За миг до тебя

Инна смотрела в потолок, а новоявленный брат Витя повествовал о том, как они с матерью и отцом, их общим родителем, приехали в этот город. Точнее, Витя был лишь в проекте. Он родился, когда отец перебивался временными заработками, а деньги за аренду половины убогого частного домишки на окраине быстро таяли. Семья протянула в городе недолго. Кто-то посоветовал отцу деревеньку неподалеку — токари там очень были в почете. Трактора от старости разваливась на части, новых не предвиделось, так что требовался волшебник.

Так что большую часть своей жизни Витя с родителями провел в сельской местности. После восьмого класса поехал в город учиться на ветеринара. В училище он впервые увидел Инну. То есть, увидел-то по телевизору, но далеко тогда был от родителей, уточнить было не у кого. Отец много рассказывал, какая она красавица, фотокарточки показывал. Действительно, симпатичная маленькая девочка… но чтобы из неё вырасла такая?! Витя с замиранием сердца "прилипал" к телевизору, отслеживая восхищенными глазами каждый ее шаг, каждый разворот корпуса и небрежный взмах руки. Он никогда не посмел бы назвать ее сестрой. Ну в самом деле, кто он и кто она? Тем более, что все газеты раструбили будто Инну и ее брата в детстве бросил отец, а воспитывала их мама Ангелина. Витя словно взял отцов грех на себя…

А в деревне у родителей дела не ладились. Колхоз распался, технику и мехмастерские колхозники разобрали на паи, или на винтики с гайками и растащили по домам. Отец оказался не у дел. Начал пить, да так и втянулся. Допился до хронического цирроза печени. Нужны были деньги на лекарства, но где ж их взять? А ещё больше ему требовалась, и Витя был в этом твердо убежден, вера в себя, свою состоятельность. Пока он обзывал себя неудачником, мужем драной злыдни и отцом хлипкого студентика… Поэтому Витя был вынужден рассказать ему о Инне. Евгений Петрович не поверил во хмелю, а по трезвости злился и ничего не желал вспоминать. За дивидентами с зажравшейся падчерицы поехала мать. Как никак, а бог велел делиться!

Но ей не повезло, в это время Инна "плавала по заморским далям, трясла мослами перед иностранными сутенерами". Все это Витя произносил с язвительной интонацией матери, а Инна оживала, прислушиваясь…

Зато мать нашла работу на самом большом городском рынке — заработок приличный, процент с выручки, хозяин-армянин. Он подобрал ее на вокзале, она не сопротивлялась, уж очень надоела деревенская голытьба. А тут и к сыну поближе. Потом и Женьку к себе перетянула, пристроила электриком в мастерскую ремонтно-строительного управления, благо не все мозги пропил. Через полгода он пропал. Так и не узнал, проклятущий, какую дочурку на свет выродил. Валентина Степановна была охочей до сплетен и слухов, так что всю подноготную Женькиной прошмандовки-дочери вызнала…

— Но откуда? — Инна уже вернулась к осознанию окружающей действительности и внимательно слушала Витю.

— Газеты, желтая пресса в основном, но были и два интервью в журнале и столичном еженедельнике с такими тонкими, очень прозрачными намеками на какую-то страшную тайну, грех… Вот она и связала все воедино…

Не пошла мачеха к падчерице лишь по одной простой причине — предъявить той было нечего. Муж пропал, числился в розыске, тоже темная история с его исчезновением связана. Витьку предъявлять? Так никто ж не заставлял ее рожать, мужика из семьи уводить. Тем более что Женька сильно переживал, вспоминая свою Гелю, жалел детей. Даже сына младшего назвал почти как старшего: тот — Виталий, а этот Виктор. Оправдаться перед совестью своей хотел?

— Она неправду говорила там, по радио, — тихо рассказывал Витя. — Это ей велели так говорить. Ведущая денег предложила, а мать устоять не смогла. Не слышал отец ничего плохого про вас, Инна. Он всегда любил вас, вашу маму и брата. Мама у вас добрая, письма ему писала до востребования, фотографии ваши детские присылала. Тоже жалела его. Зря они расстались…

— Что уж теперь, — Инна слабо улыбнулась брату. — Спасибо тебе.

Потом они долго-долго молчали вместе. Саша и Сергей им не мешали.

— Знаешь…

— Послушай…

Они заговорили одновременно.

