Исполни волю мою

Когда мы приехали в этот огромный город покорять университет, документы решено было подавать на романо-германскую филологию. Елена сдала экзамены блестяще, с детства натасканная по английскому, французскому, немецкому мамиными просвещенными подружками. А вот я, к сожалению, я её подвела.

Тема сочинения "Фауст" Гёте" меня обрадовала неимоверно — моё мнение о Мефистофеле было объёмом с общую тетрадь. Но язык выражения мыслей отнюдь не deutsch. Я пыталась читать Гёте в подлиннике, не то что бы не поняла, скорее не прочувствовала. Зато в переводе Пастернака всё сошлось и встало на свои места: и Фауст, и Гретхен, и Мефисто. Поэтому, заместо куцих иностранных фраз я выдала подробную аналитическую справку о неоднозначной роли диавола в контексте призведения "Фауст" Гёте. Язык изложения — русский. Моя Елена плакала, она никак не могла понять, что если бы я взялась "sprechen deutsch un schreiben" — вообще никуда не приняли бы. А так, сам декан факультета РГФ отвёл меня за руку на филфак. С документами!

Мы очень тяжело переживали разлуку. Да и мотания по разным общагам не способствовали хорошему настроению. Сняли комнату у престарелой бабульки в частном секторе. Еле-еле я закончила первый семестр. Чтобы создать подруге нормальные условия для жизни: не писать по ночам в ведёрко, не шпарить кипятком промежность в целях гигиены и не скрипеть по одной половице, нужно было решаться на поступок. Чашу моего терпения переполнила Ленкина рвота — её выворачивало наизнанку от вида зубных протезов, по ошибке замоченных бабулей в нашей кружке для кипячения воды.

В один прекрасный день я отправилась к ректору просить перевести себя на заочное отделение. Убеждать я умела с младых ноготей, без эмоций и теми аргументами, которые от меня ждал данный конкретный человек. Наш ректор имел за плечами богатое комсомольское прошлое. Поговаривали, что партийная работа и организаторские способности помогли ему потеснить в этом кресле не одну седую профессорскую бороду. Я сразу же воззвала к его отеческим чувствам, представ этакой ответственной дочкой престарелых родителей, которые нуждались в заботе и помощи, содержащей материальную подоплёку. Сестрой военнослужащего брата, обреченного мотаться всю жизнь по гарнизонам и влачить на себе пять голодных ртов. О его карточных долгах, внебрачных детях и круглосуточном похмелье я скромно умолчала, этот аргумент из другой оперы.

— Вы, как умудрённый опытом человек, поймёте меня. Я — последняя надежда близких мне людей, и подвести их не могу, — закончила сорвавшимся от пафоса голосом и умилилась сама себе.

Ректор Валерий Сергеич растрогался, и не заплакал лишь потому, что с подобными проблемами сталкивался ежедневно. Однако просили у него обычно надбавки к стипендии, места лаборанта, койку в общежитии.

— Может быть, на вечернее отделение, Гаранина? — только и спросил он.

— Нет, дело в том, что самая хорошо оплачиваемая работа — вечерняя и ночная… — сказав это, я прикусила язык, очень уж двусмысленно прозвучало слово "ночная". — В магазинах, общепите и других организациях не все хотят работать по ночам: семьи, дети, возраст, здоровье. Поэтому и берут молодых и необременённых ничем людей. А привлекают зарплатой, — довольно быстро выбралась из собственной ловушки.

— Ну хорошо, я подумаю. Приходи послезавтра, — сдался ректор.

Лена, разумеется, о моих планах не догадывалась. Я практически ничего от неё не скрываю и не вру, если правда не идёт ей во вред. Мы продолжали учиться — каждая на своём факультете, в разных корпусах и аудиториях. Когда мимолётно пересекались в перерывах, подружка заботливо оглядывала меня с ног до головы, поправляла мою прическу и неизменно целовала в переносицу.

Ректор пригласил меня через деканат сам спустя две недели. Его перед этим неожиданно вызвали на важный семинар в Москву. За это время я трижды поклялась себе, что заберу документы! Ожидание и терпение не являлись сильными чертами моего характера.

В кабинете было прохладно и пахло кофе. Валерий Сергеич выглядел отдохнувшим, посвежевшим и даже весьма аппетитным. Когда он поднялся из-за стола, меня окатило волной HUGO BOSSа:

— Здравствуйте, Анна Владимировна! Не передумали? — перешёл он сразу к делу.

Я уставилась в надраенный паркет и покачала головой:

— Нет!

