Полгода — и вся жизнь

Барон не мог припомнить, как давно был построен этот погреб. Когда его отец купил виллу, погреб уже существовал. Он протянулся в глубь полого поднимающегося сада широким подземным коридором со сводчатыми потолками из темно-красного кирпича, выложенного геометрическим рисунком. По бокам свод поддерживали мощные колонны, которые образовывали глубокие ниши. В них было прохладно на протяжении всего года. Температура там постоянно держалась между восьмью и двенадцатью градусами по Цельсию. Отец барона хранил в погребе вина, коллекция которых занимала лишь небольшую его часть. Сам барон никогда не пользовался погребом. Все, что он приобретал, тотчас же потреблялось. После первой мировой войны он сдал погреб виноторговцу. Тот заполнил его огромными сосудами с вином, установил широкие полки для хранения бутылок и был очень доволен помещением. Он заверял барона, что вина, которые хранятся в этом подвале, достигают великолепной зрелости. У французского рислинга, к примеру, появляется тонкий пряный букет, белое бургундское вино получает пикантную кислинку, австрийский цирфандлер — тяжелый приятный вкус, и даже местные красные вина приближаются по аромату к горьким миндальным винам лучших иностранных марок. Эти похвалы очень льстили барону. Его то и дело приглашали на винные дегустации. Но перед фашистским вторжением виноторговец, арийское происхождение которого не было безупречным, быстро продал все свои запасы и уехал за границу. Несколько местных виноделов, среди которых был и Вегерер, просили барона сдать погреб. Но он сурово отклонил эти просьбы, полагая, что кощунственно хранить в его подвале после благородных марочных вин местную кислятину. С тех пор погреб пустовал.

Прежде чем войти в него, нужно было пройти через пристройку с маленькой комнаткой для дегустации вин. Перейдя в распоряжение барона, эта комнатка быстро утратила свое первоначальное назначение. Здесь теперь хранили садовый инвентарь, ненужные картонные коробки, всяческий хлам, у одной из стен, все еще украшенной бумажными виноградными лозами, стояли покрытые пылью стол и скамейка — все, что осталось от прежнего убранства. После обеда барон, тихо ругаясь, мокрой тряпкой протер мебель от пыли.

— Я думаю, дорогой Гого, — сказала баронесса после скромного ужина, — мы должны сегодня опять поиграть в четыре руки. Мне бы очень хотелось этого.

Баронесса слыла замечательной пианисткой, барон же, хоть и был музыкален, плохо разбирался в нотах и охотнее всего играл на слух бойкие марши и мелодии из оперетт. Когда баронесса хотела помузицировать со своим мужем, она тщательно отбирала пьесы, отдавая барону более легкую партию. Играя, он в большинстве случаев был хмур и не сосредоточен, а когда допускал особо грубые ошибки, громко смеялся и через некоторое время говорил: «Играй одна, Терчи, моя дорогая. Так будет лучше». Баронесса покорно выполняла его просьбу, хотя знала, что произойдет потом: после нескольких тактов барон, тихо храпя, засыпал в кресле, обитом полинявшим от времени гобеленом.

Сегодня барон быстро взглянул на уже приготовленную музыкальную пьесу — «Фантазия номер один: фа-бемоль» Моцарта, оригинальную композицию в четыре руки для фортепьяно, потом посмотрел на свои карманные часы и ответил, что вынужден отказать себе в этой радости, так как у него еще есть дела.

Баронесса, которая всегда беспокоилась, когда слышала слово «дела» из уст своего мужа, захотела подробнее узнать, что это за дела, но он быстро исчез, помахав ей рукой.

Много позже, когда баронесса уже пошла спать, барон опять появился перед маленькой калиткой у верхней ограды своего сада, тщательно прикрывая левой рукой свет карманного фонарика. Свет от него проникал сквозь ткани ладони, окрашивая их в красный цвет, и барон некоторое время развлекался тем, что двигал рукой и смотрел, как изменялась сила света. Как он и опасался, ему не удалось найти ключ от калитки. Но он все же сломал замок в нескольких местах. Этот успех произвел на барона сильное впечатление.

