Любовь и небо (СИ)

В центре комнаты в окружении стульев возвышался, покрытый ковровой скатертью с кистями, круглой формы стол, за ним, ближе к окну прилипла к стене горка, за дверцами которой проглядывались нарядные бокалы, чайный сервиз и несколько фарфоровых статуэток.

Как и подобает в приличном обществе, мне предложили чай с бутербродами, я не отказался, и мы начали беседу о нас, о родителях, их образе жизни и быте.

Я коротко рассказал о себе и выслушал монолог Ивана Николаевича о его судьбе, начиная с войны и до настоящего времени. Чувствовалось, что ему доставляло удовольствие выговориться перед внимательным собеседником.

Во время беседы ни Нина Ивановна, ни Танечка не задали ни одного вопроса, меня это удивило, но я посчитал, что женщины, очевидно, скромны и застенчивы.

Часа через полтора, надавав мне кучу советов, где можно выгодно и без хлопот приобрести одежду, меня проводили, взяв обещание непременно заходить, если буду в Ленинграде.

В ДЛТ, Доме ленинградской торговли, расположенном рядом с театром Сатиры, я действительно нашёл всё, что искал. Купил добротное демисезонное пальто, шевиотовый костюм, рубашку в полоску и галстук, ботинки и даже шляпу.

С двумя объёмными свёртками я поспешил на вокзал: с минуты на минуту поезд на Лугу должен был отойти, а следующий по расписанию уходил вечером. Носильщик, к которому я обратился, почему– то улыбаясь, сказал:

– Опоздал, лейтенант. Вон он, отходит.

Увёртываясь от идущих навстречу людей, я кинулся вдогонку, надеясь зацепиться за последний вагон. До него оставалось пару метров, я сходу забросил на открытую площадку проклятые свёртки и уже протянул руку к поручню, когда увидел, что перрон кончился.

Удачное приземление меня не обрадовало: бежать по шпалам за набирающим скорость локомотивом было бесполезно. Я с досадой проводил взглядом удаляющуюся от меня первую получку, прокручивая возможные варианты действий, потом пулей выскочил на привокзальную площадь, плюхнулся на сиденье свободного такси и потребовал:

– В Гатчину, шеф. Если обгоним пригородный, плачу в оба конца.

– Нет проблем, командир, – ответил водитель, разворачивая новенькую «Победу».

Я успел взять билет и даже выпить кружку пива в станционном буфете прежде, чем паровоз, отдуваясь паром, подкатил к Гатчинскому перрону.

Честно говоря, надежды, что вещи найдутся, у меня не было. Но повезло. Проводница, пожилая тётка в форменной одежде, когда я рассказал ей о своей беде, осуждающе сказала:

– Как же это вы? Видела, как вы с поездом в догонялки играли. Хорошо, что целы остались. Вот они, ваши пакеты.

Рассыпаясь в словах благодарности, я отдал ей последние рубли и через час был уже дома.

Переход из старого в Новый год всегда почему – то волнителен. Встреча его началась с самого утра в офицерском клубе на торжественном собрании, на котором речь держал сам Лукашевич. Он коротко сказал о достижениях подчинённых, поощрил ценными подарками лётчиков, техников и людей, обеспечивающих полёты, и пожелал успехов в наступающем шестидесятом.

Не знаю почему, но я всё более проникался симпатией к этому угрюмому немногословному человеку. Поговаривали, что в конце войны его представили к званию Героя. Устроив на радостях вечеринку в столовой, он крепко поддал и в пылу гнева посадил шеф – повара в кастрюлю с борщом. Случай хотели замять, но как на грех у пострадавшего оказались влиятельные родственники, и наградные бумаги затерялись в безбрежном море канцелярских транскрипторов. Так ли это было на самом деле, только истории известно. Но озорной, неординарный поступок командира вызывал невольную симпатию и повышал его авторитет в глазах подчинённых.

После официальной части личный состав распустили по домам. Мы переоделись в гражданскую одежду и отправили Саню Балабрикова за провизией в магазин военторга. Я вертелся у зеркала, безрезультатно пытаясь завязать галстук. Наконец, общими усилиями с ним мы справились и дружно отправились на обед.

Девушки – официантки в нарядных передниках и белоснежных наколках хором поздравили с наступающим Новым и накормили фирменным блюдом – мясными рулетиками по – балтийски.

