Полгода — и вся жизнь

Сзади раздался шорох. Это был инженер. Очнувшись от тяжелого сна, он сначала не мог понять, что это за шум, но потом сообразил, в чем дело. Он поискал рукой жену, увидел, что кровать пуста, встал и, шатаясь и ища опоры, вошел в гостиную. Там он увидел Ирену. Она обнимала дочь, которая показалась ему вдруг очень маленькой. Даже в этой ситуации он осознавал, как редко случалось то, что он видел.

— Ничего, ничего страшного, — громко сказал он. — Не бойтесь. Это артподготовка. В первый раз так близко от нас. Об этом объявляли газеты. Я забыл вас предупредить.

Ирена обернулась, но облегчение почувствовала не сразу. Ее сердце продолжало сильно и гулко стучать, она точно знала, что это состояние будет повторяться все чаще. Это был первый намек на тот большой страх, с которым отныне ей предстояло жить и который уже не был безобидным. Она смотрела на своего мужа, на его негероический облик и испытывала потребность сорвать на нем зло.

— Тебе не стыдно стоять перед ребенком в таком виде?

Инженер с удивлением оглядел себя и убедился, что выглядит действительно неприлично.

Ребенку было все равно, как выглядит отец. Девочка была наконец счастлива, что рядом с ней папа и мама, и ей уже не казались такими страшными вспышки света и грохот за окном, даже наоборот, они развеселили ее. Она подбежала к отцу, схватила его за руку и потребовала:

— Скажи мне, что делают пушки, что?

Густав взял одеяло и завернулся в него, чтобы не злить больше свою жену.

— Ты видишь за окном лучи прожекторов? Они освещают облака дыма и огня при выстрелах.

— Значит, этот огонь — от пушек?

— Да, — ответил отец, — при каждом выстреле получается огонь.

— В кого они стреляют? — спросила Рената.

— Сначала ни в кого, потом во вражеские самолеты.

— А пушки всегда так грохочут?

Отец кивнул.

— Смешно, — сказала девочка.

Инженер закрыл окно, без слов взял с дивана подушку и одеяло и отнес их в спальню. Ирена ничего не сказала и последовала за ним. Девочка осталась стоять в двери между спальней и гостиной.

— Мы все же должны попытаться заснуть, — сказал инженер, — стрельба продлится до половины второго.

— Можно мне остаться у вас? — спросила Рената, испугавшись смелости этого вопроса.

— Ну иди, — ответил отец.

Девочка устроилась между родителями, потянула на себя одеяло и укрылась им с головой. Скоро она уже не слышала шума за окном. Инженер с женой молча прислушивались к звукам извне, пока те точно в назначенное время не затихли. Но и потом они еще долго лежали без сна.

— Как я выгляжу? — спросила я Грегора, который сидел перед телевизором и смотрел программу новостей. Он удивленно смерил меня взглядом и сказал: «Как всегда». Но чуть погодя он все же захотел узнать, почему я об этом спросила.

— Потому что я хотела услышать другой ответ, — объяснила я.

Он встал, выключил телевизор — новости науки и искусства не интересовали его — и провозгласил:

— Сегодня вечером мы ужинаем в ресторане.

Он редко приглашал меня в ресторан, и раньше я обрадовалась бы. Вот и сегодня он ожидал, что я с благодарностью приму его предложение, и с покровительственной улыбкой ждал моего отклика. Но я сняла пальто, прошла в прихожую, повесила его на вешалку, вернулась, тихо напевая что-то про себя, все еще не дав ему ответа.

— Сегодня мы ужинаем в ресторане, ты слышишь, Рената? — Он встал, подошел ко мне и положил руки мне на плечи. — В итальянском или в греческом? — спросил он и выпустил дым прямо мне в лицо, чего я терпеть не могла.

Я мягко, но решительно убрала его руки с плеч, села, сняла туфли, поискала тапочки. Потом направилась в ванную, приняла душ и вышла уже в халате.

— Что все это значит? — спросил Грегор. Он был скорее растерян, чем рассержен. Я включила торшер и поудобнее устроилась в кресле.

— Это значит, что сегодня я не хочу никуда идти. Но я весьма благодарна тебе за эту милую идею.

