Любовь и небо (СИ)

Я был разочарован, но понял, что редакция избегает конфликтных ситуаций, а повзрослев, догадался – почему. Дело в том, что любой печатный армейский орган субсидировался Министерством Обороны и не мог выступать по большому счёту против проводимой им политики, не рискуя потерять дотацию. Говоря языком простым, каждому из военных журналистов хотелось кушать. Это естественное желание я полностью с ними разделял. Почувствовав дразнящий запах первого гонорара, я обрушил на редакцию столько «воды», что её бы хватило на конкуренцию с Ниагарским водопадом. Писал каждый день по две-три заметки и отправлял их в твёрдой уверенности, что создал шедевры. Темы выбирал спонтанно, уже тогда сообразив, что газета – ненасытный монстр, готовый проглотить любую предложенную пищу. Лишь бы была по вкусу. Ко всему прочему, я заметил одну характерную деталь: в заметках, подписанных моим именем, сохранялась только фактура, а содержание – порой и автор не узнавал. Опасаясь рассердить моего далёкого доброжелателя, я мирился с дикой правкой моих материалов, вынужденный, справедливости ради, признаться, что на страницах газеты выглядели они явно привлекательней оригиналов. Каждую заметку и информацию я аккуратно вырезал, подписывал на полях время публикации и помещал в специально приобретённую для этого папку.

…В конце мая месяца, сияющий, как только что вышедшая с Монетного двора копейка, гладко выбритый и свежо пахнущий, я предстал перед родными по случаю очередного отпуска. Юрка, опередив взрослых, прилип к курсантской шинели, мать в растерянности опустила руки, а отец, отстранив поскрёбыша в сторону, прижал к груди и троекратно расцеловал по русскому обычаю. За обедом я вкратце обрисовал сложившуюся ситуацию, словно ученик, оставленный на второй год за неуспеваемость, и пообещал, что будущей осенью непременно вернусь в офицерских погонах.

За время моего отсутствия изменилось мало чего. Друзья продолжали работать на прежних местах, незамужних знакомых девчонок поубавилось, но на смену им уже пришли «промокашки» и требовали к себе внимания. У всех на устах вертелась тема о сносе проклятых бараков и постройкой на их месте многоэтажных, со всеми удобствами, домов. Об этом мне рассказал Толя Григоров. Он, наконец, женился, влюблённый по уши в Элечку, – сногсшибательной красоты женщину с антрацитовыми глазами. Устоять против обворожительной улыбки её было невозможно. От первого брака у неё остался ребёнок, но это пустяки против обоюдной нежности. Они, я в этом был уверен, были безмерно счастливы и не желали делиться им с барачными соседями.

– Показался, наконец, свет в конце тоннеля, стою в очереди на квартиру в новом доме, – сказал Толик, потягивая за дружеским столом разливное пиво.

– Ишь, размечтался, – чуть заикаясь, усмехнулся со скепсисом в голосе его старший брат Федя. – А если свет от встречного поезда?

– Что ж нам, – всю жизнь в халупах тесниться?

– Богу – Богово, а кесарю – кесарево, – отхлебнул Федя пива из гранёного стакана, – в ближайшую пятилетку и не думай об этом.

Возражать никто не стал, и разговор перешёл на женскую тематику. Зинка, сестра моих друзей, сидела рядом, подкладывала мне лакомые кусочки и всё повторяла, какой я стал большой и здоровый. От её крепкого, налитого тела исходил едва уловимый запах желания, те самые флюиды, которые собирают вокруг самки своры кобелей. Налитые до бесстыдства половинки дынь грозились разорвать её тонкую батистовую кофточку, а глаза, глядя на меня, источали явный призыв к сближению.

«Семнадцать лет, а грудь – как колокол, – пришла мне на ум где-то услышанная фраза. – Интересно, с кем она в постели кувыркается? Прижать бы её в укромном месте, созрела, созре-ела девочка, да как-то перед друзьями неудобно: как ни как, а родными братьями ей доводятся».

Перед рассветом, когда комнату переполнил глубокий сон, я благополучно сполз с дивана на пол, где спала Зинка, и был встречен жадными и жаркими губами. Мы проявляли верх осторожности, боясь привлечь к себе внимание, и это была настоящая сексуальная пытка.

