Меги. Грузинская девушка

Астамур дрожал. Он сразу же заметил полноту Меги. Цицино ведь намекала ему об этом несколько раз. Он обрадовался ей и закричал:

— Меги!

Девушка подняла голову. В зове абхаза она почувствовала и радость, и отчаяние. Он начал лихорадочно говорить, задыхаясь от возбуждения.

— Ты — мое пламя, ты душишь меня!

Дрожь прошла по телу Меги. Она вскинула голову, взглянула абхазу в глаза. Астамур потупил взор.

— Так же вы клялись моей магери!

Эти слова, будто молния, сверкнули перед абхазом. Целый рой мыслей зашевелился в его мозгу, и среди них одна, которая, какой бы безрассудной и легкой она ни была, казалась ему спасительной соломинкой.

— Да, я клялся Цицино… — вымолвил он наконец. — Но лишь из любви к тебе, ради тебя, Меги.

Лицо Меги просияло. Теперь уже слова Астамура были для нее соломинкой.

Но взор абхаза тускнел. Он ничего не видел перед собой. Он недоумевал. Откуда ей это известно? Неужели она выследила, подслушала? Не может быть. Неужели Цицино сама ей это сказала? Невероятно. И вдруг он со всей остротой почувствовал, что уличен во лжи. Из груди его вместо слов вырвался хрип. Силы покидали его. Его тело разрывало на куски, и каждый был подавленным криком.

Взгляд Меги, уловившей неладное, стал беспокойным. Абхаз пробормотал что-то бессвязное. Он и сам уже не верил своим словам. К своему ужасу он почувствовал, что соломинка переломилась.

Девушка ждала… «Что же дальше?» Убийственный вопрос для влюбленного, силы которого на исходе. Теперь сломалась и соломинка Меги. Она почувствовала неискренность слов Астамура. Она еще стояла в ожидании чего-то… Если бы Астамур, одержимый страстью, бросился к ней и унес ее на руках далеко, как знать, быть может, она против своей воли, как в дурмане, полетела бы с ним хоть на край света. Но теперь… Девушка заметила его слабость, его смятение и удалилась. Абхаз стоял уничтоженный. Впервые в своей жизни он плакал.

ПОДКИДЫШ

В душе Меги зрела восемнадцатая весна. Она всем телом ощущала, что наливается, как плод. Она сама была плодом, погруженным в свой внутренний рост. Она подставляла себя весенним лучам солнца, радуясь ему, как радуется созревающая гроздь винограда. Блаженство разливалось по ее молодому телу. Но временами она физически ощущала ничем не истребимое пятно позора. Лишь Цицино и Меники были посвящены в ее тайну. Догадался ли Астамур об этом, они не знали. Когда опытный взгляд няни или матери ощупывал ее тело под широкими складками платья, она смущалась и краснела от стыда. Цицино и Меники старались сдерживать любопытство и не смотреть лишний раз на Меги. В доме воцарилось молчание. Мать и няня почти не говорили между собой. От Меги нельзя было добиться ни слова. Она являла собой плод, несущий в себе другой плод.

Последняя встреча с Астамуром вызвала в девушке смятение. В душе образовалась пустота. То, что постоянно, глухо терзало ее — встреча матери с Астамуром, — становилось для нее с каждым днем все таинственнее. Она не решалась спросить мать об этом. Она знала, что своим вопросом убила бы любовь в сердце матери, да, пожалуй, и в себе самой. Меги, как могла, скрывала свое замешательство. Иногда она выдавала себя взглядом, непроизвольно брошенным на мать. Это случалось в те минуты, когда она позировала Вато. От Цицино не ускользал этот взгляд, но она приписывала его беременности дочери и тут же успокаивалась.

Меги привыкла к одиночеству. С подругами она уже не встречалась, совсем перестала выезжать верхом, совершая лишь прогулки, во время которых вдыхала аромат трав и влажной земли. Она часто приходила к источнику и смотрела на его чистую гладь, отражавшую светлую лазурь неба. По поверхности воды скользили тени от листьев. Девушка наслаждалась прозрачностью ничем не замутненного источника, созерцание которого одновременно пробуждало в ней и печаль: ведь сама она была уже не той, что раньше. И она отводила взгляд…