Когда гордость Грегора что-то задевало — а в этом отношении он был очень чувствителен, хотя у других этого качества никогда не предполагал, — он старался скрыть свои чувства за какой-нибудь детской выходкой.

— Ну хорошо, — сказал он с сияющей улыбкой победителя, который знает, что через несколько секунд его дисквалифицируют, — нет так нет, мне все равно. Я хотел пойти только из-за тебя, потому что думал, что ты вернешься из больницы усталой и не захочешь идти на кухню.

— Ты прав, на кухню я действительно не хочу идти.

Бедный Грегор. Улыбка победителя погасла на его губах. Его такое милое, родное лицо выражало растерянность и разочарование. Я видела, что в нем растет гнев, который неминуемо должен обрушиться на меня. Я искала среди журналов проспект с репортажем о Барбадосе, который вопреки всему сохранила, спрятав между другими брошюрами, но никогда не притрагивалась к нему. Теперь я хотела прочесть его. Грегор стоял спиной ко мне, переключая каналы телевизора и забавляясь тем, что превращал четкие, естественные цвета экранного изображения в размытые контуры ярко-красных и зеленых тонов, которые наплывали на меня с телевизионного экрана и мешали сосредоточиться. Все это сопровождалось чрезмерно громким голосом комментатора, который вдруг перешел на хрип и превысил все мыслимые пороги звуковой чувствительности.

— Значит, ты не в настроении, — сказал Грегор, все еще стоя спиной ко мне и лицом к телевизору. Потом, быстро повернувшись, он закричал: — Ты капризное и неблагодарное существо. Зачем я тогда вообще сюда пришел?

— Я ведь говорила, что сегодня тебе лучше не приходить, — ответила я спокойно. — Выключи, наконец, телевизор.

Когда Грегор кричал на меня, а это случалось не так часто, я всегда пыталась подавить слезы и убрать с лица напряженное выражение, которое, правда, тотчас же появлялось на нем снова. Сейчас в этом не было необходимости. Я открыла проспект и принялась рассматривать роскошные цветные фотографии, одновременно с волнением ожидая, как Грегор поведет себя дальше. Ситуация была абсолютно новой для нас.

— Что мне теперь прикажешь есть? — спросил он укоризненным голосом. Его гнев, казалось, перерос в сильное чувство сострадания к самому себе. — У тебя приготовлено что-нибудь?

Я предполагала услышать что-то в этом роде. Я посмотрела на него и медленно покачала головой:

— Очень жаль, но у меня есть только молочная булка и масло для завтрака. Я не успела ничего купить после работы.

— Что ты за хозяйка! — вскипел Грегор еще раз. — Ведь ты несколько лет была замужем, заботилась о муже и ребенке, неужели за это время нельзя было чему-нибудь научиться?

Он знал, что это мое больное место. Несмотря на все мои старания, я действительно никогда не была хорошей хозяйкой. Мои поварские способности были минимальны, мне с большим трудом удалось организовать более-менее бесперебойное функционирование нашего домашнего хозяйства, и я часто зависела от добросовестности и честности своих добровольных помощников. Когда мы приглашали гостей, я могла предложить интересные идеи, чтобы вечер прошел успешно, но никогда не знала, как их реализовать. Я вела себя робко и нерешительно, когда мы с Юргеном занимались обустройством нашей квартиры. Эта задача часто ложится па плечи женщины. Результат не обрадовал ни меня, ни Юргена. Когда я осталась одна, этот мой недостаток потерял свое значение. Во время наших коротких встреч с сыном мне удавалось выполнять все его желания. Грегор же предъявлял требования по большей части не к качеству, а к количеству пищи. Таким образом, я довольно сносно со всем справлялась. Я совсем не намеревалась оставлять Грегора в этот вечер без ужина. Это было случайным совпадением, но оно пришлось как раз кстати.

— Иди домой, — сказала я мягко, не обращая внимания на его упреки. — Или зайди в одну из своих забегаловок, где тебя всегда так хорошо обслуживают. Рената Ульрих сегодня не подает.

— Ты, оказывается, не только капризна и неблагодарна, ты еще и несправедлива ко мне. Я ведь хотел сделать как лучше. В твоем поведении нет никакой логики.