Чёрный лёд, белые лилии (СИ)

― Привет, дорогая, как давно я тебя не видела, ― очаровательно улыбнулась она, приобнимая Таню и обдавая её запахом дорогих духов. ― Ты очень, очень похорошела.

За неделю?.. Но для Веры время шло по-другому ― напомнила себе Таня и улыбнулась. Мисс Верженска, как называли её раньше в театре, и сейчас, уменьшившись ровно вдвое и потеряв половину своих роскошных каштановых волос, не могла отказать себе в роскошной одежде и дорогом парфюме. Наверное, это было в её крови.

― Ну, что у вас новенького, расскажи, ― Вера тряхнула волосами, отросшими до ушей, и принялась поправлять чуть потекшую от дождя стрелку. Таня знала, что она едва ли слушает, целиком занятая макияжем, но всё же, как и всегда, принялась рассказывать об училище.

Частенько её истории повторялись, но Вера никогда не замечала этого, изредка кивая и вставляя короткие замечания.

Каждый раз после того, как Таня заканчивала, Вера спрашивала об одном и том же. Вот и сейчас она, наконец закончив с макияжем, взглянула на Таню чуть испуганно и задала свой вопрос:

― Ты была у Саши?

― Две недели назад, ― вздохнула она. ― В прошлые выходные в наряде стояла, так что в город не получилось выйти.

― И как она? ― нетерпеливо спросила Вера, слегка поджав губы, будто стеснялась задавать такой вопрос. Таня не ответила, пристально взглянув на неё и пытаясь понять причину смущения.

― Мать, не навещающая дочку, ― сразу же поняла умница Вера, горько усмехнувшись. ― Какое право, ты думаешь, я имею спрашивать о ней?

― Самое обыкновенное. Ты же мать, ― спокойно возразила Таня. ― Саша ничего. Только тебя очень ждёт.

― Скажи ей, что я умерла, ― пожала плечами раковая больная в последней стадии, по совместительству балерина и мать, бросившая ребёнка.

На секунду в Таниной голове мелькнула мысль, что так было бы проще. Для Веры, для Саши, для неё, в конце концов. Приходить неделю за неделей в обшарпанный, страшный детский дом, препираться с администрацией по поводу посещений в неположенное время, а потом, наконец, видеть слишком огромные детские глаза на худом личике и слышать вопрос «Когда мама придёт?» становилось невыносимо. Раз за разом она отвечала, что скоро, что маме лучше, она уже поправляется и скоро заберёт свою маленькую дочку. Саша доставала из своих вещей альбом, отчего-то ― ну кто придумал такой цвет ― кроваво-красный, открывала его, и они смотрели фотографии.

― Это мама, ― говорила Таня, указывая на прекрасную молодую женщину в балетной пачке. ― Она скоро выздоровеет и приедет за тобой.

― Мама, ― тихонько повторяла Саша.

― Это папа, ― с фотографии на них смотрел молодой привлекательный мужчина в военной форме. ― Он воюет на фронте, защищает нас с тобой.

― Папа смелый.

― Верно, ― соглашалась Таня, а затем указывала на новую фигуру. ― Это тётя Лиза. Она очень хорошая тётя и живёт в Екатеринбурге.

― Где? ― не понимала Саша.

― Это очень-очень далеко. Но там безопасно. Войны совсем нет, понимаешь? У тёти Лизы уже есть три ребёночка.

― А я у мамы одна, ― замечала девочка, понурив светлую головку.

― Ну, это ничего, ― пыталась утешить её Таня. ― Вот мама выздоровеет, папа придёт с войны, они заберут тебя, а потом у тебя появится братик или сестричка. Так, смотри, а это, ― она указывала на последнюю фотографию, сделанную в этом детдоме. ― Это Сашенька и я.

― Сашенька и я! ― смеялась девочка, хлопая в ладоши.

За полтора года альбом был истёрт едва ли не до дыр. Несколько раз на него проливали что-то, но, едва Таня переступала порог, Саша неслась за ним. И они садились на краешек жёсткой кровати. «Это мама, это папа, вот тётя Лиза», ― говорила Таня, а потом доставала еду, которую смогла раздобыть для Саши: обычно это были засохшие сладкие сухари из столовой. «Сашенька и я», ― смеялась девочка, хлопая ледяными чумазыми ладошками.

― Ты убегаешь от проблем, ― качнула головой Таня. ― Должна же ты когда-нибудь навестить ребёнка.

