Чёрный лёд, белые лилии (СИ)

— Опоздали на семь минут, но об этом поговорим позже, — его тон стал на порядок холоднее, чем вчера. — Я решил проверить порядок в ваших кубриках. И что я вижу? Как за вами здесь следили? Идёт война, наши люди гибнут каждый день, а вы разводите здесь чёрт знает что!

По спине побежали противные липкие мурашки. Он что, рылся в их личных вещах даже без них?

— Построиться! — рявкнул вдруг лейтенант, и через секунду взвод стоял на центральном проходе, вытянувшись в струнку и не дыша. — Лармина, эти пакеты к двери. Потом пришлю парней, они выбросят. И так будет со всеми неуставными вещами, ясно вам? С места чтобы не сходили и не дышали.

Он вновь исчез за дверью, а Таня почувствовала, как щёки заливает румянец. Унижение. Злость. Да какое он право имеет просто так осматривать их личные вещи?! Обыскивать. Рыться. Ворошить. Она терпеть не могла терять контроль над ситуацией. И поэтому происходящее злило до зуда под ногтями. Захотелось сжаться и затопать ногами от обидной злости, сверлящей в затылке.

— Мне её Костя подарил, — всхлипнула Даша, указывая на верхнюю книгу в пакете.

Сволочь. Ну как можно быть такой сволочью, Калужный, а?! Костя ушёл на фронт, и вестей от него не было последние два месяца. И плевать, что он не знал, но можно же быть адекватным, можно же по-человечески к ним отнестись!

— Не реви, ясно? — вдруг неожиданно сама для себя шикнула Таня и, воровато оглянувшись, тихо шагнула вперёд. Через секунду серая потрёпанная обложка была в её руках, а потом она, пытаясь не слушать колотящееся сердце (ну конечно, она не боялась, ещё чего), прокравшись на цыпочках, спрятала её за большую книгу воинского устава, красующегося на полке. Даша потом достанет, заберет себе... Тихий шаг, другой, третий, и вот уже метра два отделяли её от своего места в строю…

— Стоять, — холодный голос за спиной. И уже второй раз за утро ей захотелось сжаться, чувствуя давление тяжеленного взгляда.

Обернулась. Он сжал губы. Ледяной взгляд колол до внутренностей. И Калужный (так его, кажется?) снова всем своим обликом, всей фигурой, какой-то слишком высокой, вытянутой, выхоленной, снова отпугивал настолько, что хотелось просто прижаться к стене, почувствовать её позвонками и раствориться в жёлтой штукатурке. Бывают же люди такие... Смотришь ― и спрятаться хочется...

Она заметила, что он был выше, чем показался ей вчера. Тёмные волосы, остриженные ёжиком, чуть падали на лоб, но не касались широких чёрных бровей. Подчёркивали высокие скулы, твёрдую линию подбородка и правильный нос. И неприязнь в тёмных, с прищуром, глазах.

Тане захотелось вдруг рассмеяться: настолько глупыми и нелепыми были её мысли. Калужный подошёл, смотря, кажется, сквозь неё. Будто её не было. И это тоже раздражало.

— Где книга?

— Какая? — медленно ответила она, заставляя свой голос звучать спокойно.

— Их было пять. Это твоё хобби — пытаться сделать из меня дурака? Как тебя там? — процедил он сквозь зубы, оглядывая коридор.

— Курсант Соловьёва.

Она не любила такую необоснованную злость. Всё. Раз-два, вдох-выдох. Нужно успокоиться. Это просто старший лейтенант Калужный, который не помнит её фамилии и хочет загнать её в гроб. И пусть не помнит, и пусть хочет, ей-то что?

— Где. Книга?

— Я не понимаю, о чём вы говорите, товарищ старший лейтенант, — ещё медленнее выдохнула Таня. Будто это могло ей помочь.

Несколько секунд он молчал, всё так же глядя сквозь неё, а потом вдруг заговорил:

— Твой кубрик?

— Пятый, товарищ старший лейтенант, — ответила она, неосознанно теребя подол кителя и наблюдая, как его бледные губы складываются в тонкую решительную полоску.

— Я планировал сначала проверить четвёртый, но если Соловьёва очень хочет, — прошипел он и, сделав небрежный знак рукой следовать за ним, быстро вошёл в пятый. Выйди оттуда, свали с их этажа, уходи вообще из их жизни! Ты тут лишний, уходи!

Таня, конечно, промолчала. Только быстро облизнула губы и нахмурилась.

