Любовь и небо (СИ)

…Подчиняясь приобретённому иммунитету, я проснулся на новом месте ровно в шесть. И сразу же понял, что торопиться некуда. Мои друзья – однокашники Толя Летунов и Саня Балабриков ещё спали. Большое окно нашей комнаты тёмно – сине чернело по правую руку, информируя о том, что до рассвета ещё далеко. Я сладко потянулся и восстановил в памяти события минувшего дня.

Вчера около восьми утра я благополучно добрался до города Ленинграда, сдал багаж в камеру хранения и налегке вышел из здания Московского вокзала. Прямо передо мной широко и вольготно развернулась привокзальная площадь, а за ней в свете фонарей, знаменитый Невский проспект, роскошный и интеллигентный, неповторимо красивый и привлекательный.

Несмотря на ранний час, по проспекту двигался плотный поток автомобилей с зажжёнными фарами, создавая иллюзию огненной реки. У меня в запасе был целый час до начала работы штаба, и я, расспросив, как добраться до Зимнего Дворца ( оказалось – прямо, прямо и снова прямо), с любопытством двинулся к цели.

Лёгкий морозец слегка пощипывал щёки, лениво падал редкий снежок, деловито спешили навстречу люди, какие – то особенные, необычные, если хотите – загадочные. Сначала я не понял, почему так думаю, а потом догадался – это были ленинградцы.

Невский проспект поразил меня своей архитектурой. Никогда и нигде я не видел столь экзотических зданий. Каждое было по-своему оригинально и представляло музейную редкость. Елисеевский магазин, Аничков мост, Колизей, Дом книги, Гостиный двор, Летний сад, – всё было восхитительно прекрасно, и я завидовал людям, которые вкушают эту красоту каждый день. В конце проспекта на одном из зданий справа от меня висела табличка с надписью: « Граждане! При артобстреле эта сторона улицы наиболее опасна». Война давно закончилась, но её эхо навсегда застыло в этом коротком, как выстрел, предупреждении.

Если смотреть на Зимний Дворец со стороны фасада, то штаб воздушной армии размещался как раз по правую от него руку. Перед революцией здесь по уверению старожилов размещались царские конюшни и помещения для обслуживающего персонала, но об этом я узнал позже, а пока, найдя вход, не без робости открыл тяжёлую половинку высоких дубовых дверей и оказался лицом к лицу с дежурным подполковником. Выслушав мой доклад, он куда – то прозвонил, выписал разовый пропуск и объяснил, как попасть в отдел кадров.

Двигаясь в указанном направлении, я невольно вспомнил, что именно здесь тридцать лет назад служил в кавалерийском полку мой отец, и вполне возможно, что сейчас я шагаю по его следам. Вот тебе и преемственность поколений!

В узком и длинном кабинете высотой не менее пяти метров фигура кадровика, поднявшегося мне навстречу, показалась явно коротковатой. Мягко улыбаясь, майор пригласил к столу, внимательно изучил поданные документы, сделал по телефону какие-то распоряжения и попросил подождать в коридоре.

Высокие и широкие окна выходили во двор штаба, в котором находилось несколько машин, возле них хлопотали солдаты, очевидно, водители. Мимо меня, чем-то озабоченные, проходили офицеры, я приветствовал, но никто из них этого не замечал.

Через час томительного ожидания меня, наконец, вызвали, и тот же майор, вручил свеженькое предписание и удостоверение личности:

– Вы направляетесь в распоряжение командира 26-го гвардейского истребительного полка. Это хороший полк, и личный состав его – тоже. Ближе познакомимся по ходу службы, а пока – успехов вам, лейтенант! – и он крепко, по-мужски, стиснул мою руку.

Наскоро перекусив слоёным пирожком с кофе в одном из многочисленных кафе, я забрал вещи из камеры хранения и через пару часов, покинув Финляндский вокзал, двинулся в сторону Сиверской на пригородном поезде. По уму нужно бы было нанести визит моему двоюродному брату, проживающему на Васильевском острове, но нетерпение оказаться как можно быстрее на месте первой службы было выше этого желания.

