Вкус греха. Долгое прощание

Он лег на кровать, не раздеваясь, и попытался уснуть, но это не получалось, — тогда он встал, выпил джина и вдруг до спазмов захотел, чтобы она оказалась здесь, рядом с ним, в этой квартире.

А Вера думала о нем и была благодарна, что он не испортил концовки вечера. Она готовила себя к завтрашнему дню… Не только морально. Выбрала лучшее свое белье: французское, синее, с белой пеной кружев. Волосы решила закрутить в узел на затылке и не надевать очки…

А вместо серенького платьица наденет джинсы и лиловой гаммы блузку…

На этом решении она заснула в кресле и проснулась в пять утра.

Встала разбитая, поблекшая, залезла под горячий душ и долго, будто мстя себе за что-то, стояла почти под кипящей струей.

Митя больше не позвонит ей, и она — тоже. Зачем ему, светскому легкому человеку, такая тяжеловесная дура?

На работе она пребывала в двойном мире: одна Вера делала четко и быстро свою работу, а другая — маялась от одиночества и бездействия.

Теперь даже на почтамт не пойдешь, хотя при ее идиотизме можно и сходить.

Скоро и совсем обычно зазвонил телефон, и Вера услышала Митин волшебный голос.

— Вера, — сказал он еще более звеняще, чем всегда, — я должен вас видеть. Когда? У меня нет сил ждать…

У нее закружилась голова, и она ничего не ответила.

Это молчание взволновало его больше, чем любые слова.

— Когда? — спросил снова он и, так и не услышав ответа, сказал сам: — В пять на том же месте?

Она ответила:

— Да.

Митя бешено прибирал в квартире, хотя времени до встречи было достаточно. Но надо все предусмотреть.

Подальше запихнуть Неллины и Митеньки-маленького вещи. Не забыть парфюмерию и косметику в ванной и на трюмо. Собрать игрушки из всех углов, тапочки и все прочее, могущее наглядно напомнить, что он женат и у него шестилетний сын.

Теперь, после уборки, квартира выглядела чисто мужской.

Примерно он уже мог предсказать, как все будет, но это ничуть не умаляло его вдохновения и ожидания.

Как прекрасно чувство влюбленности! И как давно он его не испытывал!

И наконец настал тот час, когда он встретил ее у табачного киоска. Они оба чуть смутились, ловя быстрыми взглядами изменения лица другого.

Митя крепко взял Веру под локоть и повел к себе, сегодня наплевав на бдительность швейцарки, — как-нибудь он обойдет старушку!

Вера понимала, куда они идут, и не задала вопроса даже ради приличия. Когда они стали подходить к его дому, он быстро объяснил ей, что квартира на шестом этаже направо, дверь будет полуоткрыта…

Если спросит швейцарка, сказать, что на девятый к Казакову: холостяк, что с него взять, женщины к нему ходят часто.

Митя исчез в подъезде.

Она выждала немного и пошла на ватных от нервности и страха ногах. Швейцарка ничего ее не спросила, — так уверенно и быстро Вера прошла к лифту.

Пот градом лил со лба.

…Господи! как же, оказалось, она боится!

Дверь в квартиру была полуоткрыта, и Вера проскользнула туда. Митя ждал ее в темноте прихожей, и она почти упала ему на руки…

И здесь, в темноте холла, у вешалки, прижав Веру к пальто и плащам, Митя стал неистово целовать ее, а рука его уже дернула «молнию» на ее джинсах…

Вера ощутила его пальцы и ахнула, как деревенская девка на сеновале, а он молча пробивался в нее.

Она собрала все силы, в голове мелькнуло: нельзя! Так сразу, здесь! Невозможно!

И, с силой оторвав его руку, прошептала задыхаясь: «Нельзя, Митя! Не надо… здесь…»

Он опомнился, хотя глаза его в темноте горели, но он уже был почти таким, как вчера, и говорил легко, но еще задыхаясь: «Прости, Вера, прости, я — сумасшедший, но я так ждал тебя!..»

Так они перешли на «ты».

Теперь они чинно прошли в гостиную, хотя трепетали оба и были не в себе.