— Я тут кое-какие справки навел касаемо вашей учебы. По многим предметам идёте ровно, а вот введение в литературоведение и история критики, н-да, Гаранина, хвалят вас преподаватели.

— Хвалят? Меня?!

— Да, особенно Дмитрий Фёдорыч. Говорит, за анализ произведения никогда и никому не ставил "отлично", ибо на высший бал, — он кокетливо возвёл указательный палец в потолок и подмигнул мне, — на высший бал знает только Господь Бог и он сам. А Вам за Пушкина поставил пятерку, хотя и с минусом. Соображения субординации, понимаете ли…

— А мне казалось он меня не любит.

— Ну, мы тут учим, Анна Владимировна. Любить студента в полномочия преподавателя не входит.

— Валерий Сергеевич, вы не поняли, я говорю не о личной антипатии профессора Осинова к моей персоне. Он не считал меня достаточно компетентной в предмете.

— Да он и сам не ожидал от вас подобной работы. Мне признался — с теорией у вас слабовато, на лекциях отвлекаетесь, часто не по делу. Зато на практике Вы его удивили. Жалко, говорит, отпускать на вольное учение. Чувствуется скрытый потенциал. Мыслите не по шаблону, делаете нестандартные выводы.

Было приятно. Когда я откинула любовную лирику Сан Сергеича и остановилась на нейтральном "Зима. Что делать нам в деревне, я скучаю…", то ещё не знала в какие дебри меня занесёт. Ломанулась проторенным путём: пересчитала все ямбы и хореи, наткнулась на обилие перрихиев в начале стихотворения и почти полное их отсутствие в конце. Отсюда и неожиданная мысль: тоска и меланхолия, а не дружеское посещение Музы батьковны побуждают лирического героя взяться за перо и… "по капле, медленно" выдавить из себя чудо — гимн русской женщине, апогей жизнелюбия и согласия с самим собой.

Америки я не открыла, примерила великому поэту свой жизненный принцип "чем хуже — тем лучше". Меня лично он мобилизует. По-моему, Пушкину тоже подошёл. Что и было им доказано в поэтической форме. Может быть, его "Зиму" под таким углом никто никогда не расматривал. Но в данный момент эта работа сослужила плохую службу.

— Валерий Сергеич, так что Вы решили? Насчет перевода…

— Да что я могу решить? Дам добро, а не то и вовсе сбежишь. Ты Гаранина, девица себе на уме, настырная, однако советую учиться, развивать способности.

— Спасибо! Я Вам так благодарна!

— Погоди благодарить, выслушай. Подготовься как следует. Досдашь три зачета и экзамен по древнерусской литературе экстерном. И переходи на второй курс заочного отделения. Там программа иначе. Глядишь, осенью и на третий курс переберёшься.

Распрощались мы тепло и надолго, я чуть не прослезилась и на шею не бросилась ректору с поцелуями и объятиями. Вовремя одумалась. Вложив в улыбку всю степень благодарности, с достоинством удалилась.

На новую квартиру мы переехали только летом…

Следующий месяц превратился в кошмар. В течении двух недель я сдавала экзамены и оформляла перевод, столкнувшись с бюрократией, как независимой формой жизни, призванной эту жизнь всячески усложнять. Объяснение с Леной тоже состоялось на повышенных тонах. В конце концов крикнув: "Мне не нужна такая жертва!!…" — подруга перестала со мной разговаривать. Я смирилась, решив принять всё как есть. Поиск работы поначалу тормознулся не отсутствием рабочих мест, а моими внешними данными. Везде, куда бы я не обращалась, меня принимали за малолетку, причем хилую и низкорослую.

Но мир не без добрых людей, через третьи руки мне удалось найти по нашим временам приличную работу, которую я окрестила "три в одной". В захудалой прокуренной забегаловке, числясь по трудовой "официанткой", я попутно мыла посуду и драила полы. Несмотря на минимальный состав персонала: кроме директора, он же менеджер, здесь трудились шеф-повар, бухгалтер-кассир и я, — доход заведения был скудным. Народ пообнищал, месторасположение закоулочное, да и так называемые "крыши" постоянно менялись. Чего-то всё делили между собой, пили-ели на халяву и требовали почтительного к себе отношения. Вопрос по части женского полу тоже приходилось урегулировать собственными силами — в подсобке тискали то повариху Алёнку, дородную выпускницу кулинарного техникума, то кассиршу Марию, напротив, стройную высокую женщину бальзаковского возраста. Девчонки не жаловались, работали давно, видно и с подсобки что-то имели.