― Не смогу я. Не смогу, понимаешь? Она спросит меня, когда мы пойдём домой. А что я ей скажу? ― Вера говорила спокойно: за годы своей болезни она давно привыкла к мыслям о смерти. ― Что никогда? Что маме осталось максимум три месяца?

― И за эти три месяца ты хочешь так и не увидеть свою дочку? Всё передавать ей гостинцы?

― Думаешь, я не люблю её? Не хочу для нас лучшей жизни? ― усмехнулась Вера, кутаясь в меха. ― Если бы тогда её не забрали у меня, сейчас было бы всё по-другому.

Таня выдохнула. Человеческая жизнь чертовски несправедлива. Саша могла бы расти с мамой, пусть и болеющей, худой и умирающей. Она бы ни в чём не нуждалась: денег Веры хватало на всё. Но государство просто забрало девочку, признав мать недееспособной по болезни. Вера сделала всё, устроила Сашу в лучшую московскую школу-интернат, где у ребёнка не было бы забот. А потом началась война.

Сашу забрали в обычный детдом в Питере. Вера переехала следом. За семь месяцев она ни разу не навестила четырёхлетнюю дочь.

― Давно хотела тебе сказать, ― вдруг слабо улыбнулась она. ― Я тебе тогда наврала про Сашиного отца. Ну, что он на фронте, ― Вера закатила глаза. ― Господи, Таня, он просто бросил меня, едва узнал, что я беременна. Карьера балерины была кончена, деньги ― тоже, а семья не входила в его планы.

― Но… фотография у Саши? ― тихо пробормотала Таня.

― Подруге похоронку прислали, ― пожала плечами Вера. ― Там и фотография его была. Ей уже до лампочки, а я взяла. Ну и сказала тебе, что это Сашкин отец.

Вечером, сидя на кровати и обняв совсем заледеневшую девочку, Таня говорила, указывая на фотографии:

― Это мама. Смотри, какая же красивая, да? Это тётя Лиза. Смотри, а это Сашенька и я.

Саша не смеётся, как обычно, и внутри Тани что-то замирает.

― А папа? ― прошептала она, поднимая на неё глаза.

Фотографии молодого человека, положившего жизнь за Россию, в альбоме нет. Таня секунду думает, прежде чем заговорить.

― А папы нет. Но ты не огорчайся, ладно? ― улыбнулась она, протягивая Саше фотографию.

― Вот же он! ― непонимающе качнула головой девочка.

― Нет, это не папа. Это очень, очень хороший дядя. Он нас с тобой защищал.

― А папа? ― переспросила она.

― А папы нет, ― повторила Таня.

Заходя в штаб с ведром и шваброй, она кляла всё на свете. Есть хотелось страшно, а на ужин снова, который день подряд, дали гречку и рыбу ― так было написано в обшарпанном меню. Рыбы Таня, как ни ковырялась, в трёх столовых ложках гречки найти не смогла, и желудок урчал, как десять волков одновременно.

Она столкнулась с ним на лестнице, заходя в общагу. Руки засунуты в карманы так, что видны костяшки. Уставший презрительный взгляд, тени под пустыми ледяными глазами.

Таня отдала честь, ощущая зуд раздражения под ногтями ― он лишь скривился, выплюнув: «Вольно».

― Думаешь, твой Радугин будет всегда вытаскивать тебя? ― о, наш мистер Презрительность даже не удосуживается повысить голос: он только шипит, щуря глаза, и это неимоверно бесит. ― Иди, куда шла, Соловьёва, иначе не поздоровится.

― Лисёнок! Лисёнок! ― до невозможности радостно (боже, как повеситься хочется) заорала с другого конца коридора Валера. Она светилась, как рождественская ёлка, вприпрыжку направляясь навстречу Тане.

― Мы так хорошо погуляли сегодня, представляешь?! ― восклинула Валера, хватая её за обе руки. Ведро полетело на пол, но она, не замечая этого, пыталась кружиться. ― Боже мой, а погода какая!

Тане очень, очень хотелось заметить, что плюс четыре и ледяной дождь ― не самая лучшая погода для романтической прогулки, но Валере, конечно, было лучше знать, и потому она просто замолкла, улыбаясь и греясь о тёплые руки подруги.

В следующую секунду Валера вдруг замерла, уцепившись на Танины ладони, и посмотрела на неё испуганно:

― Я не могу представить момент, когда всё это закончится. Когда он уедет. Таня, что я буду делать без него?

― Сказать тебе, что? ― уже всерьёз рассердилась Таня. ― Будешь учиться, писать ему длинные письма, надеяться и ждать с войны. Как все это делают. Вот что.