Приготовлена гостиная, конечно, совсем для другой встречи: стояли на столе фрукты заморские и знакомые, какие-то шикарные закуски и красивые бутылки. Тихо звучала музыка…

А «встреча» произошла у вешалки, на чьих-то пальто…

Надо было все исправлять и вести светскую беседу, на которую ни у нее, ни у него сил не осталось.

Митя, побледневший и встрепанный, кинулся в кресло и закурил. Потом спохватился, налил в бокалы какого-то спиртного из квадратной бутылки. Предложил аперитив.

Вера все еще ощущала его сильные настойчивые пальцы… И сразу же выпила и закурила.

Они молчали.

Вера вдруг наткнулась взглядом на Митину фотографию, висевшую в рамке на стене: на ней он в строгом официальном костюме, с ровнейшим пробором, подает папку с документами какому-то чину.

И неожиданно этот чужой официальный Митя на фото вызвал у нее мысль о том, что он и так — чужой. Чужой муж, чужой мужчина с совершенно неизвестной ей жизнью… И он никогда не будет — ее, Верин. Она находится в чужой квартире, принадлежащей другой женщине. Она здесь так бесправна, что ее может выкинуть даже швейцарка…

… Как это?… На чужом празднике жизни. С такой, как она, так и надо — в прихожей!..

Она вспомнила вчерашнего Митю, его «Вы», его тонкость, понимание, духовность… А сегодня… А что ты хотела? Уважения и коленопреклонения? Откуда они появятся? Сама ввязалась? Сама. Вот и бери, что есть.

Невольно слезы потекли из глаз, хотя Вера не была плаксой, но тут как-то все сошлось. И очков как назло нет!

Она постаралась незаметно вытащить платок из сумки, но Митя остро чувствовал движения женской души, особенно той женщины, которая на данную минуту была его Королевой.

— Вера, — сказал он искренне огорченно, — не плачь, дорогая… Я виноват. У меня затмился разум… Прости, ради бога, я чувствую себя отвратительно. Ну, хочешь — ударь меня, дай по роже!

Это был вчерашний Митя.

Но ее убивала мысль о своей чужеродности в его жизни, к которой она не приблизится ни на миллиметр, хоть стань она сто раз его любовницей!..

Достав наконец платок, она промокнула глаза, собрала слезы и прошептала: «Ничего страшного, Митя… Ничего, все пройдет, ничего страшного, правда».

Но он чувствовал всей своей чуткой шкуркой, что страшное как раз есть, что, кроме его грубости, тут что-то еще, и ему сегодня предстоят сложности, которых вроде бы не предвиделось, — как говорится, в свете ее вчерашних признаний.

Он очень хотел ее, но уже знал, что неприкрытое желание таких женщин, как она, не возбуждает, а отталкивает — он уже примерно понимал ее характер.

Он встал, подошел к ней, легко положил на плечи руки и уловил еле заметный вздрог… Она тоже хочет его, но что-то… Надо сейчас же прервать это «что-то», пока оно не разрослось до размеров непреодолимых.

И Митя вдруг легко поднял ее с кресла и легко, удивляясь себе, понес в спальню, где бережно опустил на свою постель.

Глаза ее были закрыты, и тело напряжено.

Она не отвечала на его поцелуи, но и не сопротивлялась его рукам, которые постепенно, не суетливо раздевали ее. Когда она почувствовала, что обнажена совсем и рядом с ней он, Митя, его тело, которое оказалось более нежным и слабым, чем она представляла, Вера ощутила сумасшедшее желание, но никак не выразила его, а Митя, гладя ее лицо, шептал слова, какие шепчут на всех языках и на всех континентах в такие вот минуты.

Она будто не слышала, лежала, все так же вытянувшись.

Ее тело было прекрасно белым, как у рыжих, и груди вздымались двумя холмами с торчащими нежно-розовыми сосками, а треугольник волос внизу оказался еще более рыжим, чем ее апельсиновые волосы, убранные сегодня в косу.

Она была похожа на статую, картину, слепок… но не на живую любящую женщину.

Митя почувствовал, что его напряжение падает, и он начинает ощущать опустошенность. Он закурил и сел на постели, злясь на себя, на нее, на всю эту Совдепию, где живут такие женщины! Она не только не помогает ему, но, как нарочно, охлаждает его пыл!

…Может быть, она мстит за его порыв в прихожей?.. Но она добра и умна, она не может не знать, что делается с мужиком, когда он ждет и хочет!..