Служебный роман, или История Милы Кулагиной, родившейся под знаком Овена

— Профессор!.. — На «Бродягу» у меня не хватило смелости.

Он даже не пошевелился, просто поднял глаза:

— Здравствуй, Тикки.

Спокойный, ласковый взгляд — и затеплившаяся в глубине нежность. Несколько секунд — или минут? — не было ничего, кроме этого взгляда, заполнившего собой все. Потом я пришла в себя — и удивилась его безмятежности.

— Ты знал?! — Неведомо откуда взялось это «ты».

— Конечно.

— И… давно?

Он встал из-за стола, подошел ко мне близко-близко (я не могла шевельнуться, будто приросла к косяку), посмотрел непонятным, пристальным взглядом. Так вглядываются в знакомое до боли, но долго не виденное.

— Давно, Тикки. Очень… Очень давно.

И обнял — так, будто мы вправду сто лет не виделись. Прошептал куда-то в макушку:

— Тикки, родная… Я нашел тебя.

Я почему-то ужасно смутилась, спрятала лицо в плотную шерсть жилетки, вдохнула запах — такой знакомый и теплый… И словно наконец попала домой.

Вдруг всплыло: лес, пасмурное небо, чахлые сосенки. Тогда я так же щекой ощущала колкую шероховатость. И ничто не дрогнуло, не подсказало!..

Я тихо засмеялась: если бы весной кто-нибудь сказал мне, что осенью я буду стоять на пороге кабинета в объятиях Снегова и думать, что это счастье… Да я бы, наверное, просто отправила бедолагу… к врачам!

Внутри шевельнулось опасение: не была ли я права тогда, а не сейчас? А, неважно. Я блаженно закрыла глаза. В любом случае еще одну маленькую вечность можно ни о чем не думать, а просто ощущать тепло и покой.

И все-таки, что дальше? Снегов будто услышал мой вопрос, позвал:

— Тикки…

Я подняла лицо. Он отвел прядь с моего лба, поймал взгляд, чуть улыбнулся. Я потянулась к нему.

Как это уже было однажды, мир стал медленно заворачиваться. Оставалось только ощущение его губ и рук. Мы целовались и не могли оторваться друг от друга. Поцелуи его были нежны, а то и дело прорывающаяся страстность заставляла меня забыть обо всем на свете.

Снегов мягко отстранился.

— Пойдем, провожу тебя домой.

Всю дорогу мы шли пешком. Улицы, каналы и скверы миражами проплывали мимо. Сначала я боялась заговорить, и только исподтишка рассматривала его, стараясь не делать этого слишком нарочито (по-моему, Снегов замечал мои маневры, но не подавал вида). Прямого покроя длинный плащ и намотанный в несколько оборотов шерстяной, но тонкий и совершенно невесомый шарф делал его похожим на сказочного персонажа.

Иногда мы и заговаривали — оказалось, что «живьем» говорить с ним совсем не страшно. Уж во всяком случае, не страшнее, чем с Бродягой на форуме.

— Что же это получается? — спросила я. — Мы два года перестукивались через стенку между кабинетами, воображая, что пишем в неизвестные дали?

Снегов рассмеялся:

— Выходит, что так.

— И ты, нет, вы, вы знали все и молчали? Как не стыдно? Трое мужчин на одну беззащитную женщину…

Снегов шевельнул бровью.

— На одну?

Настала моя очередь смеяться.

— И как мне теперь всех вас называть?

Он серьезно заглянул мне в глаза.

— Меня зовут Рюрик.

— Ну уж нет, бродячий профессор Рюрик, с окончательными выводами я пока подожду.

Чуть позже Снегов заметил:

— Между прочим, Бродяга был сильно озадачен твоим подарком.

— Что такое? Ему не понравилось?

— Очень понравилось. Только показалось, что подарок пришел слегка не по адресу.

— Ну да, все правильно, — как ни в чем не бывало, пояснила я. — Леди сначала присвоила Тиккин стиш, а потом переделала и подарила Бродяге.

— Остроумно. Ну, а на самом деле?

Я приостановилась, подняла на него счастливые глаза.

— Мы писали его втроем. А… кого ты сейчас во мне видишь?

Он на секунду задумался.

— У тебя глаза Тикки, повадки Леди, а все остальное от Людмилы Прокофьевны, — сказал он, целуя меня в сомкнутые вовремя веки.

