Служебный роман, или История Милы Кулагиной, родившейся под знаком Овена

— Я знаю.

— Вот как?.. Впрочем… Ну, тогда скорее всего знаешь и о том, что из этого не просто ничего не получилось… Возле моей мамы все распадается стремительно. Такой уж у нее волшебный талант. Так что знать-то я знал, что тревожить тебя нельзя… Но иногда ужасно хотелось. И я, пусть не особенно настойчиво, пробовал…

— Да! — Меня слегка заколотило. — Как же, помню я твои… изуверские опыты!

— Тикки?.. — Кажется, Рюрик обеспокоился.

— Знает он, где я живу! Фонарик он оставит!.. Я чуть не в припадке билась… после твоих фонариков!

Он прижал меня к себе:

— Маленькая!.. Тикки, я не хотел ранить тебя. Слово за слово все пошло… куда-то не туда, а потом было уже поздно.

— Я испугалась. Не знала, как мне без тебя… Ничего не знала…

Снова увидела я перед глазами строки, из ниоткуда возникающие на экране.

— А что бы, интересно, ты сделал, если бы я не выдержала и открытым текстом спросила — у Бродяги, естественно — «Перестаньте мучить меня. Если вы что-то знаете — скажите прямо. Я больше так не могу». Что бы ты ответил?

— Я бы ответил: «Хорошо. Я знаю вас два года. Я вижу вас каждый день. Так неужели вы не знаете моего имени?»

Я представила — и мурашки забегали по спине.

— Боже мой… Мне бы пришлось понять… Знаешь, я когда поняла, что ты — это ты, начала на всякий случай крышу руками придерживать, а то знаешь, как оно бывает…

— Ой знаю! — усмехнулся Рюрик и подытожил: — Вот и выходит: тревожить тебя я не мог. Но и безучастно смотреть было выше сил.

— Попробуй еще раз.

— Потревожить тебя? — Он преувеличенно заботливо заглянул мне в глаза. — Ты правда не против?..

— Признайтесь, Рюрик Вениаминович, ведь вы пытаетесь сбить меня с темы.

— Признаюсь в чем угодно. Но хоть намекните, с какой.

— Ну как же: когда вы в своем директоре заметили исключительно пустого сказочного персонажа.

— Ох, Тикки… Помнишь, незадолго до Нового года ты появилась на работе — и все разом забросали тебя комплиментами…

— Помню, представь себе. Хотя в твоем изложении этот эпизод трудно узнать. Во-первых, не все, а Лисянский. Во-вторых, не забросал, а отпустил единичный комплимент, довольно банальный. В-третьих, вот не думала, что ты хоть что-то заметил. Взгляд у тебя был суровый и неодобрительный.

— Как же не заметил? На пустое место не смотрят сурово и неодобрительно.

— Точно! Как я сразу не сообразила?

— Тебя невозможно было не заметить. Ты влетела такая… одухотворенная! Вот тогда я тебя и вправду словно впервые увидел. И Лисянского тоже…

— Дался тебе этот Лисянский!

— Если б не он, я бы, может, долго еще не понимал, что к чему… А так вскоре мне показалось, что за Людмилой Прокофьевной проступает что-то еще. Что-то очень знакомое. Я вспомнил слова твоего сокурсника — про сайт. Решил поискать, благо имя-фамилия мне известны — и нашел, как ни странно.

— Не смущал бы ты меня, Рюрик. Тот факт, что стихи отбирала не я, оправдывает меня лишь отчасти. По-моему, там по преимуществу мусор.

— Согласен. Но не сплошь… А главное — после этого я уже точно знал, что к моему маленькому директору надо присмотреться повнимательнее. Ибо авторский почерк некоторых стихов был мне знаком. Просто безумие — знаю, что встречал подобное, но где, когда…

— И где, когда?

Профессор посмотрел укоризненно:

— Тикки, ты меня об этом спрашиваешь?..

Я почти вышла из кухни, когда Рюрик вдруг озабоченно окликнул:

— Послушай…

— Что? — Я резко повернулась, остановившись в дверях. Сердце вдруг упало.

Он прервался на полуслове, с изумлением глядя на меня.

— Тикки?

— Что?

Решительно водворив меня в объятия, Снегов усадил нас (иначе не скажешь) на диван и велел:

— А теперь давай по порядку. Что случилось?

— Ничего… — Я в самом деле не могла объяснить нахлынувшей на меня удушливой тоски.

