Осколки (СИ)

— И вот тут я решила, что она мне соврала, — уже у подъезда, поделившись размышлениями о так и не вернувшейся с войны Мэйсон, Кэлен озвучила свой вывод. Посмотрела на улыбающуюся Кару: — Что думаешь?

— Думаю… — Кара на миг отвела глаза. — Думаю, ты права, милая. Соврала она тебе, однозначно! Мэйсон вообще редко думает о себе… Да и потом, — помолчала, уставившись куда-то мимо Кэлен, вздохнула и, словно решившись на что-то, посмотрела прямо в глаза любимой: — Правда в том, что мы не знаем наверняка, кто из нас изначальная личность…

====== Часть 66 ======

— Что? — а Кэлен-то думала, лимит неожиданностей на ближайшее время исчерпан. Тряхнула ошарашенно головой: — Подожди. Как так? Тут же все понятно: Мэйсон появилась, когда ты встретилась с ужасами жизни в той общине, разве нет?

— Да, — улыбнулась, развела руками. — Это одна из версий. А другая — я появилась, когда Мэйсон испугалась… ммм… потерялась в непривычной, а потому опасной для нее мирной жизни.

— Хочешь сказать, что ты можешь быть… хм… результатом посттравматического синдрома Мэйсон? Боже, это даже звучит ужасно! — Кэлен покачала головой, зажмурившись: сердце вновь остро проткнуло жалостью, стиснуло на миг. А Кара лишь невозмутимо — совсем как Мэйсон, черт возьми! — пожала плечами, еще и с легкой полуулыбкой:

— Да, что-то вроде этого. Я думаю, что я скорее результат её очень сильного внутреннего конфликта… Ты правильно сказала, милая, Мэйсон все еще на войне, она с нее никак не может вернуться. Но очень хочет. Какая-то её часть очень хотела вернуться с войны, очень хотела поверить в мирную жизнь, в безопасность… в любовь, тепло, счастье. В то, что люди могут быть близкими, могут быть не врагами, не жертвами и преследователями, а друзьями… могут доверять, любить, жалеть, относиться с нежностью, дарить тепло… а не только причинять боль. Мэйсон не могла в это поверить… до сих пор не может, ты знаешь. Но какая-то её часть в это верила. Так сильно верила, так сильно хотела всего этого, что…

— Отделилась? Стала самостоятельной?

— Да, вроде того… И то, что на момент появления… или отделения… мне было семь лет… У Мэйсон ведь не было детства, понимаешь? Ей рано пришлось стать взрослой. Очень рано.

— Ничего себе теория, — Кэлен вновь покачала головой. — Но, радость моя, пэтээсэр, кажется, так не проявляется…

— Я и говорю, это лишь одна из версий, — Кара навалилась боком на спинку кресла, согрела Кэлен взглядом. — Видишь ли, мы с Мэйсон искали, но так и не нашли ничего на себя… никаких документов, кроме тех, что были в общине. А они, вполне возможно, поддельные. Поэтому мы так и не узнали, кто мы, кем были наши родители… Мы даже не уверены, что Кара Мэйсон — настоящее имя. Так что — да, кто из нас изначальная личность, а кто вторичная, мы наверняка не знаем.

Они не знают, кто из них кто... А Кэлен не знала, что говорить, как реагировать. Может быть, даже впервые в жизни — не знала. И не очень понимала, что она чувствует. Жалость? Да, несомненно. И вовсе не оттого, что Кара жаловалась — напротив, она сказала все это спокойно, обыденно, безэмоционально… даже немного слишком. Да, именно. Кэлен и услышала, определенно, скрытую за этим ровным мягким тоном боль. Это ведь, наверно, и правда тяжело и больно — не знать, кто ты. Ну, кто ты на самом деле. Не знать, кто твои родители — биологические, живы ли они. Любили ли они тебя? И почему оставили — по собственной ли воле или по воле злого случая? Несомненно, это тяжело и мучительно… И не потому ли так легко попадались в лапы маньяка те маленькие девочки? Ведь он… она… обещала им самое ценное — определенность. И надежду на избавление от этой мучительной тяжести, этой затаенной боли…

Да, Кэлен испытывала жалость — и к Каре, и к Мэйсон. Да что там, она переполнилась этой жалостью! Но… Кара всем своим видом показывала, что как раз в жалости она сейчас не нуждается, и Кэлен боялась её выразить. Неуместно же будет, ну! Или она ошибается? Давным-давно кто-то сказал ей: «Утешай не того, кто от боли плачет, а того, кто о боли молчит». Кто это сказал? Кэлен забыла. А вот сами слова в память врезались, категорически. И если бы сейчас здесь перед ней сидела и говорила все это Мэйсон, Кэлен без всяких сомнений излила бы на неё свою жалость. Несмотря на сопротивление — и даже назло ему, этому сопротивлению! Потому что она, Кэлен, уверена: Мэйсон ни черта не знает, в чем нуждается, когда дело касается чувств, её собственных чувств! Но Кара — не Мэйсон. Кара честнее в эмоциях, Кара куда как лучше понимает, что ей нужно, а что — нет. И если она показывает, что жалость ей не нужна… что ж, значит, так оно и есть.