Так было и сегодня. Был март. Так сильно запахло веской, что казалось, будто она вот-вот поглотит или задушит девушку — свой собственный плод. Меги вспомнила прошлогоднюю весну. Тогда все было иначе! А может быть, это не весна, а она сама так изменилась? Ей стало не по себе. Если бы она в эту минуту могла заглянуть в свои собственные глаза, то с ужасом увидела, что они навсегда утратили былую лучезарность. Девушка думала о встреченных ею тогда всадниках, особенно о том, у которого на руке был белый сокол. Как близко и как далеко это было! Как радостно было тогда на душе и как мрачно теперь! Яркие лучи солнца причиняли боль глазам. Она чувствовала себя раненой, и рана эта была открыта. Вдруг Меги вздрогнула и насторожилась. Раздался топот копыт. Она отскочила в сторону и спряталась в кустах. Тогда, купаясь в источнике, она не спряталась при появлении всадников, хотя и испытывала девичий стыд. Может быть, это те же самые всадники? Девушка с трепетом прислушалась. Всадники приблизились, и она не поверила своим глазам: это оказались Джвебе и Астамур! Не привидения ли это? А, может быть, ей это приснилось? Меги замерла в кустах, наблюдая за приближающимися мужчинами. На этот раз ни у одного из них не было сокола. Как и тогда, они подъехали к роднику. Они весело смеялись, шутили. Их кони пили прозрачную воду. Меги слышала каждый звук.

— Ты помнишь? — спросил Джвебе друга.

— Что? — спросил в ответ абхаз.

— Девушку… Меги… Здесь…

— Помню, конечно…

Джвебе лукаво улыбнулся и медленно произнес:

— Ты, наверно, уж думаешь о другой?

— А разве в Абхазии или Мегрелии мало красивых девушек?

— Ах, так…

Меги вся напряглась, превратившись в трепещущий, оголенный нерв.

— А ты что думал?

Астамур дерзко рассмеялся, произнеся эти слова. Ему хотелось похвастаться перед другом. Он, конечно, чувствовал, что лгал, но демон тщеславия сильнее человека, особенно в тех случаях, когда дело касается женщин. Он не знал, что слова воздействуют на атмосферу. А здесь атмосферой была Меги. И как только абхаз произнес последние слова, Меги ощутила себя разорванной на куски. И когда эти куски постепенно снова соединились в единое тело, всадники уже ускакали.

Вечером у Меги начались родовые схватки. Цицино не находила себе места. Меники посчитала месяцы и очень удивилась, что не хватало одного. Она предположила, что роды будут преждевременными, и сделала на всякий случай необходимые приготовления, ибо была сведущей и в акушерстве. Вато находился в Гурии, и поэтому в доме остались лишь женщины. Нау пока ничего не знал, но слабому полу нужна была его помощь, и Цицино доверила ему тайну дочери, так как была уверена, что может во всем положиться на него. Меги без единого крика терпела боли. Она полностью покорилась судьбе. В полночь роды закончились. К великому разочарованию Меники родился мальчик. Цицино тем временем успела обстоятельно поразмыслить о происшедшем и с помощью Нау беспрепятственно осуществить свой план. За полночь у калитки послышался плач грудного ребенка. Слуги проснулись. Кто-то из них вышел из дому и принес младенца. Все решили, что это подкидыш, и ребенок был отдан жене одного из слуг для кормления. Цицино была рада, что дочь разрешилась от бремени. Меники же не могла смириться с тем, что родился мальчик, а не девочка. Мысли обеих женщин были заняты новорожденным. Только одна Меги не думала о своем дитяте, ибо не питала к нему никаких материнских чувств. Ей казалось, будто что-то инородное и случайное, бог весть каким образом оказавшееся в ее теле, теперь оставило его. Она чувствовала, что не родила, а как бы извергла его. Поэтому бедное дитя и для нее было подкидышем.

ТРИ УДАРА

Меги снова позировала художнику под тем же деревом. Солнце палило уже не так нещадно, и приятное тепло растекалось по телу девушки. Теперь ей не казалось, будто Вато намеревается лишить ее чего-то сокровенного. После родов ее нрав смягчился, она стала радоваться краскам полотна. Весна плыла по лику земли, пьянея от бутонов и почек. Художник глубоко чувствовал дышащее блаженство полей. Он был счастлив, что на его полотне появляется родственное всему тому, что расцветало вокруг. Меги сидела молча, глаза источали тихую грусть. Художник перевел взгляд с девушки на портрет, затем с портрета на девушку. Его кисть на мгновение остановились. Нет, это еще не все, что нужно. Он ждал последнего мазка.