос, поговорить, спросить, как здоровье и учеба, но, помня о его обещании позвонить первым, сдерживала себя из нежелания быть навязчивой. Поэтому влюблённая раз от раза брала себя в руки, запасалась терпением, и принималась ждать звонка, и очень надеялась, что он не звонит каждый день только лишь из-за боязни поставить её в неловкую ситуацию в присутствии Чарльза.

Чарльз.

Он пребывал в своём горе и всё еще оставался полон своей боли. От каких-либо «забегов в ширину» её мужа спасало только то, что тот никогда не был истеричным, психованным мужчиной. Не изменяя себе и сейчас, он оставался внешне всё так же спокоен, сосредоточен и задумчив, и больше походил на тутового шелкопряда внутри своего кокона, нежели на грозовой фронт внутри своего облака. Чарльз что-то вынашивал внутри себя, какое-то изменение в себе, и во что это выльется, судя по всему, вряд ли знал он сам.

С женой он оставался таким же, как и прежде: предусмотрительным, вежливым, интеллигентным и вполне себе равнодушным. Жаклин чувствовала, что для самого себя он её ни в чем не обвиняет, не укоряет и не считает виноватой в чем бы то ни было, а всё время о чем-то думает, и это «что-то» мало её касается.