Меги. Грузинская девушка

Ночная мгла поглотила фиолетовые тени вечера. Меники вернулась. Войдя в свою комнату, она в тот же миг заметила исчезновение восковой фигурки. Лицо ее омрачилось, но ненадолго, ибо она тут же обо всем догадалась. Она зашла в спальню Цицино. Там в углу стоял сундук Меги, в котором девушка хранила всевозможные обрезки из сукна, парчи и другой материи. Пока Меги говорила с прислугой во дворе, старая волшебница набрела на верный след: открыв сундук, она увидела там восковую фигурку, которая была уже обвита не шипами терновника, а благоухающими цветами. Меники улыбнулась: она все поняла и закрыла ящик.

Приехала и Цицино. Няня и мать Меги были вдвоем.

— Ну, обещала княгиня помочь тебе? — спросила волшебница.

— Да, она обещала мне.

— А какие новости при дворе?

На этот вопрос Цицино ничего не ответила. Она задумалась.

— Ты видела там кого-нибудь? — снова спросила Меники.

Этот вопрос вернул Цицино из забытья. В ответ она протянула:

— Да-а-а…

— Кого?

— Того… Абхаза…

— Того, со шрамом на носу?

Да.

Меники разглядела на лице Цицино прилив нежной радости. Она прикусила губу, сдерживая улыбку.

— Ну и что?.. Он тебе понравился?

Цицино промолчала. Прилив радости на ее лице превратился в багровый гнев. Няня опустила голову. Наступило гнетущее молчание. Вдруг Меники сказала:

— Мне кажется, Меги любит абхаза.

Цицино насторожилась. Няня встала, подошла к сундуку Меги и, улыбаясь, обратилась к Цицино.

— Взгляни, пожалуйста!..

Цицино подошла к сундуку и увидела лежащую в нем восковую фигурку.

— Ну, что скажешь? — спросила Меники.

— Это, наверно, колдовство? И это сделала ты? — строго спросила Цицино.

— Ну да, я… мне хотелось освободить Меги от него.

Цицино молчала.

— Как видишь, она любит его… — улыбнулась волшебница, указывая морщинистыми пальцами на цветы.

— Это я и так знала, — ответила Цицино.

Няня была немало удивлена.

СМЯТЕНИЕ

Цицино однако знала еще больше. В душе ее что-то начало буйно разрастаться, будто какое-то дикое вьющееся растение пустило там корни. Нау ощущал это еще сильнее, чем она сама. Когда Цицино вышла из замка княгини, он жадными глазами прощупывал ее лицо, похожее на отражение в изумрудной воде. С проницательностью ясновидца безнадежно влюбленный раб тут же заметил сильное смятение чувств, отразившееся на боготворимом им лице. В замке были гости из Кахети, Картли, Имерети, Сванети, Гурии и Абхазии. Цицино, наверное, увидела там кого-то, кто запал ей в душу, — подумал Нау. Когда он помог ей подняться в седло и его правая рука коснулась ее тела, он уже не сомневался: ее душа была в смятении. Они ехали молча. Цицино не хотела говорить, а Нау не осмеливался нарушить молчание. Как счастлив он был, когда они ехали из дому в замок! Цицино была тогда весела, говорила с ним, шутила и даже бросила ему несколько взглядов, осчастлививших его. Теперь же она была холодна и неприступна. Если бы в эту минуту Нау спросил себя, принадлежала ли эта женщина ему хоть когда-то, он не смог бы ответить себе на этот вопрос — такой далекой и странной, такой незнакомой была теперь Цицино. Нау попытался вспомнить всех гостей княгини, которых он видел.

