Влюбленный Дед Мороз

Он достал из кармана пиджака плоскую серебряную фляжку, отвинтил крышечку, осторожно налил до половины и протянул Олегу:

— Выпейте. Вам сразу станет легче.

— Чего это я один буду пить? — возразил Олег, отнимая руки от лица и глядя на Александра Васильевича.

— Ну и я с вами за компанию, — дружелюбно согласился художник. Оглянувшись по сторонам, он вытряхнул из стоявшего на столе пластикового стаканчика Митькины карандаши, тщательно протер его носовым платком и плеснул туда из фляжки.

Олег залпом выпил. Жидкий огонь со скоростью молнии пронесся по всем его жилам. Сердце забилось с удвоенной скоростью. На глаза навернулись слезы.

— Что… это… такое?

— Эликсир блаженства, — ответил Александр Васильевич. — Ну или, в вашем случае, покоя. И забвения.

— Ничего себе! А можно еще?

Александр Васильевич внимательно посмотрел на Олега и покачал головой:

— Не думаю. Вы же не захотите забыть… вообще все? И всех?

— А может, это было бы к лучшему…

— Да перестаньте! Что вы, в самом деле, разнылись, как баба… Ну не получился у вас сегодня результат. Значит, получится завтра. Или послезавтра. Или через неделю. Через месяц.

— Через год. Через десять лет, — с грустным спокойствием продолжил Олег. Обидное сравнение, вкупе с эликсиром, окончательно привело его в чувство.

— Да, через год, а может, и через десять лет. Неужели вы не понимаете, что главное — не достижение цели? Главное — путь к ней. Путь, который, собственно, и есть жизнь.

Олег нахмурился.

— Нет, — сказал он наконец. — Не понимаю. Хотя не исключено, что в ваших словах что-то есть…

Александр Васильевич развел руками:

— Спасибо и на этом. А сейчас, может, все-таки чаю?

Пока они разговаривали в комнате Митьки, Нина успела переодеться, причесаться, накраситься и поставить в духовку еще один противень с булочками. Самому Митьке было разрешено взять новую приставку и до обеда пойти с ней к приятелю, жившему неподалеку, на Кубинской улице.

Пока они на кухне пили чай с булочками, Нина рассматривала Олега. Разумеется, она видела его раньше, и не один раз, когда приходила на школьные родительские собрания; но тогда он был просто Митькин учитель, существо казенное и даже бесполое.

Потом она встретилась с ним в романтичной обстановке уличной драки; но тогда у него был разбит нос, да и дрался он не за нее, а за Катю.

Теперь же, когда отец, который никогда и ничего не говорил зря, намекнул ей на возможность более близкого знакомства с математиком, она, полуприкрыв глаза длинными, густыми, тщательно накрашенными ресницами, изучала его со всей пристальностью и придирчивостью фармацевта, привыкшего иметь дело с потенциально опасными веществами.

Булочки с корицей в этот раз вышли супер. Впрочем, они всегда ей хорошо удавались. Но, даже охотно поедая булочки, Олег продолжал гнуть свою линию:

— Говорят, Паганини продал душу дьяволу за высокое мастерство игры…

— А вы верите в дьявола?

— Если бы верил, то также предложил бы свою душу, ни минуты не раздумывая…

— Не смотрите на меня так, я не он, — сказал Александр Васильевич.

— Да. Не похожи. К сожалению, — проговорил Олег.

— Какой вы, в сущности, еще ребенок… — заметил Александр Васильевич.

Олег с грохотом отодвинул стул, буркнул «спасибо» и ушел. Нина пошла его провожать. Вернувшись из прихожей, она покачала головой.

Александр Васильевич пожал плечами.

— Ребенок, — с некоторым удовольствием повторил он. — Большой талантливый глупый ребенок. Просто уперся в одну точку и не видит того, что рядом. Но — хороший мальчик, неиспорченный. Хороший мальчик для хорошей девочки.

— Папа, — сказала Нина, подумав, — знаешь, он для меня слишком сложный.

— Глупости… чем он для тебя сложный?

— Да всем. Хоть ты и говоришь, что он глупый, а мне кажется, наоборот — слишком умный. И слишком красивый. На него все будут засматриваться, а я женщина ревнивая. Мне бы кого попроще, вроде моего Вовочки…

— Балбес первостатейный был твой Вовочка! И ничего хорошего, кроме Митьки, он тебе не оставил!..

