За миг до тебя

Инна пережидала непонятную дискуссию и мяла в пальцах банкноту. Вот уж воистину не знаешь — где найдёшь, где потеряешь. Наверное, она ещё не приспособлена к подобным выходкам случая. Что-то в последнее время ей слишком часто приходится пугаться и радоваться…

В машине Олег включил радио и кондиционер. Он волновался. Голос дрожал. Инна ничего не понимала. Молчание затянулось. Чувство неловкости укоренялонялось с каждым преодоленным метром.

— Инна…

— Да?

— Мне очень повезло, что сегодня вас встретил.

— Спасибо…

И опять тишина, ровное гудение прохладного воздуха.

— Мне обязательно надо было вам это показать. Именно вам. Вы поймете. Вам надо это увидеть.

Почему-то стало страшно. Что она должна увидеть? И надо ли это ей самой. Странный сегодня день. Долгий и полный неожиданностей.

— Вы не можете заехать ко мне домой?

— Я не занаю, Олег, удобно ли это? И что вы хотите мне показать?

— Снимки… Фото Полины Бодло. Её последние фотографии…

Вот и приехали. Интригует. Надо же, "последние"! Что это значит? Конечно, мимо этого ей не пройти. Поля, Полюшка… Ради тебя я пойду куда угодно, милая.

Олег жил в маленькой "двушке" хрущевской планировки. Не разуваясь и не заводя прелюдий о кофе-чае-потанцуем, он повел её прямиком в крохотный чулан. Там была святая-святых — его фотолаборатория. Кроме штативов, тазиков и каких-то хитрых приспособлений из досок вроде стола и полок, здесь все было завалено рулончиками пленок, пачками бумаги, непонятного предназначения рамками. Олег включил красный фонарь и стал скидывать с одной из полок пухлые пачки прямо на пол, вслепую, даже не разглядывая их названия, написанные люминисцентным фломастером. За грудой этого хлама оказалось всего лишь зеркало, или это был блестящий лист жести? Под зеркалом — очередная полка, потайная, на которой покоилось штук десять папок — картонных и полиэтиленовых. Он выдернул снизу прозрачную папку и сунул Инне в руки:

— Вот.

Она содрогнулась внутренне от взгляда томных миндалевидных глаз, проступивших сквозь клеенку. Полина. Пугающе-откровенный снимок, словно вновь проявлялся в этой красной тьме, обнажая по частям божественно красивое тело.

— Да, это Поля. Но как? Когда?

— Мы познакомились с Полиной в ту пору, что и вы — первый ее приезд в наш город, — ответил он почти шепотом. — Я чудом затесался в ее свиту… Ходил за нею следом, дышать боялся в ее присутствии. Потом она меня приблизила. Назвала Керубино, наверно, я напоминал ей персонаж из "Фигаро". А когда я проговорился, что увлекаюсь фотографией, особенно портретной, Полина заставила меня себя фотографировать… О, Инна, она любила покровительствовать людям. Ведь именно ее портфолио, не помню, как оно тогда называлось, именно ее портреты дали мне путевку в жизнь…

— Вот эти снимки?

— Нет, — он взял Инну за руку и вывел из чулана. — Эти.

На стене в его спальне висели огромные портреты Полины Бодло. Фрагменты лица, рук с переплетенными пальцами, Полина у окна, Полина в кресле. Они тоже были потрясающими. Единственным отличием служила одежда или накидка из вольно драпирующейся ткани. На снимках, которые Инна сейчас держала в руках, Полина была обнажена…

Инна села в кресло и извлекла фотографии из папки. Здесь она была другая. Но вот какая? Коварная обольстительница — взгляд из-подлобья, голова опущена к груди, приоткрытый рот контрастирует с темным, почти черным соском, взметнувшиеся крылья-руки, или униженная и поруганная невинность с пронзительными глазами, полными хрустальных слез? Олег запечатлел каждую родинку, каждую черточку, каждую морщинку, играя светом и тенью.

— Ею не надо было руководить. Потрясающая женщина! Она все делала сама. Отдавалась камере целиком. Меня в тот момент для нее не существовало…

— Это ещё кто-нибудь видел?

— Нет. Она тоже нет. Полина погибла незадолго до того, как я закончил фотосессию.

— Ты представляешь себе, чем владеешь?