Больше всех его волновал абхаз со шрамом на носу. И, как оказалось, — не напрасно. Когда Цицино говорила с княгиней, другие гости отошли в сторону, тихо беседуя. Он сразу узнал абхаза по шраму. Еще больше бросался в глаза хищный взгляд зеленых глаз. Увидев его, Цицино вздрогнула. Каждый раз, когда она испытывала эту дрожь, она знала, что мужчина, стоящий перед ней, подчинится ей в любви. Но на этот раз произошло нечто удивительное: когда она была представлена и он услышал ее имя, лицо хищника мгновенно преобразилось, нежность, подобная мягкому лунному сиянию, вдруг разлилась по нему. Цицино была изумлена: абхаз же недоумевал еще больше, ибо он нежданно-негаданно увидел перед собой Меги, ставшую зрелой женщиной. Лишь волосы Цицино с темно-фиолетовым отливом отличались от волос дочери. Астамур смотрел на Цицино и видел в ней Меги. Нежное сыновнее чувство пробудилось в нем к этой женщине. Ему хотелось положить голову ей на плечо и поцеловать ее, как целуют красивую мать красивой возлюбленной. Он стоял перед ней смущенный. Что смутило его? Может быть, он вспомнил, что Меги убила его сокола? Мать Меги скорее всего знала об этом, — подумал он. Под строгим взглядом Цицино Астамур побледнел. Они не сказали друг другу ни слова, но нервы их были так напряжены, что они и без слов все чувствовали и понимали. Но чувство женщины было беспорядочное — оно, как лиана, разрослось в ее душе. Молодой абхаз нравился ей. Взять, взять его себе, заставить любить себя! — подумала она. И тут Цицино представила себе дочь, ее глаза, которые она будила поцелуем; и в душе ее зашевелилось сострадание, острая тоска пронзила ее материнское сердце. Но Цицино тут же пришла в себя. Ну и что ж?.. Пусть моя любовь будет местью за дочь, за поруганную честь моей дочери… А что если Меги любит его? Цицино снова задумалась. Она вспомнила, как Меги удержала ее тогда, когда она по примеру амазонок намеревалась вызвать молодого абхаза на поединок… Может быть, она по-настоящему любит его!.. Сердце Цицино сжалось. Когда няня показала ей восковую фигуру, которую Меги обвила благоухающими полевыми цветами, она уже не сомневалась: Меги любит Астамура. Цицино содрогнулась, впервые, правда, лишь на одно мгновение, увидев в своей дочери соперницу в любви.

СНАДОБЬЕ

Меги сидела под раскидистым ореховым деревом, отдавшись магии полудня. Она глядела на беспредельную ширь, на которой точно мякоть ананаса, разливалось золотом солнце. Вокруг дары плодоносящей земли. Меги сама была одним из этих даров. Ее ноздри раздувались, жадно втягивая терпкий аромат земли. О чем она думала? Она сама, пожалуй, не знала этого. Ее мысли, словно черные тени, скользили по воде. Возможно, в крови ее зарождалась догадка, которую сознание ее еще не было в состоянии осмыслить? Меги встала и пошла в поле. Ее взгляд упал на ярко-красные чашечки цветков. Она вздрогнула всем телом, почувствовав в себе что-то совершенно ей незнакомое. Так, наверно, прорезается первый зуб. Вялой, утомленной возвращалась она домой. Во дворе она встретилась с Меники.

В последнее время Меги с трудом выносила испытующий взгляд волшебницы. Меники как-то по-особому разглядывала девушку, словно хотела найти ключ к какой-то тайне. Она следила за каждым движением Меги. Словно тени, мелькали подозрительные желто-красные пятна на ее лице. Это не могло, конечно, ускользнуть от внимания старой няни. Она заметила еще что-то новое: ее подопечная стала привередливой в еде, даже капризной. Нрав ее стал неровным, нетерпеливым, нелюдимым. Подозрения Меники скоро перешли в уверенность. Теперь же при виде Меги рассеялись ее последние сомнения: все ее тайные догадки окончательно подтвердились.

Вечером няня принесла Меги настой, приготовленный из сока растения карцили. Так же, как и месопбтамская финиковая пальма, это растение двуполо. Корень его белый, а из лепестков — красные мужского, а белые женского пола. Меги узнала настой по его цвету и испугалась. Она как-то видела смертельно-бледное лицо крестьянки, выпившей этот ужасный напиток.

— Пей, не бойся! — шепнула ей волшебница.

— Ни за что! — крикнула Меги.

Лицо Меники помрачнело. Не сказав ни слова, она вышла из комнаты.

Меги дрожала от страха. Взглядом, полным гнева, посмотрела она вслед старой волшебнице. Кровь девушки заволновалась, опьяненная неведомой тревогой, в которой шевелилась незнакомая, крохотная, почти ничтожная радость.

ДОГАДКА

Вато своим близким всегда казался странным. После возвращения из Мегрелии эта странность усугубилась. Он отрастил длинные волосы и почти ни с кем не говорил, разве что с самим собой. На все замечания или вопрос отвечал несокрушимым молчанием. Да он, собственно, никого уже не замечал вокруг себя, прислушиваясь лишь к своему внутреннему голосу. С тревогой следил отец за превращением сына. Могучий, строгий старец боялся, что разум сына может помутиться. Разве его рваная одежда и чрезмерное пристрастие к молитве не были первым признаком помешательства? Однако он знал, что на чистом теле сына было свежее белье. Это немного успокаивало его. Князья и дворяне, жившие по соседству, не любили Вато. Его свободный, независимый дух не позволял им сблизиться с ним.