— Да, — смиренно согласилась Нина, — Вовочка был балбес. Зато как играл на гитаре и как пел: «Ангел мой неземной, ты повсюду со мной, стюардесса по имени… Нина!»

Утро 31 декабря Лилия Бенедиктовна провела в страшнейших, но приятных хлопотах.

Втроем с секретаршей и дворником они все в Клубе буквально перевернули вверх дном — начистили до зеркального блеска паркетные полы, выбили во дворе ковры, вытрясли гардины и пропылесосили мягкую мебель. Заново перемытая посуда засияла хрустально-серебряным блеском.

Лилия Бенедиктовна лично вынесла на помойку два больших пакета с бумажным мусором. Настроение у нее было праздничное, легкое; такого душевного подъема она не испытывала уже давно. А может, и вообще никогда.

— Весь хлам — долой! — заявила она изумленной секретарше, безжалостно пихая свои старые блокноты в третий мешок. — У нас начинается новая жизнь!

— Но, Лилия Бенедиктовна, вы же сами говорили о бережном отношении к архиву…

— Ну да, да, конечно… Просто я освобождаю место для… нового архива!

Успокоенная секретарша кивнула и принялась помогать с бумагами.

К двенадцати часам привезли елку. Елка была могучая, под потолок, свежая, в изморози. От нее сразу пошел густой вкусный запах смолы. Дворник, кряхтя, принялся устанавливать елку посредине гостиной.

— А игрушки-то, игрушки! — спохватилась Лилия Бенедиктовна.

Они с секретаршей принялись горячо обсуждать, что лучше — отправиться сейчас по домам и пошарить среди домашних новогодних запасов или поехать по магазинам и купить все новое. Дворник, зараженный общим энтузиазмом, цыкнул на них, чтобы не мешали и не путались под ногами.

— Лучше бы двери открыли… Вон уже полчаса кто-то звонит!

Лилия Бенедиктовна, велев секретарше дать дворнику чего-нибудь умиротворяющего, но ни в коем случае не алкогольного, пошла открывать.

На пороге стоял добрый молодец, что называется, косая сажень в плечах, в сине-серебряной униформе с вышитыми на груди и рукавах буквами ДМ. На щеках у молодца цвели морозные розы.

В руках он без малейшего видимого усилия держал огромную, в половину собственного роста, картонную коробку, перевязанную серебряной мишурой.

— Куда заносить? — осведомился молодец у замершей в изумленной хозяйки.

— Э… а вы, молодой человек, не ошиблись адресом?

— Чего там — ошибся, — возразил молодец, осторожно пронося коробку мимо Лилии, — мы никогда не ошибаемся. Это женский Клуб, а вы — Лилия Гессер. Разве не так?

Не дожидаясь ответа, он уверенно протопал в гостиную.

При виде молодца и коробки секретарша восторженно взвизгнула и захлопала в ладоши.

— Все так, — подтвердила Лилия, войдя в комнату вслед за ним, — но вы скажите хотя бы, что это? И от кого? И потом, я должна где-нибудь расписаться в получении?

— Это нам без надобности, — сказал молодец и подмигнул секретарше, отчего та сделалась совсем пунцовой.

— А может, там бомба? — поинтересовался дворник, когда молодец ушел. — Я бы на вашем месте не стал рисковать!

Лилия Бенедиктовна с секретаршей переглянулись и решили рискнуть.

В коробке не было бомбы. Там были елочные украшения, электрические гирлянды и хлопушки — в количестве, достаточном, чтобы украсить не одну елку, а несколько.

А под хлопушками помещался объемистый пакет с карточкой, на которой было написано «Л.Г., лично». Лилия сразу утащила пакет к себе. Изнывающая от любопытства секретарша тут же приникла глазом к замочной скважине, но, к несчастью, хозяйка кабинета оставила ключ в замке.

Когда четверть часа спустя Лилия вернулась в гостиную, секретарша попятилась и села прямо на открытый футляр с синими шарами тончайшего богемского стекла, а дворник, стоявший на стремянке, уронил позолоченную звезду-верхушку.