— Наверное, сложнее всего поцеловать повадки Леди, — рассудительно заметила я.

Он тихо рассмеялся.

— Я не боюсь трудностей.

Когда мы подошли к моему дому, было поздно. Уже у двери квартиры Рюрик привлек меня к себе и легонько поцеловал.

— Спокойной ночи.

Я удержала его руку.

— Уже поздно. Метро не работает.

— Ничего. Я поймаю такси.

— Куда ты сейчас пойдешь? Домой, к маменьке?

Такая мрачная тень легла на его лицо, что я больше не раздумывала.

— Ты никуда не пойдешь. Я не отпущу тебя в такой час. Уж как-нибудь найдем, где разместиться. Гостевую комнату ты уже освоил…

Я говорила, он отвечал, звучали правильные слова, но оба мы знали, что они не имеют значения, все происходит само и будет так, как должно быть. Отперев дверь, я вспомнила:

— Опять же мосты… Их наверняка развели…

До развода мостов оставалось по меньшей мере два часа, но Снегов не стал на это указывать. Он спрятал усмешку и прошел внутрь.

Закрыв входную дверь, он убедился, что замок защелкнулся, и обернулся ко мне. В следующий момент я оказалась в его объятиях, и мы неудержимо целовались.

Оторваться друг от друга было совершенно невозможно, и все же я, приподнявшись на цыпочки, потерлась щекой о его щеку, шепнула, не открывая глаз:

— Может, все-таки дать тебе тапочки?

— Непременно… — Звучавшая в его словах ирония была столь же убийственна, сколь хорошо замаскирована.

Как мы умудрились выбраться из верхних шкурок и обуви, практически не выпуская друг друга? Его шарф показался мне нескончаемым. Пытаясь размотать и стянуть, я так запуталась, что Снегов, подавив смешок, осторожно отнял хвосты («Нет, ничего личного… Просто не хочу быть задушенным») и высвободился, другой рукой придерживая меня — словно боялся отпустить даже на миг.

Чуть не зажмурившись от смущения, я потянула его в спальню. Перешагнув порог, он обвел комнату внимательным взглядом, замечая, казалось, каждую деталь, потом взял мое лицо в ладони, нежно провел пальцами по щекам, по контуру бровей, коснулся нижней губы…

Дрогнув, я прижала к щеке его ладонь. Склоненное надо мной лицо приближалось завораживающе медленно; темно-карие глаза казались нездешне огромными. Не выдержав, я сама подалась навстречу, заходясь в поцелуе. Снегов встретил мой порыв такой страстностью, что я на мгновение оробела, но тут же забыла об этом, увлекаемая жаркой волной.

Я толком не помню, как мы оказались в постели и уже без одежды; замирало сердце, сознание заволакивало пеленой. Только помню, что когда впервые целиком соприкоснулась с ним всем телом, пронзило ощущение настолько острое, что меня буквально бросило ему навстречу.

Остатки застенчивости растворились в чувственном наплыве. От его поцелуев на груди оставалось легкое покалывание, он слегка царапал кожу подбородком, ощущение было необыкновенно волнующим. Я обмирала от каждого прикосновения, изнывая от нежности, целуя его лицо, осторожно дотрагиваясь губами до бьющейся жилки на шее, прикасаясь к плечам, груди… и всему остальному.

Теперь уже не было ничего естественней, чем обнаженность — наши тела казались продолжением друг друга; прижимаясь к нему, я задыхалась не только от страсти, но и от ощущения чего-то необыкновенно родного — от резкой морщинки между бровей до кончиков пальцев ног.

Его руки то медлительно интимно бродили по моему телу, едва касаясь, то ласкали безудержно и настойчиво, так, что я плавилась в его прикосновениях; оставалось только ощущение одновременной гладкости и шероховатости кожи и силы, которую излучало его тело.

— Рюрик!.. — выдохнула я.

Он судорожно всхлипнул, прижал меня к себе так, что я едва могла шевельнуться, стал быстро целовать мое лицо: нос, щеки, губы… Шептал:

— Тикки, Тикки…

От звука его голоса я задохнулась, чувствуя, что сердце готово выпрыгнуть из груди.

А потом меня выбило за пределы физической реальности, и я перестала ощущать себя, проваливаясь в пульсирующее пространство…

Когда я пришла в себя, Снегов смотрел почти с испугом.