Кэлен вытащила руку из-под ладони Кары, прикоснулась пальцами к её щеке, подалась вперед, к ней, и просто поцеловала. Мягко, нежно и глубоко… Успела заметить мелькнувшую в зеленых глазах благодарность — перед тем, как Кара опустила ресницы, отдавшись этому поцелую, откликнувшись на него не просто губами — всей собой.

Ночь.

Удивительное время. Любимое время. Для Кэлен ночь всегда была полна тайн, скрытых смыслов, волнующих надежд, манящих обещаний… чего? Бог его знает. Чудес, может. Ну, а что? Ведь именно ночью случилось с ней, с Кэлен, это чудо: она познакомилась с Карой. Кара… ночной житель с дневным теплым солнцем в глазах. Разве это не чудо? Да самое настоящее же, ну! И затем все продолжалось, развивалось именно по ночам: волшебство их встреч, магия рождающейся на этих свиданиях любви… взаимной, а оттого особенно чудесной.

Нет, конечно же, день Кэлен тоже любила. Радовалась солнечному свету и новым возможностям. Но… сколько она себя помнила, её дни всегда были заполнены до отказа — делами, хлопотами, суетой, общением, зачастую не слишком приятным, обязанностями… Совсем как вот это, минувшее, воскресенье. Сумасшедший же был день, ну! Не удивительно, что Кэлен даже обрадовалась, когда над Филадельфией окончательно сгустились сумерки, переплавив голубовато-сизый вечер в ночь и расшив синий бархат неба крупными хрустальными бусинами звезд. Которых, кстати, они, Кэлен с Карой, и не увидели бы во всей красе, если бы там, у подъезда дома 1015 на Честнат-стрит, после поцелуя Кэлен не спросила:

— Ты хочешь домой? Сейчас?

— Ну… — Кара стрельнула взглядом, отвела его привычно. Улыбнулась едва заметно — намек, обещание улыбки: — Если только для того, чтобы… продолжить в спальне…

— Продолжить стоит определенно, — Кэлен прикоснулась губами к уголку её губ. — Только не в спальне… и не дома.

— А где? — Кара даже в глаза ей уставилась, прямо, не отрываясь — от изумления, не иначе.

— Под звездами, — загадочно шепнула Кэлен. Пообещала: — Тебе понравится! — и, не дожидаясь согласия — она и не сомневалась, впрочем, что Кара согласиться! — завела двигатель и увезла Кару в Харбор-парк на Спрус-стрит.

Конечно, гавань была еще закрыта — она работала с мая по октябрь, но детектив Амнелл, как и большинство полицейских Филы, приятельствовала с владельцами маленькой компании проката прогулочных яхт — тремя копами на пенсии. И знала, что они почти круглый год и круглые сутки проводят на пришвартованной к пирсу — навечно пришвартованной, ибо эта яхта уже отходила свое и ныне служила офисом, — «Красавице Делавера». Так что Кэлен без проблем добыла лодку, небольшую, ладную парусную яхту, правда, оснащенную и вспомогательным дизельным двигателем тоже… Именно им они и воспользовались, ибо детектив Амнелл, конечно, много чего умела — но вот под парусами ходить ей не случалось. Как и Каре.

К тому моменту, когда сумерки окончательно растворились в расшитой хрустальными бусинами ночи, Кэлен и Кара уже покачивались на якоре в полумиле от берега. Лежали, обнявшись под теплым пледом, прямо на крыше рубки, на надутом и укрепленном у самой мачты спасательном плоту, и смотрели на звезды. Забавно… В детстве Кэлен Амнелл нередко проводила летние ночи на плоской крыше родительского дома: устраивалась в спальном мешке и смотрела на небо, пока не засыпала. Звезды там, над пригородом Филы, были огромными, яркими, близкими… совершенно завораживающими! И маленькая Кэлен обожала разглядывать их… Потом звездное небо затмили негаснущие ночь напролет огни Филадельфии — на долгие, долгие годы. И лишь теперь, когда в её жизни появилась Кара, Кэлен снова начала видеть звезды.