Служебный роман, или История Милы Кулагиной, родившейся под знаком Овена

— Почему?

— Я устала. Я не могу.

Выпустив мои руки, он поднялся, подошел к столу. Взял карандаш, рассеянно повертел в пальцах. Отрывисто спросил:

— Значит, все?

— Нет! — Отчаяние на миг прорвало бесцветную пелену и снова угасло. — Рюрик, о чем ты говоришь?

— О чем? Посмотри на меня! Ты же наглухо от меня отгородилась, мне к тебе не пробиться!..

Помолчав, добавил:

— Что ж тут сделаешь, если ты мне не веришь… Извини. Я тоже так не могу.

Я слушала — и понимала, нужно срочно что-то сделать. Нужно сказать что-то очень важное. Понимала — но ничего не могла придумать. В голове — ни мысли…

— Я говорю о нас, Тикки. Только нас, похоже, уже нет.

Я оцепенела. Все…

До дома я добралась в состоянии плачевном. Хотелось лечь и тихо умереть. Днем, после того, как Рюрик вышел из моего кабинета, я сидела, тупо глядя перед собой, пока не услышала за стеной его решительные шаги. Стало вдруг так больно, что подхватив сумочку, я бросилась из офиса, сказав Мишеньке: «Я наверх». Бессовестная ложь, между прочим. Словечком «наверх» у нас обозначалась ходьба по особо важным инстанциям — кстати, это мне еще предстояло. Вместо этого я поймала такси и поехала к себе.

Свернувшись на кровати калачиком, по уши натянув одеяло, я пропускала сквозь себя медленные болезненные мысли. Они тянулись, тянулись…

Вот и все. Он ушел… Почему? Я не слишком искала ответ на этот вопрос. В конце концов, что-то во мне всегда знало, что это должно случиться рано или поздно. Так не все ли равно — почему?

Проснулась я около четырех утра. Голова была ясная. Умылась и вышла на кухню поставить чайник. Рядом с раковиной сиротливо стояли две тарелочки. И с беспощадной ясностью увидела я весь ужас произошедшего.

Как такое могло случиться? Где все пошло наперекосяк, с чего началось? Неужели с Лисянского?

Но это нелепо! Его обвинения выглядели то ли слишком неубедительно, то ли, напротив, слишком уж убедительно. Но, быть может, я просто была невнимательна? Говорил ведь Рюрик, что Лисянский отчасти подтолкнул его: «Если бы не он, я бы может, еще долго не понимал, что происходит…»

Но это доказывает лишь, что в словах Анатоля есть доля истины.

Дело в чем-то другом. А может, я чересчур быстро поверила, что все слишком хорошо, чтоб быть на самом деле? Это уже больше похоже на правду. И все-таки — из-за чего, собственно, мы поссорились?

Почему-то на работе, попадая в стрессовые ситуации, я умею моментально взять себя в руки — но как только дело касается лично меня, в какой-то момент впадаю в ступор, выйти из которого долго еще не могу. Боюсь, что и вчера я была в состоянии крайней неадекватности.

В мельчайших подробностях припомнила я вчерашний разговор с Рюриком — и ужаснулась. Как я могла быть так глупа! Рюрик прав: я не оставила ему выбора.

«Неизвестность невыносима», — сказал он. Я начинала понимать, как выглядело со стороны мое молчание. С его стороны.

«Неужели ты совсем мне не доверяешь?» Вопрос был задан последним. О нет! Я даже не ответила на него — сразу начала о Лисянском! Получается, Рюрик решил, что я ухожу от ответа?

И самое, самое главное! Последние слова прозвучали отчетливо:

— Тикки, я пытаюсь лишь объяснить…

— Не надо ничего объяснять. Пожалуйста.

— Почему?

— Я устала. Я не могу.

И после этого он спросил: «Значит, все?»

Я схватилась за голову: он что же, решил, что я о нем — о нас — сказала «устала»?

Вчера у меня совсем не было сил, и я плохо понимала, что происходит — но как это могло выглядеть? Воображение живо нарисовало: вот я сижу с бесстрастным и безучастным выражением на словно окаменевшем лице. «Ты наглухо от меня отгородилась…» Я застонала.

Что я получила в итоге? Рюрик либо решил, что я поверила клевете и отказываюсь от него… либо что я готова закрыть на нее глаза. Да, еще неизвестно, что должно было больше его обидеть.

