Исполни волю мою

Его звали Сандр, Сандро или Алекс. Возможно, краткие образования от имени Александр, паспорт у него никто не проверял. И зря. Учился он тогда на юридическом, двумя курсами старше нас. Немало девичьих сердец сохло по горячему литовскому парню. Во-первых, заграница. Во-вторых, красавчик — высокий, спортивный, обаятельный. В-третьих, сила конформизма: куда все — туда и я, кого все — того и… А далее борьба, в которой все средства хороши.

Зато Сандр из свободных красавиц юрфака и РГФ выбрал мою Ленку. Два эти факультета занимали пятый корпус университета, а историки, филологи, биологи, физики, математики соответственно ютились под крышами оставшихся четырёх. Административно-территориальный раздел лишил будущих физичек, математичек, биологичек и филологинь возможности претендовать на симпатию Сандра, каждодневно бросаясь ему в глаза.

В нём и правда что-то было. Например, манера одеваться по-западному небрежно и с шармом. У многих студентов водились денежки, а вот упаковать себя стильно, найти свою фишку в море арабско-турецкой безвкусицы удавалось далеко не каждому. На Сандре одинаково элегантно сидели длинный плащ и ветровка, деловой костюм и рваные джинсы. К тому же он был непревзойденный собеседник, знаток анекдотов и последних изменений в Уголовном Кодексе. Его щедрость заслуживала всяческих похвал, с этим человеком не стыдно было идти на "культурное мероприятие", а свой день рождения Сандр отметил обильным банкетом в ресторане с друзьями и однокурсниками. Был ли он богат или годами делал накопления для подобных случаев, во всем себе отказывая, я не знаю. Это тоже большой плюс в его копилку. Лене льстило внимание будущего юриста — лёгкий нераздражающий флирт.

В один прекрасный момент у них произошло бурное объяснение, оба поняли, что не могут жить друг без друга. Это открытие вылилось в страстный ошеломляющий секс. Лена забросила университет, переводы, дом и меня с кошками. Она летала, переполненная желанием и сияла как ртутный градусник. Тоска и одиночество оккупировали мою душу, мешали жить, дышать, улыбаться. Жизнь в одночасье разделилась на до и ближе к полуночи…

Спустя три недели Лена вернулась домой с застывшими в глазах слезами. Не раздеваясь, легла на софу лицом к стене и пролежала так до утра. Ни рыданий, ни слов, ни истерики. Ничего… Трогать её было бесполезно, все равно что бревно или камень — полная апатия. За ночь ни разу не перевернулась на другой бок, не почесалась, не вздохнула. Лежала, как мёртвая. У меня голова гудела от напряжения, а тело затекло, скрюченное в кресле. Кошки тоже встревоженно кружили возле софы. Дуся примостилась в ногах, а Манечка подобралась к лицу и втягивала широкими ноздрями Ленино дыхание. Мерцающие белки глаз делали её взгляд по-человечески осмысленным. Она будто недоумевала, отчего ей не чешут подбородочек и грудку между лапами. Большие напольные часы, подаренные Лениной тёткой Таней, гулко размахивали маятником в разные стороны. Туда-сюда, туда-сюда, чертов метроном! Не успокаивал, а наоборот действовал на нервы. Одолевал соблазн запустить в него томиком Пастернака, близлежащим к руке. Хорошо, что сразу убрали бой, если б эти "куранты" трезвонили каждый час, я бы сошла с ума.

Около пяти утра Лена повернула голову в мою сторону и шепотом сказала:

— Аня, как больно…

Я сползла с кресла. Занемевшие ноги пронзила тысяча иголок. Слипающимися глазами, на ощупь, нашла её.

— Боже, Анечка, почему так больно? Почему, почему, почему?..

Наконец-то её прорвало — слёзы вместе с неразборчивыми причитаниями потоком хлынули наружу, смывая гордость, обиду, отчаяние. О чем она рыдает, узнаю потом, когда ей станет легче. А пока пусть поплачет. Я осторожно раздела её, сняла брюки, блузку, лифчик. Елена всегда ложилась обнаженной и могла заснуть лишь при отсутствии на теле лямочек, резинок и крючочков. Она остановила мою руку, когда я собиралась снять последнюю деталь — нежно-розовые кружевные трусики: "Не надо, пожалуйста…"