Ночь была теплой. Темный город притаился под сияющим июньским небом, созвездия которого беспрепятственно посылали свой свет на землю, уничтожая страх и бессмысленные тайны. На юге ярко сияла Полярная звезда, на востоке — треугольник созвездий, вершинами которого были созвездия Лебедя, Лиры и Орла, между ними — фигуры Большой и Малой Медведицы, Псов и Ворона. Знак Псов барон любил, он напоминал ему о далеких днях его юности, о тех ночах, когда огни города не так ярко освещали ночное небо над его садом. Барон подумал о своем старшем сыне. Он знал, что его представления о службе сына не соответствуют действительности. Рядом громко застрекотал сверчок. Трава, еще сочная в это время, уже немного пахла сеном.

Вдруг невдалеке зашуршал гравий, кто-то тихо закашлял. Барон открыл дверь и направил луч фонарика в сторону идущего человека.

— Добрый вечер, дорогой инженер, — сказал барон.

— Добрый вечер, дорогой барон, — ответил отец Ренаты.

В пивной комнате, окна которой барон предварительно занавесил, инженер бросил на стол три голубые папки. Они были перевязаны черными тесемками и содержали чертежи станков, которые были изъяты Густавом Бухэбнером со своего предприятия и пока хранились у Ганса Ахтерера. Кроме того, пять мелко исписанных листков содержали отчет о сырье и полуфабрикатах продукции, которую инженер после готовящегося закрытия предприятия никоим образом не хотел потерять. Барон, который мало понимал в технике, выслушал объяснения инженера. По его лицу было видно, что он обдумывал его слова и склонялся в сторону положительного решения.

— Я могу предположить, господин барон, — сказал инженер, — что ваши возможности сбыта дефицитных товаров не ограничиваются только продуктами питания. До сих пор мы с вами занимались мелким бизнесом. Эти станки принадлежат мне. Их удалось приобрести, установить и привести в действие только благодаря моему труду, усердию и способностям. И вот теперь я должен все это продать за деньги, которые потеряли всякую цену. Я честный человек и придерживаюсь определенных жизненных принципов. Но меня хотят обмануть. Я был готов работать на благо государства и этой системы. Сейчас моя продукция не нужна. Хорошо. Но тогда мне не нужно это государство. И я не испытываю никаких угрызений совести, желая по своему усмотрению использовать то, что мне принадлежит.

Барона мало интересовали оправдания инженера. Он один верил, что они имели какое-то отношение к принципам. Барона интересовали только те дела, которые приносили хорошую прибыль и при этом были не слишком опасны. Дело, которое ему сейчас предлагали, сулило большую выгоду, но насколько велик риск, трудно было предположить. Барон полистал представленные ему материалы. Чертежи машин в разных проекциях ничего не говорили ему. Его занимали только слова инженера. В нем опять проснулся, несмотря на возраст, инстинкт охотника и игрока. К тому же ему доставляло радость сознавать, что запрещенными действиями он нанесет урон ненавистной ему системе и таким образом обманет ее.

— Где, вы сказали, сейчас эти станки? У друга в Нижней Австрии? У вашего старого знакомого?

— Так точно, — ответил инженер.

— Однако я не понимаю. Сначала вы везете станки туда, а потом назад?

— Это не обязательно, — объяснил Густав Бухэбнер. — Если вы найдете заинтересованное лицо, то станки можно будет забрать прямо оттуда. Приняв, естественно, все меры предосторожности. Это нужно сделать как можно раньше. Мой друг уже начинает беспокоиться. Он считается политически неблагонадежным и боится, что за ним следят.

— Если я правильно понял, вы хотите разместить у меня оставшуюся часть оборудования или, выражаясь точнее, то, что сможете демонтировать, не вызывая больших подозрений.

— Абсолютно верно, дорогой барон. Может быть, еще три-четыре станка. И кое-что из списка. Ваш погреб идеально подходит для временного хранения.

— Надеюсь, дорогой инженер, что этот срок будет коротким. Расскажите-ка мне подробнее о правовой стороне дела, чтобы я знал, насколько мы с вами уклоняемся от закона.