Служебный роман, или История Милы Кулагиной, родившейся под знаком Овена

Дороги домой я не заметила. Мысли носились в голове как обезумевшие ласточки. Неясные ощущения, недодуманные мысли, непроявленные подозрения. Разрозненные кусочки, почти невидимые глазу, зашевелились, готовые вот-вот сложиться в картинку. Как это часто бывает со мной, значение своего маленького открытия я предчувствовала раньше, чем это открытие было сделано.

Когда я увидела глаза Снегова, мне ясно, как будто дело было вчера, вспомнилась поездка на Старую Ладогу. Игра в книжные ассоциации, голос Снегова: «Людмила Прокофьевна, вы кто?» Мой ответ и его лицо — растерянность и потрясение. Тогда я впервые видела такое выражение.

Вспомнился и другой взгляд — там, в доме на улице солдата Корзуна, полный нежности и неистовой силы… Нет, нельзя отвлекаться, мне нужно понять, собрать воедино обрывки догадок.

Второй раз — в тот злополучный день, когда из Торонто звонила мама. Глаза Снегова смотрят так же испуганно и тревожно, как сегодня, он держит мою руку… Но было что-то еще, что-то очень важное!

Я припомнила, как медленно рассеивалась тогда окутывавшая меня чернота — и всплыли слова, услышанные, но, по всей видимости, не зафиксированные сознанием: «Тикки!.. Что с тобой?»

Вот оно!

Дикое, невозможное подозрение, впрочем, сразу перешедшее в уверенность. Бродяга, он же Профессор, — словом, мой виртуальный собеседник — Снегов.

Я знала это совершенно точно. Как знала и другое: это невозможно. Невозможно — и все-таки есть. На этой мысли я поняла, что иду по кругу, и приказала себе остановиться.

Приказы, однако, выполнялись плохо. «Спать!» — решила я. Утро вечера мудренее. У меня впереди выходные, обо всем успею подумать. Справедливо полагая, что уснуть будет нелегко, я пожалела, что не держу в аптечке снотворного.

И тут, наверное, впервые вовремя, вспомнился Игорь. Он любил, бывало, пропустить рюмочку-другую на сон грядущий — «как лекарство, вместо снотворного». У меня имелось свое мнение о том, куда приводит подобное лечение, но в данном случае я решила воспользоваться рецептом бывшего супруга. Помнится, стоит у меня на кухне бутылочка «Хванчкары».

Налив полный бокал вина (вообще-то это была чашка, но «бокал» звучит куда лучше), я медленно выпила (надо же поздравить себя — не каждый день узнаешь, что ты полная идиотка) и отправилась спать. Средство не подвело: едва я легла, ночь моментально закружилась и исчезла вместе со мной.

Всю ночь мелькали вокруг меня неясные образы, отзвуки дневной жизни, но когда я проснулась, голова была ясная.

Приготовление роскошного завтрака (а то всю неделю грызла бог знает что), пробежка до магазина, мытье посуды. Только после того, как все это было сделано, я позволила себе подумать о том, что единственно интересовало меня.

Но и при свете дня вчерашние выводы казались такими же убедительными. Давно уже подспудное беспокойство не давало мне покоя.

Причем всех настороживших меня деталей я не то, что перечислить — даже вспомнить не могла: они оседали в подсознании, минуя рассудок, пока там же, в подсознании, количество не перешло в качество, и стало достаточно малейшего повода, чтобы края сошлись. Каждая мелочь становилась теперь неоспоримым доказательством моей правоты — и моей же глупости.

Я не могла простить себе, что так долго не видела очевидного. А ведь как близка была к отгадке, спрашивая Бродягу, точно ли их с Профессором именно двое — правда, я не имела в виду кого-то определенного. Но то и дело слышались в наших диалогах знакомые нотки, тогда еще неясно чьи. Вот почему и поведение Снегова казалось мне иногда таким «неснеговским».

Стоило предположить, что Снегов, Профессор и Бродяга — одно лицо, как все разом становилось на свои места.

Внимательно оглядев сложившуюся картину, я еще раз поздравила себя: головой вы, Людмила Прокофьевна, пользуетесь редко. И не по назначению. Вчера я сделала только половину вывода! Если Снегов — Бродяга и Профессор, он, выходит, прекрасно знает, что Леди и Тикки — это Кулагина.

