Журавлик - гордая птица (СИ)

Спустя несколько дней он приходит с повинной головой, на коленях умоляя Беллу начать всё с начала. И она, вспомнив о дочери и о Саше, который всё ещё привязан к отчиму, соглашается и даёт мужу шанс исправить ошибки. Как покажет время, таких шансов впоследствии накопилось достаточно, но Дима, получая их большим авансом, не воспользовался ни одним. Он так и не удочерил официально Аню, хотя признание отцовства, как правило, является обычной практикой, если мать и отец ребёнка состоят в гражданском браке. Мужчина каждый раз откладывает это на более поздний срок. В конце концов, дочка Беллы так и осталась Анной Журавлёвой…

Ане пять лет, а Саше уже девять. К этому времени семейная жизнь Изабеллы Журавлёвой и Дмитрия Корнева уже давно напоминает американские горки. Несколько дней затишья и, как исключение из правил, отсутствие запаха перегара и ночёвки мужа в родной постели. Потом, как закономерность, неделя пьяных глаз и триумфальное появление под утро — вот то, из чего состоит теперь его жизнь. Вековая усталость и тяжёлое молчание — обычные составляющие реальности Беллы. Тихое осуждение со стороны Танечки, из последних сил сдерживающейся, чтобы не вмешаться. Закипающий от гнева отец при виде заплаканного в очередной раз лица дочери. Привязанность Саши к Дмитрию, на глазах превращающаяся в жгучую ненависть к человеку, столько раз обижавшему его мать. Всё накапливается постепенно, как снежный ком, грозя вот—вот взорваться и разорвать замкнутый круг.

Женька, часто появляющаяся на пороге с намерением прибить незадачливого мужа подруги, уже не скрывает своей злости и раздражения.

«Гони его прочь, Журавлёва! Сколько ты ещё намерена это терпеть? И почему ВООБЩЕ ты это терпишь?» — шипит она, сжимая кулаки.

Почему? Да Белла и сама не знает, почему. Может быть, из-за страха остаться одной. А может, она боится опять испытать то давнее чувство вины, лишив и второго своего ребёнка отца. А её муж понимает это. В нём, кстати, погибает неплохой психолог. Дмитрий часто во время ссор в красках рисует перед ней картины страданий дочери, оторванной от одного из родителей. И в это время его совсем не беспокоит факт, что Аня именно по его вине не знает, что означает выражение «мир в семье».

Изабелла задыхается от ощущения, что она находится под колпаком. Этот колпак прозрачный и пропускает свет. И, вроде, вот он — выход, только протяни руку и ударь посильнее по стеклянным стенкам накрывшего её плена. Только сил на это почему—то совсем нет.

— Знаешь, — тихо произносит Евгения внезапно осипшим голосом, — вот я сижу на твоей кухне, плююсь праведным гневом, требую справедливости, а сама… Я же ведь с Никитой развожусь.

— Женя! — поражённо выдыхает Изабелла. — Почему? У вас ведь всё было хорошо! Вы столько сделали, столько прошли, добиваясь возможности иметь детей!

— Вот именно, Белла, мы столько уже испробовали средств и методов! А сколько слёз я пролила, отчаиваясь всё больше и больше после очередной неудачной попытки, — бесцветным, шелестящим голосом шепчет подруга. — Ты же знаешь, что мы оба прошли полное обследование. С моим мужем всё в порядке, а вот со мной… Все врачи дружно твердят только одно: мои шансы забеременеть равняются всего нескольким процентам из ста.

Изабелла потрясена. Она прикрывает рот ладонью, пытаясь сдержать изумлённый возглас. Потом всё-таки находит слова, призванные утешить подругу:

— Никита так любит тебя! Даже если ничего не получится, он будет рядом. Женюль, я уверена: как бы он ни хотел иметь детей, он смирится, если ваши попытки ни к чему не приведут, потому что ты для него дороже всего на свете.

— Знаю, поэтому и подала на развод. Пойми, Никита — молодой парень. Он ещё найдёт ту, которая сможет подарить ему кучу детей, сможет подарить ему полноценную семью.

— Да и ты, вроде, далеко не старуха и даже ещё не женщина среднего возраста, — тихо произносит Изабелла, и голос её дрожит от обиды на Женькин пессимизм.