Поздним утром, прокручивая в голове ночное происшествие, я пришёл в ужас от тех возможных последствий, которые могли быть и которых я избежал по чистой случайности.

Дружелюбие братьев не изменилось, я постепенно успокоился и понял, что никто нашу возню не слышал. Или не хотел услышать?

– Как поживают твои подруги, – поинтересовался я у Зинаиды за завтраком.

– Ты имеешь в виду Дашку, конечно, – поджала она опухшие от поцелуев губы. – Наверное, хорошо, хотя медовый месяц у неё давно прошёл.

Вот как, моя симпатия успела выскочить замуж. А почему бы и нет? Разве мы несём перед собой какую-то ответственность за случайные связи? Ну, понравились, поимели друг друга, но то, что ты переспал с женщиной, ещё не говорит о том, что ты имеешь на неё какое – то право. От спонтанного каприза до чувства сильного – дистанция приличного размера. Нет ничего обременительней, чем быть рабом своих привязанностей. Особенно когда ты молод.

Да и Дашка, похоже, не имела ко мне претензий.

После долгой разлуки нам всегда кажется, что и года не хватит, чтобы рассказать обо всём, что произошло за это время. Однако и трёх дней не прошло, как всё серьёзное было высказано, а местные новости выслушаны. Все знакомые девчонки повыскакивали замуж, даже Воронина, когда – то влюблённая в меня по уши и пролившая не одно ведро слёз из-за моего явного к ней равнодушия. Галька – так себе деваха, но меня всегда возбуждал её бюст. Высокие, как пирамиды, и упругие, как мячи, они нахально рвались наружу из – под её тесной кофточки, смущая неискушённых в любви пацанов и заставляя трепетать даже закаленные в грешных утехах сердца. Мне доводилось провожать её пару раз до дома, и пальцы ещё помнили сладостные прикосновения к нежным девичьим соскам. Она трепетала под ласками, почти теряла рассудок от вожделения, страстно прижималась и жадно втягивала в рот мои губы, но не отдавалась, блюдя девичью честь и непорочность. «Не думай и не мысли – не дам! Вот женимся, тогда хоть ложкой хлебай», – говорила Галька своим поведением, напрочь отметая попытки залезть под её платье. Сказывалось воспитание родителей – старообрядцев. А что – нормальная кандидатка в жёны, мне лично такие нравились.

Совсем недавно я случайно встретился с ней на фуршете, – дородную, сытую, довольную всем женщину, окружённую всеобщим вниманием и сыновьями – разбойниками. Мы перекинулись несколькими фразами, обоюдно приятными и достаточно двусмысленными. Из этого короткого, но ёмкого разговора я понял главное: никогда в жизни она не изменяла. Ну, просто копия Пушкинской Татьяны.

Вечером я объявил родителям, что собираюсь нанести визит вежливости Светлане. Мать не была в восторге от моего решения и безуспешно пыталась отговорить. Отец добродушно обронил «как знаешь, сын», а братишка недовольно промолчал.

Накануне отъезда я решил прогуляться по КБСу, неожиданно для себя заглянул по пути в свою бывшую семилетку и встретил (надо же!) учительницу Галину Ивановну, талантливо отлучившую меня от математики, как еретика от церкви. Было приятно видеть, как она растерянно улыбалась, глядя на мою ладно подогнанную курсантскую форму, и её разочарованный лепет на счёт моих достоинств я перевёл с языка этой двуликой гражданки как фразу «а почему ты не в тюрьме».

От этой незапланированной встречи настроение моё совершенно испортилось, и чтобы освободиться от стресса, я уселся в зрительном зале Дворца культуры для просмотра одной из бесконечных серий всеми любимого трофейного фильма «Тарзан».

Рядом, по левую руку, расположилось прелестное создание – жгучая брюнетка с пухлыми губками и привлекательными ямочками на пунцовых щёчках. Она любопытно брызнула на меня коричневым взглядом и грудным мелодичным голосом отпустила в мой адрес короткую реплику:

– Боже, какие соседи!

В ответ я показал ей все тридцать два зуба и вслух высказал мысль, что для такой редкой жемчужины непременно нужна и соответствующая оправа.