— Говори!

— Нет, вы сначала.

— Не выкай мне… пожалуйста, ты же брат мне, — она дотронулась до его ладони. — Вот как бывает, потеряла отца, получила брата…

Витя легонько сжал ее пальцы.

— Я тоже рад, что познакомился с вами, то есть, с тобой…

Благотворительный фонд "Милосердие к детству" Марат зарегистрировал в Зальцбурге, поскольку многим сочувствующим россиянам милосердие было просто не по карману. Зажиточные же бюргеры жертвовали бедным больным сиротам то, что по их представлению было особенно необходимо. Основным вкладом являлся гонорар за книгу, лично определенный Георгием Цхеладзе. Львиная доля его пошла на расторможку гуманитарной помощи, буквально хлынувшей из Германии. Кампанию по сбору бытовой техники, одежды, книг, лекарств и предметов гигиены организовала преданная Иннина поклонница маркиза Катарина фон Кальтенмеллер.

Эта сумасшедшая дамочка ворвалась в Иннину жизнь подобно урагану, скупая все, что Инна демонстрировала на подиуме. По утверждению самой Катарины, Инна была сложена идентично ей, просто один в один. Еще Катарина обожала Марлен Дитрих и подражала ей во всем, о чем прочла в книжках и узрела в кинохрониках. Манерность Катьки (так окрестили девушку в гримерке) раздражала, но подкупало постоянство. Даже не будучи психологом, Инна разглядела в ней девчонку из российской глубинки, с бедным однообразным детством и юностью гадкого утенка. Кате повезло превратиться в лебедя, правда, не с прекрасной, а скорее интригующей внешностью. Длинная, костлявая, с вытравленным ежиком волос на голове, большим ртом и филигранной формы носом. Но самой главной "достопримечательностью" внешности девушки были глаза — большие и фиолетовые. К сожалению, она не оценила щедрую данность природы, носила водянисто-голубые контактные линзы под цвет глаз Марлен. Фиолет предпочитала в черновом варианте — в домашней обстановке, у парикмахера или визажиста.

"Счастье всегда приходит к упорным", — так, кажется, однажды сказала "голубой ангел" Марлен. Может быть, поэтому счастье свалилось и на голову студентке-пятикурснице пединститута Екатерине Торопковой. Оно явилось в виде заморского принца, который ни с того ни сего обратился к Кате на многолюдной улице с просьбой довести до ближайшей аптеки. У маленького невзрачного человечка ужасно болел зуб, а в больнице поблизости ему отказали в осмотре по причине отсутствия учетной карточки. Заводить же новую на иностранца в обычной поликлинике никто не собирался. Зачем? Пусть топает в свое посольство и кланяется персональному дантисту, немчура!

Катерина оценила масштаб бедствия по начавшей опухать щеке и надломленным бровям страдальца. На хорошем немецком она потянула его за рукав: "комм цу мир!" прямиком в ту самую клинику, и громким не терпящим возражений голосом приказала пустить немца вне очереди. Потому как с острой болью. А вставшему было на пути мужичонке заткнула рот репликой: "Сам ты фашист, садист недоделанный!"

Клауса фон Кальтенмеллера покорило в ней все: решимость, уверенность в своей правоте, напористость, но больше всего — стремление говорить с ним только по-немецки. Это было редкостью в среде местных обывателей — язык его родины здесь знали плохо, в общении с ним тут же переходили на английский. А эта девица, выше его на целую голову, щебетала сверху: "О! Мир гефельт эс, ден гутен лёйтен цу хельфен!" или трогательно интересовалась: "Нихьт бо-бо? Ihnen nicht schmerzhaft?" и т. д. и т. п. Она почти не путала артикли, а кое-где даже пренебрегала ими, как позволяют себе это делать сами немцы. И окончательно добила Клауса, мурлыкая под нос что-то из репертуара Марлен Дитрих. Точно так напевала бабушка Ульрика, тоскуя о погибшем на войне муже…

На прощание они пожали друг другу руки и, вздохнув, пошли в разные стороны. Но чем больше удалялись от точки соприкосновения рук, тем медленнее становились шаги. Он окликнул ее первым: "Э-э, фройляйн!" и хлопнул себя по лбу — надо же, даже не спросил у девушки имя. Она вздрогнула и обернулась, голос его едва прорывался сквозь гул улицы. Но так позвать могли только ее.