Полгода — и вся жизнь

Отвечать на этот вопрос инженеру было крайне неприятно.

— Ну, — сказал он, — что касается станков то здесь все не так страшно. Как вам известно, во время войны происходят тотальные изменения в сфере экономики. Все предприятия, работающие недостаточно рентабельно, подлежат закрытию. В результате этой меры высвобождаются не только люди, но и помещения, материалы, экономится энергия и сырье. Предписание закрыть фабрику лежит у меня в кармане. Я уже давно знал, что к этому идет.

— Ага, — сказал барон, — понимаю, поэтому-то вы и отправили ваши прекрасные станки в деревню.

— Да. Меня вынуждают предоставить в распоряжение действующих предприятий все движимое имущество моего завода. Если я передам только часть и об этом узнают, то штраф будет не очень большой. Они, наверное, думают, что я дурак, — уже почти кричал, покраснев инженер, — и отдам станки по смехотворной цене, чтобы другие потом нажились на этом?

— Конечно, — произнес барон, — если все это поступит в оборонную промышленность, то их прибыли будут высокими. А вы, дорогой инженер, никогда не пытались перейти на производство вооружения?

— Разумеется нет, Боже сохрани, — поспешно заверил барона Густав Бухэбнер.

— Насколько посвящены во все эти дела ваши рабочие?

— Ах, — сказал инженер, сделав небрежный жест, — я им сказал, что отправка производится официально. Да им, собственно говоря, не до меня. У них другие заботы. Что касается материалов, то здесь, не буду вводить вас в заблуждение, дела посложнее.

Инженер взял из папки листок бумаги, сложенный вдвое.

— Прочтите. Распоряжение рейхсканцелярии об изъятии запасов металлов и металлических изделий после закрытия предприятия.

Барон внимательно читал бумагу. Его страсть игрока и охотника постепенно стала угасать. Чтобы вмешаться в это дело, нужно было преодолеть страх и вести себя чрезвычайно умно. Но оно обещало такую прибыль, ради которой стоило идти на риск.

— Было весьма благородно с вашей стороны показать мне эту бумагу, — сказал барон и отдал листок. — Хотелось бы думать, что после того, как я ознакомился с этим постановлением, вы с уважением отнесетесь к любому моему решению.

— Да, — ответил инженер, не поднимая на барона глаз. Но тот и не думал глядеть на него. Он рассматривал серую, плохо вымытую поверхность стола, на которой все еще были видны небольшие круги от рюмок и стаканов. В этот момент он очень сожалел о том, что отказался играть с баронессой в четыре руки. Сейчас он страстно хотел сыграть хотя бы адажио. В отношении нот оно было несложным, а баронесса порадовалась бы.

Теперь, когда он знал, как поступит с инженером, желание доставить этим вечером баронессе радость облегчило принятие решения.

— Хорошо, — сказал наконец барон, — ближе к делу. Вы доставите сюда станки, которые нельзя сбыть сразу, сырье и полуфабрикаты изделий. Я сложу все это в погребе и попытаюсь найти покупателя. Продаем все за деньги или, если повезет, обмениваем на что-нибудь. Согласны?

— Да, — ответил инженер.

— Прибыль делим пополам.

Инженер поперхнулся.

— Согласен, — сказал он. — Правда, что касается товара, то здесь нужны гарантии, могут возникнуть некоторые трудности с … Вы понимаете, я, конечно, ценю…

Барон прервал его:

— Вы доверяете мне, дорогой инженер, или нет?

— Доверяю, — пробормотал Густав Бухэбнер и попытался неловко пошутить, — ведь я полностью в вашей власти.

Барон медленно поднялся. Он коротко поклонился и сказал:

— Но и я в вашей власти, любезнейший. Мы одинаково рискуем.

Инженер с удивлением посмотрел на него. Потом он схватил свою кожаную сумку и произнес:

— Могу я вам предложить, дорогой барон, выпить по стаканчику вина?

Он поставил на стол бутылку, которую дал ему Ганс Ахтерер.

Барон с удовольствием принял приглашение. После долгих поисков он нашел два стакана, инженер налил вина, и они выпили за здоровье друг друга. На лицо барона вновь вернулась краска, щеки инженера заалели красными пятнами.

— Ваше здоровье, — повторил он и опять налил вина, — хотя я не привык пить так много.