Удобно расположившись на жёсткой, изрезанной инициалами и короткими надписями вагонной скамье, я с жадностью и любопытством, рассматривал заоконные пейзажи, островерхие крыши дачных посёлков и старинные постройки Гатчины – цитадели императора Павла 1-го и одного из фаворитов Екатерины Великой. И от того, что мне по счастливой случайности повезло соприкоснуться с историей моего Отечества, приятно щекотало самолюбие, и тешила мысль – всё будет хорошо.

Высокий сухощавый полковник с ярко выраженной сединой и глубоко посаженными острыми глазами встал из-за массивного стола и принял от меня доклад о прибытии для дальнейшего прохождения службы. Резкие морщины на лбу, чуть приспущенные уголки рта, крепко сжатые и потому казавшиеся тонкими губы, слегка раздвоенный ямочкой подбородок выдавали в нём человека волевого и решительного. На груди командира полка слева красовались четыре ряда орденских планок, а справа – нагрудный знак в перекрестии кинжалов со щитом в центре, на котором чётко вырисовывалась цифра «1», говорящая о том, что перед тобой – первоклассный военный лётчик. У меня был такой же, но без цифр.

Тот, кто разбирается в геральдике, не задавая ни одного вопроса, по иконостасу полковника мог бы рассказать всю его биографию.

– Присаживайтесь, – пригласил командир мягким приятным баритоном, указывая на массивный стул возле длинного, накрытого зелёным сукном, стола.

Я осторожно расположился напротив и огляделся. Кабинет моего босса был просторен и внушителен. Вдоль узких и высоких окон свисали бордовые гобеленовые шторы, в углах накрепко врезались в дубовый пол два массивных застеклённых шкафа, заполненных книгами, папками и рулонами ватмана. На столе командира, кроме бронзовой чернильницы и нескольких бумаг, стояла модель МиГ-17.го, выполненная из плексигласа.

– Рассказывайте, – так же коротко предложил полковник Лукашевич и только теперь с любопытством осмотрел мою физиономию.

Я коротко, по– военному доложил ему, о чём не упоминалось в личном деле, потому что догадывался, что с ним предварительно поработали, и повторяться не имело смысла.

– Хорошо, – подытожил мой монолог Лукашевич, прихлопнув ладонью о край стола и как бы заканчивая аудиенцию. – Остальные детали уточним в полётах. А пока назначаю вас в эскадрилью майора Прошкина. Командир боевой, фронтовик, и летает – дай Бог каждому.

Я осторожно закрыл за собой дверь, прошёл мимо Знамени части с застывшим рядом с ним часовым, отдал, как положено по уставу, честь и направился искать своего будущего командира эскадрильи.

Прошкин нашёлся на втором этаже в классе предварительной подготовки к полётам. Передо мной стоял уже не молодой приземистый крепыш с простоватым взглядом зелёных глаз, чуть одутловатыми щеками и круглым, как у девушки, подбородком. Странно, что у такого человека за плечами было столько подвигов, что их хватило бы на пятерых. Об этом говорили боевые награды на его тужурке.

– Ребята, – обратился он к сидящим в классе лётчикам, – нашего полку, ибитть, прибыло. – Давай, рассказывай, что, где и откуда.

И он коротким движением поддёрнул в ложечку сложенными пальцами собственную ширинку.

Я повторил свою коротенькую биографию, отметив, что среди присутствующих сидят и мои друзья – Володя Олифиренко, Колька Алексеев и Вовка Романов.

– На первый раз хватит, – разрешил майор. – Садись и слушай, ибитть. Кстати, жильё нашёл? Не нашёл. Ну, ребята тебе покажут.

В обеденный перерыв все потянулись к лётной столовой. В приземистом квадратном здании довоенной постройки размещалось несколько помещений: офицерский клуб, библиотека, биллиардный зал и сама столовая, узкая и длинная, как пенал.

Моложавая заведующая приветливо предложила два вакантных места, и я приземлился за стол с однокашниками.

Про Балабрикова я ничего не знал. Он учился в Алейске – филиале нашего училища, расположенного в ста километрах от Топчихи. Но с первых его слов парень понравился. Общительный, с юморинкой и неотразимой золотозубой улыбкой, бесшабашный и безалаберный Балабриков. Про таких говорят, – свой в доску.