Служебный роман, или История Милы Кулагиной, родившейся под знаком Овена

— Тикки!.. Ты где?

Я потянулась к нему.

— Здесь… рядом… с тобой…

— Не пугай меня так больше!

Проснувшись, я плотнее завернулась в одеяло и долго лежала, баюкая обрывки вчерашнего сна. И совершенно не важно, что он мог присниться мне наяву — в данный момент я все равно еще сплю. Уловив несвязность в своих рассуждениях, я улыбнулась.

На столике рядом с кроватью была приколота записка: «С добрым утром. Я на работу. Не смог будить тебя — ты так сладко спала… Р.»

Я закрыла глаза. Сейчас, кажется, от счастья можно раствориться в солнечной пыли! Неужели все это — со мной?

Снова перечитала записку — материальное свидетельство приснившегося. Взгляд задержался на букве «Р». Рюрик. Рюрик Вениаминович.

Восторг переполнял меня. «Боже, какое счастье! — подумала я. — Теперь мне никогда больше не придется ломать язык о его дурацкое имя с еще более дурацким отчеством!..»

Впрочем, не выйдет: на работе придется оставить все как есть.

Не удержавшись, я села в кровати и безудержно рассмеялась. «Людмила Прокофьевна, я решительно вас не узнаю», — начала я, но тут же махнула рукой: бесполезно. Сегодня нет никакой Людмилы Прокофьевны, директора агентства недвижимости и железной леди — только незнакомая, безумно счастливая женщина, которую — не зовут — ласково называют: «Тикки».

Не помню уже, в какой момент стали сплетаться строчки, но никогда еще я такие не писала стихов. Так, словно свою душу, вынув и отряхнув, положила на всеобщее обозрение. Было жутко и отчаянно.

Стихи написались на одном дыхании.

Сама не знаю, откуда взялась отвага — но дальше я совершила, наверное, самый смелый поступок за всю свою жизнь. Я набрала текст, выйдя «в приват», зажмурилась — и отправила его.

ЛЕДИ — БРОДЯГЕ:

Я долго сидела в кресле, боясь пошевелиться. Шаг сделан, и повернуть назад невозможно.

Большего я сказать не могла — даже если бы захотела.

Вечером я получила письмо.

РЮРИК — ТИККИ:

Закрыв глаза, я медленно, про себя, повторила: «Осень, шепот мой осторожный…» Снегов, Снегов! Я отметила, кстати, что он намеренно сместил акценты: «Рюрик — Тикки». Похоже, это намек?

«Зачем бродяге имя», да?

Я задумалась. Имя, положим, действительно дурацкое — ну и что?

«Неужели ваше имя такое страшное? — Не то слово!» Стоит ли за этим что-то серьезное? Вообще-то в детстве у мальчика с именем «Рюрик» могли быть сложности. «Потому что на улице котенка по имени Гав ожидают большие неприятности…» Интересно, каким был он в детстве?

«Рюшик»! Я фыркнула: вот уж эту форму он наверняка терпеть не может — я даже и проверять не собиралась.

Лично мне собственное имя всегда казалось страшно нелепым. С таким именем нужно быть как минимум героиней былины. Вообще же оно несуразно и неудобно в применении. За всю жизнь я встречала только одну удачную форму сокращения — это «Лада», образованная отцом от «Людочки» через «Ладочку». Пожалуй, меня устраивала «Людмила Прокофьевна».

Другое дело, что имя и не мешало мне — просто не воспринималось как свое. Я существовала отдельно, оно — отдельно. В большинстве случаев это не создавало дискомфорта.

И вообще «Тикки» нравится мне гораздо больше. Даже не так… Это мое имя. Когда он говорит «Тикки», я слышу, что он обо мне говорит, меня зовет, меня произносит.

Но в отличие от меня, Снегов, похоже, воспринимает себя и свое имя как единое целое. Он так серьезно сказал мне вчера, что его зовут Рюрик. А я рассмеялась!

Пообещав себе впредь быть более внимательной, шевельнув мышью, я оживила угасший экран.

Неделя прошла как в тумане. Появившись в офисе в среду, я едва смела поднять на Снегова глаза.

— Доброе утро, Людмила Прокофьевна.

— Здравствуйте, Рюрик Вениаминович.

Никогда бы не подумала, что официальное приветствие может звучать так волнующе. Я не нашла, как заговорить о том, что было между нами, а Снегов, похоже, хотел дать мне время привыкнуть. Что ж, он был прав — перемена в наших отношениях и впрямь оказалась для меня слишком резкой.

Но в четверг я набралась храбрости и под благовиднейшим предлогом вызвала Снегова к себе. Переступив порог кабинета, он первым делом запер дверь, заключил меня в объятия и крепко поцеловал.

— Теперь я вас слушаю, Людмила Прокофьевна, — со всей возможной серьезностью сказал он, не выпуская меня из рук. Я тоже поцеловала его, и только потом начала:

— Не кажется ли вам, Рюрик Вениаминович, что за последние два года между нами возникло множество вопросов, которые следовало бы обсудить?

— Согласен полностью.

— Располагаете временем?

Снегов слегка задумался, скрывая лукавые огоньки в глазах.

— Пожалуй. Представьте себе, до пятницы я совершенно свободен!

— А меня, видите ли, как раз интересует, насколько вы свободны после пятницы.

Рюрик посмотрел ласково и насмешливо.

— Для вас, леди Тикки, у меня всегда найдется время.

— Даже сейчас?

Чувствуя себя девчонкой, я обвила руками его шею и еще раз поцеловала. Он с готовностью ответил.

Уикенд обещал быть долгим.

«МНЕ НЕКУДА БОЛЬШЕ СПЕШИТЬ…»

Проснулась я, наверное, очень поздно. Невесомая дрема еще накатывала мягкими волнами, и выбираться из нее не хотелось. В доме стояла какая-то особенная, субботняя полуденная тишина, нарушаемая только легким дыханием. Не открывая глаз, я всем существом ощущала тепло спящего рядом мужчины. По всему телу разливалось истомное блаженство. Испугавшись, что все исчезнет, я попыталась поглубже зарыться в сон.

Эффект был обратный: старания разогнали остатки сна. Проснувшись окончательно, я шевельнулась, удобнее устраиваясь в его объятиях, и мечтательно улыбнулась.

Открыв глаза, я первым делом увидела медленное перемещение пылинок, вспыхивающих на солнце. Тяжелые гардины были задернуты неплотно. Широкая полоса солнечного света, минуя складчатые потоки тюля, сбегала на пол, пятная его, и взбиралась по покрывалу.