— Да, конечно. Но я не собираюсь продавать снимки ни "Плейбою", ни "Вогу", ни кому-то третьему, кто предложит больше. Это самое малое, что я могу для нее сделать…

Олег разволновался и ходил, почти бегал, от окна к двери кладовки и обратно. Плюхнулся в кресло, вскочил и снова стал маячить по проложенному маршруту.

— Я за этим вас и позвал, Инна. Не факт, что о моей работе никто не знал. Думаю, не мне первому она раскрылась с такой стороны. Кроме того, Полина всегда находилась в центре внимания, за ней следила масса глаз. И её связь с фотографом могла внушить кому-то определенные догадки. Мою квартиру взламывали не раз. Однажды даже устроили показательный шмон с вытрясанием содержимого тумбочек, битьем посуды. Но не взяли ничего сколько-нибудь стоящего. А самое что ни есть стоящее, как вы поняли, эти снимки…

Инна взглянула на папку и откинула ее на прикроватный столик, слишком та жгла руки.

— Бешеная энергетика, чувствуете?

Она кивнула.

— Вы поддерживаете связь с её близкими? У неё, кажется, были дочь, муж.

— Изредка мы перезваниваемся. Но не виделись со времени её гибели.

— Я хочу отдать снимки им. Так будет справедливо, верно? Помогите мне.

Инна долго молчала, обдумывая, что можно предпринять. Связаться с Гией, или его помощниками? Пожалуй, этичнее передать снимки семье Цхеладзе, без посредников. Её самой уже достаточно. Она считала себя не в праве вторгаться в чью-то личную жизнь, но как избежать этого? Разве что с минимумом свидетелей…

— Спрячь их понадежнее, Олег. Я попробую вернуть их семье. Но это будет не так скоро. И ещё… Спасибо! Полина не ошиблась в тебе.

— Она боялась старости, Инна. Очень боялась. У многих людей есть фобии. У каждого — свои. Но чтобы старости бояться больше смерти, я с таким феноменом не сталкивался. Тем более, что Полина не за внешность переживала. Ее страшила беспомощность, немощь. Отчего-то вбила себе в голову эту чепуху. Вот и решила запечатлеть себя молодой, красивой, загадочной, чтобы смотреться в себя такую, как в зеркало. Бред?

— Нет. В этом она вся.

Первый номер "О тебе" вышел, как и запланировала Динара. Скромный тираж в две с половиной тысячи экземпляров разошелся на ура. Инна вздохнула с облегчением. В колонке издателя она значилась как корректор, но уже в следующий номер планировала сама написать что-нибудь романтически-сентиментальное. Тем более, что править Наташу Гаргантюа оказалось делом не из легких — у той вовсю хромал стиль изложения, часто встречалась семантическая и фонетическая тафталогия.

Первой с новым местом работы Инну поздравила Ляля Одинцова. Сказала, что прорыдала над двумя историями ночь, и попросила не останавливаться на достигнутом.

— Кстати, тебя вовсю домогалась наша Сысоева. Просила, чтобы я дала твой телефон, но я сказала, что без твоего на то дозволения ни за что не дам!

— Зачем я понадобилась вашей мадам?

О гоноре мадам Сысоевой ходили легенды. Правда, Сысоевой та была лишь по паспорту — нагрузка в придачу к замужеству с директором местного радиоканала. Это был третий, но очень счастливый брак. Потому что взаимовыгодный. Он — крыша, она — мегазвезда. Даже Лялька — вещь для нее неслыханная! — обходила Сысоеву стороной, опасаясь ее яда. Мужа мадам она, как впрочем и все трудяги на радио, побаивалась гораздо меньше. Валерия Леонидовна в первом браке Гольденберг, во втором — Гаргеладзе выбрала себе славный псевдоним — Штейн. Почему Штейн никто не знал, но с момента выхода ее первой авторской программы на студии укоренилась присказка о чем-то безнадежном: "полный штейн!".

Программа госпожи Штейн под названием "Свой скелет в шкафу" считались высокорейтинговыми отнюдь не из уважения к ее мужу. Их слушали, затаив дыхание, все горожане. От сериалов любимых отрывались, настраиваясь на нужную волну. Валерия Леонидовна копалась в грязном белье своих же земляков с каким-то гнусным садистским удовольствием, упиваясь эпизодами, ввергавшими героев передачи и слушателей в шок. Поэтому, если вы сами считали, что чисты и прозрачны (согласно биографии), как стеклышко, Штейн прилюдно доказывала обратное. И для вас наступал полный штейн.