— Когда «ничего», — терпеливо пояснил Рюрик, — у тебя не бывает такого несчастного испуганного выражения.

Я опустила глаза.

— А… Это так выглядело?

— Именно. Ты смотрела на меня как кролик на удава.

Прислонившись к нему, обхватив руками и спрятав лицо у него на плече, я смогла, наконец, заговорить.

— У тебя был такой голос…

Он спросил ласково, словно разговаривал с ребенком:

— Какой?

— Отстраненный.

— И ты испугалась?

Вопрос словно смел преграды.

— Да-а!.. — выдохнула я, обнимая Рюрика еще крепче, почти вцепившись в него — и заговорила торопливо и сбивчиво: — Да, испугалась. Сам виноват! — помнишь, ты мне говорил про изменчивость мира — я тогда ужаснулась и забыла, потому что все было как всегда и не о чем было жалеть, и не так уж страшно, и вообще было не до того — а теперь я постоянно об этом думаю, и кажется, что вот-вот все исчезнет — и мне страшно!

Выпалив это, я зажмурилась и застыла, приникнув к нему. Стыдно, стыдно! Как маленькая — такие глупости! Вот сейчас он скажет: «Какая же ты дура!» — и уйдет. Фактически так уже бывало в моей жизни.

— Глупенькая моя…

Слова я почти угадала — но сколько в них звучало нежности! Я тихонько всхлипнула, прижимаясь щекой к его груди, а он, водя рукой по моим волосам, вздохнул:

— Тикки, Тикки…

Мы просидели так долго, очень долго. Рюрик легонько укачивал меня, успокаивая; я снова ощутила себя маленькой девочкой, заблудившейся в огромном мире. Только здесь, в его объятиях, тепло и надежно, только здесь можно почувствовать себя так защищено, «в домике».

— Ты устала, — констатировал он, когда я смогла, наконец, волевым усилием отстраниться. — Маленькая моя железная леди… Тебе отдохнуть нужно.

— Какой уж тут отдых! — вздохнула я. — А ведь дня за два до того, как разразился скандал с Перовым, я как раз решила, что мне пора в отпуск. Дай-ка, думаю, свалю все дела на твои крепкие плечи и…

— «Мои крепкие плечи»? Что, так и подумала? — серьезно уточнил Рюрик.

Я счастливо рассмеялась. Почему-то в такие моменты, я готова безоглядно поверить, что он никогда никуда не денется.

— Скажи, Скандинавия является особым предметом твоего интереса или… — Он улыбнулся. — «Или». Скорее был период активного интереса. Ты ведь про Эрленда Лу? Для меня он скорее отголосок того периода.

— И часто у тебя бывают такие… отголоски?

— Время от времени. Ничто не проходит бесследно, да?

Я прижалась к нему всем телом.

— Пусть оно совсем не проходит. — Я имела в виду отнюдь не Скандинавию.

Он понял. Просто сказал:

— Теперь? Куда же оно уйдет…

— Я тут подумала… Снусмумрик и Туу-тикки скорее всего не понравились бы друг другу.

— Ты это к тому, что тебе не нравятся убежденные хиппи и прочие идейные бомжи?

— И это тоже… Но не только. Беда в другом. У них, в сущности, нет шансов узнать друг о друге… Может, встреча и получилась бы интересной, но… Снусмумрик и Туу-тикки никогда не встретятся. Ведь только когда наступает зима, Туу-тикки со своей шарманкой приходит в долину.

— Действительно. Тогда как Снусмумрик, напротив, покидает ее до прихода зимы. — Он на миг закрыл глаза. — Жаль.

— И уходит в осень, наигрывая на гармошке, — договорила я.

— Она всегда уходит чуть раньше, чем возвращается он… — Снегов улыбнулся неожиданно открыто и мечтательно, сгреб меня в охапку. — В таком случае хорошо, что я не только Бродяга, но еще и Профессор.

— А кто же тогда Рюрик Вениаминович? — с невинным видом уточнила я.

— Понятия не имею! — беспечно отозвался… даже уж и не знаю кто.

Глубокой ночью (уже под утро) я приподнялась и настороженно вгляделась. Спит? Да, спит. Я приникла к его плечу, скользнула губами по гладкой коже, по внутренней стороне руки спустилась осторожными прикосновениями до запястья и несколько раз поцеловала расслабленно согнутую ладонь. Оторвавшись от своего увлекательного занятия, поймала вдруг устремленный на меня взгляд — и сбивчиво пояснила: