Сладкий перец, горький мед

Елисеев… Ах, какой замечательный мужик! И красавец, и в интимном плане силен, да еще и такая "шишка"! Вот бы кого на себе женить… Да где там. Он с нескрываемым удовольствием пользуется и Любашиными услугами, и про Галку-экзотку не забывает. Да кроме них, наверняка еще пара-тройка любовниц имеется. Нет, такие мужики от жен не уходят… Да и зачем? К их ногам и так все бабы валятся совершенно самостоятельно. В глубине души Люба носила надежду, что дитя в ее утробе вовсе не дрибницинское, а елисеевское. А потом, когда она родит, Елисеев младенчика увидит и подивится схожести на себя самого, и от радости такой оттает его каменное начальницкое сердце, и бросит он жену свою законную, детей своих подросших, да и поведет под венец Любушку-голубушку, и станут они жить-поживать на зло Дрибнице, а он пусть от зависти подавится, а лучше — вообще от горя, что потерял такую женщину, повесится, и оставит ей в наследство и квартиру, и машину с гаражом, и весь-весь бизнес, а она станет этим бизнесом управлять, и станет совершенно крутой бизнеследи…

***

Прошло уже больше двух месяцев с того памятного для Карпова дня, когда он, казалось, добился цели, к которой шел все эти годы. Добился. Того, чего хотел шесть лет назад. Но не того, что нужно было ему сейчас. Если бы тогда, в глубокой юности, ему удалось добиться от Тани близости, он, пожалуй, и не вспомнил бы нынче ее имя. И не страдал бы сейчас так, что и жить не хочется. Его душа разрывалась на две равные половинки. Одна половина была абсолютно счастлива оттого, что стал он близок к своей мечте настолько, что ближе, кажется, уже не бывает. Познал всю долгожданную сладость желанной своей недотроги, испытал счастье физической близости с любимой женщиной. И этой его половинке казалось, что все еще возможно, что уж коли позволила ему Таня перейти недопустимую грань, то тем самым подсознательно уже согласилась соединить свою жизнь с его, Лешкиной, жизнью. А как же иначе? Ведь она не подпускала его к себе столько лет, не будучи уверенной, быть может, в его к ней любви, а может, в том, что он достоин ее. Теперь же, убедившись в его постоянстве и надежности, поверила в его любовь, поверила и отдала себя в его руки, всю, без остатка, как бы говоря: "Я твоя, милый, теперь я твоя. Ты заслужил меня".

Другая же половина клокотала от возмущения и смертельной обиды. Слова, такие страшные для молодой, неиспорченной, казалось бы, жизнью, девушки, выжигали душу адским пламенем: "Надоело мне со своей невинностью носиться, а тут ты под руку и подвернулся!". Как, как такие слова могли слететь с невинных губ?! Как та, которую боготворил, которую готов и сейчас, несмотря на все произошедшее, до последнего вздоха своего на руках носить, та, при одном имени которой, произнесенном вслух, останавливалось сердце, сжавшись от сладости и любви, как могла она бросить столь жестоко: "Я с радостью соглашусь быть твоей любовницей, но жить с тобой под одной крышей, жить одной на двоих жизнью, рожать тебе детей — это уж слишком, поищи себе другую дурочку". Пусть не слово в слово, пусть другими словами, но смысл, Леша был уверен, смысл он понял правильно! То есть, выходит, он достоин счастья услаждать ее драгоценное тело, а для ее высокой души он, Алексей Карпов, дерьмо собачье? Рожей не вышел?! Недостаточно образован для того, чтобы говорить с ней о высоком! Как это пошло, как грязно, как мерзко…

От любви к маленькой Тане Алексей сгорал уже давно. Теперь же к многолетней любви добавилась жгучая, непримиримая ненависть к дерзкой и упрямой девчонке. Впрочем, она уже не маленькая. И пожалуй, давно уже не девочка. По крайней мере, мысленно она, видимо, давно преодолела этот рубеж. А на практике, наверное, долгое время не находилось достойного кандидата для столь деликатной миссии. А тут Лешка, годами выжидающий благосклонности предмета своего вожделения, оказался в нужное время в нужном месте. Потому-то так "легко" ему и обломилось то, о чем мечтал годами. Просто никого, кроме Лешки, не оказалось рядом, вот она и "осчастливила" его. А попросту использовала.

Даже сейчас, исходя праведным гневом, Патычу не приходило в голову сравнить Танин поступок с множеством подобных своих. Ведь скольких уже он использовал не менее грязно?! И по сей день продолжает это делать — ведь как ему удобно существование по соседству незаметной Ольги. Разве он хоть немножко любит ее? Нет. Нет! Ничего, кроме относительного комфорта, не привязывает его к этой милой, в общем-то, женщине. Ведь, не будучи его женой, даже не живя с ним под одной крышей, она умудряется наладить его быт так, чтобы он ни в чем не испытывал недостатка. В доме всегда порядок, холодильник ломится от продуктов, рубашки выстираны, брюки выглажены, ботинки и то вычищены! Самое интересное то, что он и не знает, когда она все это делает. Ни разу еще Лешка не заставал ее за работой. Вечером придет домой уставший, поужинает, чем Бог послал (не задумываясь особо, откуда все это в холодильнике берется), посидит с бутылочкой пивка перед телевизором, ну а потом раз-другой в неделю позвонит Ольге: мол, ты уж зайди в гости, соседушка, чайку посёрбаем… И пяти минут не пройдет, как соседушка уже на пороге: простенькая, незаметненькая мышка, небогатые волосики в хвостик прибраны, а глазки счастьем светятся. И сразу на кухню — чайку сообразить, изображая хотя бы чисто символическую пристойность своего визита к неженатому соседу. Ну а уж после чаепития, ясно дело, в койку ныряют. А утром просыпается Патыч от легкого прикосновения к волосам — это обычно Ольга так с ним прощается. А в доме уже — полный порядок. И посуда вымыта, полы еще влажные, кругом шик, блеск, чистота…

Почему такая несправедливость? Вот ведь Ольга, замечательная, наверное, женщина, считает, что он вполне достоин любви и семейного счастья. Она бы наверняка с радостью родила ему пару-тройку сорванцов и никогда в жизни не укорила недостатком образования. И он был бы вполне счастлив и доволен такой жизнью, если бы… если бы вместо Ольги была Таня. Если бы она так же спокойно и покорно принимала Алексея, как настоящего мужчину, главу семьи. Но нет же! Никогда Таня не станет покорной! Ладно, пусть бы оставалась такой же непокорной и строптивой, в принципе, он давно с этим смирился. А может, за это и любит ее? Но ведь никогда она не станет воспринимать Лешку, как настоящего, равноценного себе мужчину! Вот ведь в чем беда! Ведь даже если и добьется он ее руки, то уважения к себе ему придется ждать до конца дней своих, и умереть, так и не дождавшись…

А Лешке так хотелось чувствовать себя любимым, желанным, и… хозяином. Да, хозяином! Хозяином дома, хозяином семьи, и, наконец, единственным хозяином любимой женщины. Но любимая женщина никогда не позволит ему превосходства над собой. А Ольга ждет этого, не скрывая особо надежды. Вот уж кто не стал бы и секунды раздумывать над его предложением! Пожалуй, только чрезмерная скромность мешает ей самой потребовать от него узаконить, наконец, отношения. А хочет ли этого он? Нет, не хочет. Хочет он совсем другого. Но ведь с ней так удобно… А почему бы, собственно говоря, и нет? Конечно, в глубине Лешкиной души все еще жила надежда на то, что когда-нибудь ему удастся уговорить Таню. Ведь подарила же она ему себя, в конце концов! Да, предварительно вымучила, но, наверное, вполне оправданно, и прежде всего, из-за той безобразной сцены, когда он отхлестал маленькую гордую девчонку. Быть может, и те страшные ее слова — тоже своеобразная месть? Наказание за ужасный проступок. И, выждав еще какое-то время, Таня окончательно простит его и согласится стать его женой. Может быть, вполне может быть. Маловероятно, но не невозможно. Проблема в другом. Сможет ли он простить ей те слова? Сможет ли жить с ней униженным, сможет ли терпеть ее нескрываемое презрение к его недоученности, недовоспитанности? Вынесет ли он ее скрытый стыд перед друзьями и знакомыми за недостойного, по ее мнению, мужа? Раз-другой, может, и вынес бы такое унижение, но терпеть это всю жизнь?

Нет, на это он не согласен. Пусть лучше рядом будет нелюбимая женщина, зато он будет чувствовать свою значимость. Он будет любим и уважаем, и это главное. А что творится в его душе — это будет знать только он.