Мы вернулись домой, выпили по маленькой и стали ждать наступления праздника.

Под вечер в нашей квартире неожиданно появился полковник Лукашевич. Заглянул походя, спустившись со второго этажа, где жила над нами семья командира дивизии генерал – майора Назаренко. Был комполка немного навеселе, сердечно поздравил каждого с наступлением Нового года и уселся за стол.

– Ну, рассказывайте, как вы тут живёте, – сказал он и потянулся к стоящему графину. – Девчат, надеюсь, не водите, барбосы. И правильно. В авиации говорят: не люби, где живёшь, и не живи, где… любишь.

Он пододвинул к себе стакан и взялся за графин. Все, кто находился в комнате, приумолкли и в напряжении замерли. Дело в том, что в графине был спирт, которым нас угостили техники.

Ничего не подозревая, Лукашевич плеснул в гранёный стакан бесцветной жидкости и опрокинул содержимое в рот. На мгновение фронтовик замер, вскинул кустистые брови, крякнул:

– Что ж, хорошо устроились. Молодцы.

И ушёл, плотно прикрыв за собой дверь.

Две недели мы с тревогой ожидали соответствующих репрессий, но они так и не наступили. Авторитет командира полка в наших глазах утроился.

Офицер, конечно, не должен выпивать в компании с подчинёнными, но верх невоспитанности – отказаться от бокала на организованной вечеринке. Тем более, что здесь был случай неординарный.

На банкет, устроенный в лётной столовой, офицеры пришли с жёнами. Воздух наполнился ароматом духов и одеколонов. Все говорили, улыбались и рассаживались по отведённым местам. Мы, молодые, разместились подальше от начальства, и эта дискредитация была воспринята, как должное: всяк сверчок знай свой шесток.

Генерал за столом не присутствовал, и Лукашевич на правах старшего поднял первый тост:

– За безопасность полётов, за здоровье личного состава, за молодых, за всех, кто охраняет мирное небо нашего Отечества! – коротко сказал он под бой курантов Спасской башни.

Все встали и дружно выпили. Раздались крики «ура», начались личные поздравления, смех и говор под перезвон вилок и ножей.

Праздничный ужин продолжался недолго. Первыми зал покинули руководители, потом и мы, зелёная молодёжь.

В клубе гремела музыка. Сводный полковой оркестр разместился на сцене, исполнял мелодию из репертуара популярной аргентинской певицы Лолиты Торез, кресла были сдвинуты, и на танцевальной площадке кружились нарядные пары. В центре стояла высокая, блистающая мишурой ёлка, от которой веером разбегались гирлянды флажков и фонариков.

Оценивая обстановку, я осмотрелся, и мой взгляд задержался на девочке в нарядном крепдешиновом платьице, стоящей у колонны почти рядом с музыкантами. Трудно сказать, что в ней понравилось. То ли глубоко сидящие, абсолютно чёрные глаза – буравчики, то ли овал удлинённого лица, то ли курносый, слегка вздёрнутый носик с чуть расширенными крыльями. А может быть разлёт широких, как крылья чайки, бровей, подчёркивающих глубину и пронзительность взгляда? Или растерянность?

Для меня до сих пор остаётся загадкой, почему к некоторым людям у нас возникает симпатия, а к большинству мы остаёмся равнодушными – таинство, стоящее в одном ряду с понятием жизни и смерти.

Короткая стрижка девушки приоткрывала высокий чистый лоб и маленькие, аккуратные ушки со скромными серёжками в мочках. Среднего роста и нормального телосложения, она не знала, что делать со своими руками, и то теребила пальцами носовой платочек, то прятала их за спину, то поправляла и без того безупречную причёску.

Рядом с ней стояла другая девушка, очевидно подруга, с которой они перебрасывались словами и над чем – то скромно смеялись. Улыбка преображала лицо черноглазой. Тонкая верхняя и припухлая нижняя губы придавали ему вид ребёнка слегка капризного, но не очень.

Не найдя в зале объекта более интересного, я вновь вернулся к смуглянке и успел заметить, как она мгновенно отвела от меня свой взгляд. Оркестр начал исполнять танго «Маленький цветок », я его обожал и решительно направился к своей потенциальной партнёрше.