За окном светало. В неясном свете глаза подруги чудились огромными, размером в пол-лица. "Иди сюда…" Каркас внутри меня дрогнул, осыпался мелкими кусочками и, больше не в силах удерживать вертикальное положение, я легла рядом с ней. Мы смотрели друг на друга долго-долго. Лена поднесла к лицу мою руку, которую не выпускала до их пор. Кончиками пальцев я осторожно погладила её искусанные потрескавшиеся губы, они раскрылись навстречу, выпустив на волю хриплый прерывистый вздох. Я зажмурилась от пронзительной нежности, затем как могла принялась залечивать её раны: кожей, дыханием, теплом. Хотелось коснуться её везде, поцеловать душу, впитать боль в себя. Она откликнулась телом, снова плакала и смеялась, тяжело дыша, зарываясь ноготками в мои волосы… Мы заснули обнявшись, сумев примириться с несправедливостью мира и наслаждаясь сошедшим на нас покоем.

На следующий день, точнее вечер того же дня, мы привели себя в порядок и отправились в ближайшее кафе. Заказали мороженое, по бокалу вина и кофе, — стандартный набор без разгона, раз уж начали с десерта. Лена рассказала о том, что с ней приключилось, неторопливо и обстоятельно. Ей и сейчас было больно переноситься мыслями туда, к агонизирующим чувствам, к Сандру. Иногда она замолкала, в напряжении сузив глаза до щелочек и зависая на невидимой точке. Или лёгкий стук ложечки с мороженым о зубы выдавал скрытую дрожь.

"Поначалу все было похоже на сказку. Мы часами валялись в постели, болтая о всякой ерунде, лаская друг друга без конца. Почти ничего не ели, не пили, так, фрукты и шоколад, а стряпали только бутерброды. Я резала хлеб, он ветчину, сыр, зелень. Знаешь, я совсем плюнула на Герберта Шелтона с его системой раздельного питания! Жива, как видишь… И отложений жировых не успела накопить — усиленно занимались спортом…" — Лена горько усмехнулась, вспоминая необычный вид спорта.

Из её рассказа следовало, что идиллия длилась недолго. Началом конца стало объяснение в любви, как это ни парадоксально. В пылу страсти они сказали друг другу: "Я тебя люблю…" Это вечное и бессмертное "I love you"! Проблемы начались сразу после этого. Со словами: "Я не имею права ничего от тебя скрывать," — Сандро поведал Лене о том, что женат на москвичке. Правда, фиктивно. Очень ему хотелось закрепиться её пропиской в столице. И ничего больше. Но теперь, когда он встретил женщину мечты и полюбил, а она ответила ему взаимностью, теперь он намерен развестись. Послать к черту двусмысленность, прописку, москвичку. Лена ещё любила. И верила. Ведь сам признался, а это говорит о многом.

Потом в их любовное гнёздышко нагрянули одногруппники Сандра — узнать о здоровье, уроки дать списать. Ха-ха… Сандр и Лена встретили их как полагается, хлебом-солью. Одногруппников было пятеро, три девушки: Катя, Вика, Марина и два молодых человека: Сева и Валик. Катя помогала Лене с бутербродами, Вика с Севой дурачились и танцевали, а Валик утащил Сандра "перекурить" на лоджию. И только Марина скромненько притулилась в уголке дивана. Вместе с лекциями и сплетнями друзья-юристы захватили водочку. Бутерброды на скорую руку и завалящие консервы с лихвой заменили гуся в яблоках. Отдохнули на славу.

Лена всем понравилась, её по очереди ангажировали на вальс и Всеволод, и Сандр, и два раза Валик. Катя тоже танцевала, Вика пела, прижимаясь то к одному, то к другому, то к третьему — у неё от выпитой водки кипела кровь, насыщенная адреналином. Марина почти ничего не пила и не ела. Она тихонько сидела в своём убежище и наблюдала за происходящим. Однажды Лене почудилось, что всё "происходящее" сходится для неё в одной точке. И точка эта — Сандр.

К ночи ближе Лена поняла, что переборщила со спиртным. Решив очистить желудок от скверны стародедовским способом — с помощью двух пальцев, она закрылась в туалете. После рвоты полегчало. Немножко кружилась голова, а взгляд фиксировал предметы поблизости со второго попадания. Лена не сразу заметила бумагу, прикрепленную к стене жвачкой. Это был бланк телеграммы из Каунаса с одним-единственным предложением без знаков препинания: "Саня поздравляем рождением дочки Лана." И дата внизу — утро текущих суток, время отправления: "ноль четыре пятьдесят семь". Как это попало в туалет? У Лены потемнело перед глазами. Глупая насмешка злой воли — судьбоносное известие крепится в сортире жевательной резинкой, бывшей в чьём-то оральном употреблении.