— Да устала я, пойми, солнышко! Так устала! Больницы, анализы, немалые суммы денег, лекарства, графики моих циклов длиной как красная голливудская дорожка — у меня уже в глазах рябит от всего этого! И самое главное, всё напрасно. Мы с Никитой уже шесть лет тешим себя пустыми надеждами. Хватит! Слышишь, Белла, хватит уже! Ты не представляешь, как это — ждать после очередной попытки зачатия, придут ли в этот раз твои месячные. И вот — задержка, день, два. И ты ходишь, забывая о реальности, боишься даже дышать, чтобы не спугнуть удачу. А потом среди ночи — знакомые ощущения, боли внизу живота и заткнувшееся чувство надежды, помноженное на пустые глаза твоего мужа, отчаянно пытающегося вспомнить очередные слова утешения.

Изабелла слушает и плачет, машинально потирая рукой ту область груди, где находится сжавшееся сейчас от боли сердце. Журавлёва вдруг срывается с места и через мгновение уже крепко обнимает подругу. Теперь они рыдают уже вместе, отчаянно вцепившись друг в друга, пока громкие всхлипы не уступают место тишине.

— Жень, — говорит Белла, пытаясь справиться с дыханием, — я хочу завтра съездить на могилу к Энни. Ты — со мной?

Женя поднимает голову, долго разглядывает пятно от своей потёкшей туши на плече Изабеллы.

— Конечно, поехали вместе, как всегда. Мы уже несколько месяцев там не были, — хрипло отвечает она.

— А помнишь, — неожиданно усмехнувшись, вспоминает Евгения, — как года два назад мы с тобой решили навестить Сукачёвых?

— Да уж! — хмыкает Белла. — Незабываемое было зрелище.

В памяти Изабеллы всплывает посёлок, куда она отправилась, ориентируясь на адрес, когда—то оставленный ей Эмметом. Евгения поехала с ней в качестве моральной поддержки. Отыскав нужный дом и зайдя в распахнутую настежь калитку, болтающуюся на одной петле, они видят заросший бурьяном двор. Толкнув незапертую входную дверь, девушки попадают внутрь. В сенях — длинная батарея пустых бутылок, явно не из-под молока или кефира. За следующей, внутренней, дверью перед ними предстаёт помещение, вероятно, когда—то называвшееся кухней. Сейчас это просто запущенное пространство с разбросанными в хаотичном порядке грязными тарелками, стенами, засиженными мухами, и давно немытым, покрывшимся толстым слоем жира и грязи, полом. Единственные предметы мебели — старый растрескавшийся стол и такой же табурет на трёх ножках, который непонятно как удерживается в вертикальном положении. За столом — небритый и давно нечёсаный мужик, похожий на бомжа. Перед ним стоит бутыль с мутноватой, чуть белёсой жидкостью.

«Подозрительно напоминает самогон», — шепчет Женька, наклоняясь к уху Беллы.

Та лишь пожимает плечами, поражённая картиной запустения, представшей перед ней. Сей представитель рода человеческого, услышав Женин шёпот, поднимает на девушек мутный взгляд и вдруг пьяным басом выдаёт:

— Ититься—колотиться! Каких кралей занесло на нашу полянку! Ну, чего стоите? Проходите! И вам налью по стопочке.

— Простите, — тоненьким голоском пищит Изабелла, не обращая внимания на приглашение, — вы — Степан Сукачёв?

— Он самый, — подозрительно сузив глаза, произносит мужчина. — И чего надо?

— А того надо, — вступает в разговор Женя, — что очень хочется узнать, когда в последний раз вы, уважаемый, были на вверенном вам участке захоронения известной вам Анны Каллен? Нет, мы, конечно, делаем, что в наших силах. Но там полно работы, требующей исключительно мужских рук.

Степан таращится на Евгению, молча переваривая её слова.

— Где ваша жена? — спрашивает Белла, так и не дождавшись ответов на предыдущие вопросы.

— А нет её, лебёдушки моей. Ещё год назад в городе машина сбила. Вот, один теперь кукую.

Степан вдруг хватает бутылку и начинает жадно пить прямо из горла. Неожиданно изрядно опустевшая тара выпадает из его рук, а сам он с багровым лицом падает на пол, где его начинает нещадно выворачивать наизнанку. Женька хватает телефон, быстро нажимая какие-то кнопки. Звучат слова: «скорая», «алкогольное отравление», «плохо».