Не может ли все это быть совпадением? Мало ли кто на меня как посмотрел! В тот момент ему могло придти в голову все что угодно. Ну, а то, что Снегов назвал меня «Тикки» — тоже совпадение? Конечно, он мог опираться на мое признание под Кисельней. «Кто вы? — Туу-тикки». Но именно «Тикки»?.. Не многовато ли совпадений для одного Снегова?

Бродяга сказал: «слушайте сердце». Сердце не сомневалось — оно знало, кто есть кто.

Едва помянула переписку — память тут же выдала целый ворох отдельных кусочков.

«Неужели ваше имя такое страшное? — Не то слово!» Я расхохоталась. Мне и в голову не могло придти… Да, с таким именем проще простого быть вычисленным.

«Боюсь, эта тайна не совсем моя». А чья же, Бродяга? Неужели Снегова Рюрика Вениаминовича?

«Вы несправедливы к себе! — Зачем мне быть справедливым, когда есть вы?» Я застонала. Боже! Что я там наплела ему о нем же? «Неприятный человек?» Интересно, он уже знал? Понимал, кого я с его подачи размазываю тонким слоем?

«Возможно, если б вы знали меня лучше, вы не считали бы, что я не меняюсь». Что да, то да! Святая правда.

Бродяга уверял, что знает, в каком городе я живу…

А Профессор-то, Профессор тоже хорош! Как он расписывал мне красоты Питера! Синагога! Речка Оккервиль!.. Я скрипнула зубами. Садист! А еще Профессор…

Что?!!

Профессор! Идиотка! Я же пропустила самое главное! Когда мне было плохо, я позвала Профессора — и пришел Снегов. Учитывая расстояние от его дома — прямо-таки примчался…

Больше у меня не оставалось сомнений.

Лес — любой лес — это, конечно, хорошо. Шум ветвей, гомон птиц, веселая компания, грибы, душистые травы, ягоды — в общем, пользы много, радости тоже. Но умиротворение приносит только море. Поэтому, почувствовав, что сделанное открытие мне не по силам, я сгребла его как попало и двинулась на залив — сидеть на камушке, бездумно смотреть, как бегут по поверхности ажурные морщинки, ждать, когда легкое солнце медленно коснется пенных верхушек и, напитываясь водой, начнет тонуть и растворяться, разливая слабеющее сияние…

И когда оно угаснет — я отправлюсь домой. И принесу с собой добычу — понимание и равновесие. И завтра отправлюсь на работу… О господи!..

Теперь, когда решение принято и отшлифовано плеском волн, можно было снова довериться течению событий, тем более, что мы с ними шли уже в одном направлении — или я надеялась, что в одном.

Есть в астрологии метод прогрессии — метод внутреннего воздействия, моделирования внешних обстоятельств. Меня всегда радовало его наличие, хотя я редко им пользовалась.

Собственно в астрологии меня привлекали скорей абстрактные знания. Если звезды могут дать совет и предостеречь от ошибки — значит, мне придется совершить какую-то другую. Так пусть уж лучше это будет моя ошибка — заодно и винить будет некого.

Меня всегда поражала Эльга Карловна, руководительница зодиакального кружка, считавшая звезды единственно верным советчиком, истиной в последней инстанции. Она хотя и соизволила однажды упомянуть о том, что любое, даже самое неблагоприятное влияние может быть преодолено сильным характером, но такое у нее было при этом выражение лица, что становилось ясно без слов, сколь мало следует верить в подобные профанации. Мне же как раз очень понравилась эта мысль.

А вот что мне не очень нравилось, так это выявленный у Снегова по отношению ко мне жребий предателя. Теперь я не могла уже принимать это всерьез, но было неприятно, как если бы мне наговорили о человеке дурного.

Вот что я скажу вам в ответ, светила небесные. Первое: что бы ни утверждала Эльга Карловна, в глубине души я уверена: вы тоже умеете ошибаться. Второе: как уже упоминалось, любой гороскоп, даже самый неблагоприятный, преодолевается силой характера. И наконец, третье: пусть даже теоретически Снегов может предать меня. Так что ж мне теперь, из-за этого предать его первой — в качестве упреждающего возмездия?