Барон опустошил свой стакан. Он пьянел только от большого количества алкоголя. Через некоторое время инженер совсем раскис и впал в глубокую тоску. Ища утешения, он перегнулся через стол и взял барона за руку. Барон хотел убрать руку, но сдержался.

— Пойдемте, господин инженер, — сказал он, — я провожу вас до калитки.

Ирена Бухэбнер с возмущением покинула спальню. Среди ночи, когда она наконец заснула после напряженного нервного дня, вернулся наконец-то ее муж, заверяя, что он был на каком-то таинственном совещании. Толком он не мог ничего объяснить, да ее это и не интересовало. С первых дней их супружеской жизни он знал, что она предъявляет чрезмерные требования ко всему, что касается ее самочувствия. В целом он старался выполнять их. Иначе она давно бы уже спала в отдельной комнате. Этой ночью, однако, он с грохотом закрыл за собой дверь, с шумом снял ботинки, споткнулся о них, когда раздевался, пошел, натыкаясь на мебель, в туалет и наконец, забыв принять ванну, без пижамы, в одних трусах, упал рядом с женой на кровать. Ирену обдал острый запах фруктового вина и плохо переваренной пищи. Она вскочила, охваченная отвращением к нему, и закричала:

— Что ты себе, собственно говоря, позволяешь, ты, грубиян неотесанный!

Потом схватила подушку и одеяло и выбежала в гостиную. Едва она устроилась на диване, дверь детской комнаты открылась и в ее проеме маленькой светлой тенью возникла Рената.

— Мама, — сказала девочка, медленно подходя к ней, в любую секунду боясь получить выговор от матери, — почему ты пришла сюда?

— Потому что я не могу заснуть, — резко ответила Ирена, сердясь на новый источник беспокойства, — иди спать.

Но ребенок не уходил, не отваживаясь в то же время пройти вперед.

— Если тебе никак не заснуть, то, может быть, ты расскажешь мне, как поживают дядя Ганс и тетя Грета, их дети и животные. Раньше у тебя не было времени. А теперь есть.

— Я очень устала, — сказала Ирена. — Иди к себе, ты поняла меня?

— Жалко, — сказала девочка, не сдвинувшись с места. — Камилла тоже всегда прогоняет меня.

— Кто тебя прогоняет? — спросила Ирена рассеянно.

— Камилла, — сказала Рената и сделала маленький шаг в сторону дивана.

— Камилла? — спросила Ирена. — Эта глупая гусыня? Она должна радоваться, что ей разрешают жить здесь.

— Она вовсе не глупая гусыня, — сказал ребенок. — Мне нравится, что она живет у нас.

— Ну хорошо, как хочешь, — сказала мать, готовая пожертвовать убеждениями ради своего спокойствия. Однако она не могла не сказать, что Рената, как и ее отец, позволяет каждому морочить себе голову.

Девочка, не поняла этой фразы, но почувствовала, что мать уступила.

— Мне холодно, — сказала она, подбежала на цыпочках к дивану и уселась на корточки.

Ирена больше не старалась отослать ее. Часы пробили половину первого ночи. В этот момент на улице поднялся шум, внезапно и жестоко наполнивший комнату ужасом войны. Он заставил женщину встать со своего неудобного ложа, а испуганного, тихо плачущего ребенка зарыться в ее колени.

— Подожди, — сказала Ирена, — подожди, я посмотрю, что случилось.

Сдерживая дрожь, которую она пыталась объяснить тем, что замерзла, она подбежала к окну и чуть отодвинула затемняющие шторы. Рената побежала за матерью, цепляясь за ее ночную рубашку.

На улице было необычно светло. Созвездия Лебедя, Лиры и Орла, Большой и Малой Медведиц, Псов и Ворона, а также ярко сияющую Полярную звезду затмили неожиданно возникающие светло-оранжевые вспышки, которые быстро таяли в потоках молочно-белого света. Они появлялись беспрерывно, мощно, почти радостно, и тут же их жадно поглощал молочный свет. Все это сопровождалось всепроникающим грохотом — смесью колокольного звона и ударов молота. Стены дома не могли сдержать этого грохота, для него не существовало препятствий. Он давил на уши и сжимал виски женщины и ребенка, которые стояли у окна и полными страха глазами смотрели в грозную темноту ночи.