Безнадежность нахлынула душной волной.

Подожди, одернула я себя. Да что ж это происходит? Что я делаю? То есть наоборот — почему я ничего не делаю? Почему я позволила пустым давним страхам управлять своей жизнью? Даже самый негативный гороскоп можно преодолеть!

Надо сегодня же, сейчас найти его и все, все объяснить! Я глянула на часы, нет, прямо сейчас не получится. Ничего, до утра я подожду.

Сегодня предстояло множество дел вне офиса, поэтому я приехала пораньше в надежде застать Снегова. Но его не было. Не появился он и к полудню, когда я специально заехала еще раз проверить. Перед самым концом рабочего дня, возвращаясь с бесконечно длинных и пустых переговоров, я успела напоследок забежать в офис. Он был уже пуст и закрыт. Неизвестно на что надеясь, я открыла свой кабинет, посидела, зашла на форумы. Снегов там не появлялся — ни в каком качестве.

В десятом часу я погасила свет и заперла двери. Дальше ждать бессмысленно. Если Рюрик не вышел на работу, это может означать только одно: он принял решение, и оно неизменно. Все потеряно. Я опоздала.

Вздрагивая от холода, я шла по темной промозглой улице.

Теперь моя жизнь будет выглядеть так же — длинная и непроглядная, прошитая ледяными сквозняками.

Луна светила оплывшим огарком. Я горько усмехнулась: выходит, день-то позавчера, был вовсе не двадцать девятый, «опасный и ужасный». Судя по луне, где-то двадцать первый. Напротив, очень чистый и светлый день. Ну и чем это мне помогло?

«ПРОСТИ, Я ВСЕ ВЕРНУ»

На работу я пришла с опозданием. Контора оживленно гудела. Была чудесная солнечная пятница, и работать никто не хотел. На угловом диванчике расположилась скульптурная группа «Козлов пропагандирует саженцы». За столом Мишенька с Мари и Ясеневым разгадывали кроссворд.

При моем появлении все подняли головы, поздоровались и, убедившись, что немедленных репрессий не последует, вернулись к своим занятиям.

Кивнув, я прошла в кабинет. Жить не хотелось. Впереди был пустой, бессмысленный день. «Привыкай, лапочка! — пропел внутренний голос. — Теперь все дни будут такими». Я почувствовала, как слезы подступают к горлу, и поспешно включила компьютер. Разумеется, не ради работы.

Интернет пуст — Снегова нет и там. А если бы и был — что тогда? Я отключилась от сети. Перелистала ежедневник. О, черт! Мало того, что все из рук валится (как он говорил: «небо рухнет на землю»?), так сегодня еще и последний день подачи квартального отчета. Совсем о нем забыла.

Хорошо. Сейчас приму чаю («от всех недугов лечит») — и за работу. Мишеньку беспокоить не хотелось. Вернувшись с чашкой, я долго-долго размешивала сахар, вслушивалась в глухое позвякивание ложечки о стенки.

За перегородкой заливисто хохотал Мишенька:

— Представляете, читаю сейчас. «Транспортное средство Санчо Пансы». Четыре буквы, первая «о», последняя — «л». И тут меня заклинило… «Мул» не подходит, ишак — тоже. Я уж было решил, что этого доходягу звали Орел!..

Ответ Ясенева потонул в разноголосом смехе.

Я мученически возвела глаза и отхлебнула.

Какая гадость! Чай был несладкий.

Оставаться на месте стало выше моих сил. Я вернулась на кухню и вылила чай в раковину. Села.

— Людмила Прокофьевна! — обрадовался заглянувший Козлов. — Я же еще вам саженцев не предложил! Может, возьмете?

Вот только саженцев мне сейчас и не хватало.

— Какие саженцы, Родион Иванович? У меня и дачи-то нет.

— Не беда! Их и на балконе держать можно. Они знаете какие неприхотливые! Главное — им очень наш климат подходит. Где-нибудь, скажем, в Подмосковье они бы и не прижились, а у нас же как в Прибалтике — Гольфстрим недалеко…

Козлов разливался соловьем. Неужели это никогда не кончится?..

— Хорошо, Родион Иванович.

Он просиял:

— А может, вы тогда уж отпустите Глеба Евсеевича? Мы бы съездили сразу и развезли их по сотрудникам. А то завтра заморозки обещают.