Хорошо, что они убирались вчера вечером. Калужный поморщился, осматривая чистое помещение: будто не поверил. Затем блеснул тёмными глазами, быстрым, точно рассчитанным движением распахивая дверцы шкафа. Таня вздрогнула, когда он с безошибочной точностью достал оттуда её потёртый коричневый чемодан. Молния расстегнулась с мерзким звуком, пробирающим до костей.

Заглянув через широкие плечи старлея внутрь, Таня болезненно улыбнулась, точно не зная, почему. Просто подумала: как же мало в ней осталось той Тани, что полтора года назад боязливо переступила этот порог. Той Тани, которая обожала читать, обожала красивые длинные летящие платья, на которые у неё никогда не было денег, Тани, шкаф которой был вечно набит тёплыми разноцветными вещами.

В чемодане давно не осталось ни одной из них. Форма, уставные майки, запасные чёрные носки, белое бельё. Куда ушли её махровые свитера, платьица в крупный горох, развевающиеся на ветру, яркие широкие юбки, кружевные красивые маечки?

— Ну и что это? — усмехнулся Калужный, оглядывая книгу, лежащую поверх всех вещей.

Хотелось врезать ему. Дать в нос со всей силы.

— Это Ремарк, — холодно процедила она.

Если вам это, конечно, о чём-то говорит.

Тот самый толстенный сборник, который Марк подарил ей ещё в начале прошлого года. Таня сама не знала, почему так сильно дорожила им. Может, потому, что в нём были собраны её любимые «Три товарища», «На западном фронте без перемен» и «Триумфальная арка», а может, потому, что эта книжка была подарена с душой в трудные для неё времена.

Калужный внимательно перелистал её. Даже потряс слегка ― и что, интересно, хотел отыскать?.. Открыл форзац (Тане показалось, ухмыльнулся) и начал читать вслух:

— Надеюсь, она будет согревать тебя в холодные петербургские вечера. Всё наладится, Лисёнок… Серьёзно?! — яд так и сочится...

— Прекратите, — тихо оборвала она его, чувствуя, как кровь приливает к щекам. Какое право он имеет рыться в её личных вещах, да ещё и читать что-то вслух? Таня возблагодарила Бога за то, что сейчас рядом стоят Валера, Маша и Надя, а не кто-нибудь ещё.

— Соловьёва, это даже не смешно. Это... противно, — Калужный хмыкнул, его тёмные глаза сузились в щёлочки, вокруг которых тут же возникли морщинки. Такие тёплые, милые. Такие обманчивые.

— И кто этот тайный воздыхатель?

Как же хочется просто рухнуть вниз и разбиться. Чтобы всего этого не было. А она ― молчит.

— А это что? — снова усмехнулся он, пролистав книгу и вытянув оттуда потёртую чёрно-белую фотографию.

С фотографии смотрел весёлый симпатичный паренёк лет двадцати, и это был её отец. Первый раз она увидела его год назад, а до этого… Мама всегда говорила, что развод был общим решением и что он не знал о её беременности. Она всегда отзывалась о нём бесконечно тепло, и, наверное, это доброе отношение передалось и Тане, несмотря на то, что она совершенно не знала его. Ей всегда верилось, что отец любит её, и недавно она убедилась в этом.

— Ну и кто этот…

— Отдайте, — сказала она глухо.

— Послушай сюда, Соловьёва, мне...

Резкое движение, внезапный рывок пальцев, и каким-то невообразимым образом фотография вместе с книгой оказалась в её руках.

— Ты совсем страх потеряла, курсант? — его рёв эхом отдавался в голове, вонзаясь острыми осколками куда-то внутрь. Он поднялся ― слишком быстро ― и стал каким-то страшно высоким и крепким, и Таня даже, прижимая к груди книгу, чуть голову отвернула и глаза прикрыла ― ударит, что ли?..

— Вы не имеете права, — вдруг тихо произнесла Валера, быстро вставая рядом с Таней и цепляя её руку своей холодной влажной ладонью.

Сердце колотилось бешено, пальцы сами сжимались в кулаки. Глаза открылись как-то сами собой. Пусть только попробует сделать что-то Валере...

— Зубы прорезались? — он льдисто взглянул из-под бровей, всё свое чересчур твёрдое, жесткое лицо наклонив вниз; крылья носа стали шире...

— Товарищ старший лейтенант, вас в штаб вызывают, — тихо пискнула Рита Лармина откуда-то из коридора.