Меги. Грузинская девушка

Проходили дни и недели, наполненные исходящими от собак и лошадей испарениями, влажными ветрами безбрежного моря, ароматом сена, запахом парного молока и козьего сыра, сыростью и теплом конюшен.

Абхаз то исчезал из Мегрелии, то снова появлялся. Он пытался через Джвебе встретиться с Меги, но это ему никак не удавалось. Прошел слух, что он несколько раз встретился с Цицино, но никто не мог сказать ничего определенного об их отношениях. Когда же они в каком-нибудь обществе молча сидели друг возле друга, то проницательный взгляд мог заметить, что между ними что-то было: уже лишь тот факт, что они были вместе, говорил о какой-то принадлежности друг к другу.

Нау был рабом Цицино, и он с наслаждением подчинялся ей. Из человека он превратился в зверя, поклонявшегося своей богине в человеческом облике. С обостренным, звериным чутьем искал он на теле Цицино следы от поцелуев. Но он не видел их и стал похож на собаку, потерявшую след. Нау не находил себе покоя. Он наблюдал за Цицино, следил за ней даже по ночам. Он чуял призраков. Однажды ночью ему почудился расплывчатый силуэт абхаза, ожидавшего, как ему показалось, кого-то. Но силуэт скоро исчез. С той ночи несчастный раб совершенно потерял покой.

НОЧЬ

На мегрельскую равнину опускались ночи во всем великолепии южного полнолуния. Они порой были так прозрачны, что невооруженным глазом можно было видеть фазы Венеры.

Нау уже давно не смыкал глаз по ночам. Его терзало смутное предчувствие беды…

Ослепительно белая ночь легла на безграничную тишину. Нау сидел на верхушке могучего дуплистого дуба, скрытый в листве. В случае надобности он мог спрятаться и в дупле. Он, казалось, ждал кого-то. В руках у него было ружье. Уже в течение многих ночей он истощал себя ночным бдением, и каждый восход солнца был для него облегчением. Он сидел, сжавшись в клубок, и тело его, казалось, стало зрячим. Охваченный нечеловеческой страстью, комок плоти обрел дар ясновидения. Его незримые сверхчувствительные щупальца докладывали ему: эта ночь принесет что-то новое. Он посмотрел на заходящую луну, похожую на опаловый пупок Астарты. Послышался шорох. Нау насторожился. Со стороны ущелья приближался всадник. Он подъехал к небольшому холму, остановился, спешился и привязал коня к суку ивы. По тому, как незнакомец слез с коня, Нау узнал в нем абхаза. Нау зашевелился, но тут же собрался и напрягся снова.

Мужчина в выжидательной позе остался стоять возле коня. Он ждал Цицино, назначившую ему свидание. Абхаз был озадачен. Он не понимал, что означал этот вызов. С Цицино он два-три раза встретился у княгини. Кроме того, он виделся с ней несколько раз в семьях, близких ко двору. Во время этих редких, коротких встреч они мало говорили, упоминая между прочим и имя Меги. Астамур с радостью признался бы во всем матери своей возлюбленной: о своей неукротимой страсти, о вине своей перед Меги, о безграничной любви к ней. Но мать Меги, казалось, избегала его покаяния. Когда же ему удалось однажды заговорить с ней об этом, она улыбнулась непроницаемой улыбкой и шепнула ему, что когда-нибудь ответит ему на его признание. И вот теперь, вот здесь он ждал ее ответа.

Через несколько секунд слева показалась фигура женщины, приближавшейся к мужчине. Нау вздрогнул: это была Цицино. От напряжения он не мог шевельнуться, застыв, как застывает больно прикушенный язык. Увидев оливковое лицо Цицино в лунно-синем свете, абхаз просиял. Он пошел ей навстречу и поцеловал ей руку. Нау вздрогнул опять, и его указательный палец пополз к курку.

Цицино ощущала, как вздымается ее грудь. В этом абхазе было что-то, смущавшее ее свободный дух амазонки. Она вообще смотрела на мужчин сверху вниз, как на отпущенных ею рабов. Но на этот раз все было не так. От абхаза исходила какая-то непостижимая притягательная сила. Встречаясь с ним, она подавляла в себе чувства. Может быть, боялась испытать поражение? Нет. Ее отношение к абхазу было сложнее. Астамур привлекал ее, как, пожалуй, никто другой. Однако Цицино ни на минуту не забывала о своей обесчещенной дочери. Порыв нежности к Астамуру в такие минуты переходил в бешенство, и она думала тогда о мести, о мести амазонки. Отомстить за поруганную честь дочери? Но каким образом? Обхватить своими нежными и в то же время хищными руками его шею, унизить его в любви, обессилить, уничтожить! Но осуществлению этой мести что-то препятствовало. Цицино было известно: Меги любит абхаза. Но не только любовь Меги останавливала ее. Она не была уверена, что месть не перейдет в наслаждение. Никогда еще душа Цицино не была так смятена.

Цицино и Астамур начали перешептываться, но слова обоих не соответствовали их чувствам и мыслям. Нау был весь внимание, хотя он почти ничего не понимал. Однако то, что доходило до его слуха, звучало как бессвязные слова любовного стихотворения, и он держал указательный палец на курке.

— Как ярко светит луна! — сказал Астамур.

— Она почти слепит глаза, — ответила, улыбаясь, Цицино.

Молчание было бы невыносимым для мужчины, если бы не чарующая улыбка женщины.

— Как поживает Меги? — спросил наконец абхаз.

— От нее нельзя добиться ни слова, — сказала Цицино и приблизилась к Астамуру. Ее горячее, благоухающее дыхание обдало его, и легкое волнение овладело им.

— Я сгораю от любви… Я люблю… — пробормотал он.

— Правда? — спросила она многозначительно.

Астамур смутился и умолк. Слова были излишни. Живой, трепещущий мост появился между обоими, и слова лишь разрушали его.

— А если я люблю? — спросила вдруг Цицино голосом незнакомой женщины. Астамур побледнел. Нау больно укусил себя в левую руку: последние слова Цицино он расслышал отчетливо.

— Кого? — спросил абхаз после небольшой паузы.

— Вас… тебя… — ответила Цицино.

Эти слова не дошли до слуха Нау, ибо произнесены они были чуть приоткрытыми устами. Лишь теперь Астамур взглянул на эти уста.

— Меня? — спросил он удивленно.

— Да, тебя, — сказала Цицино и снова улыбнулась.

Нау не расслышал и этот шепот. Он еще сильнее укусил себя в руку.

Абхаз взглянул женщине в лицо. Его взгляд скользнул по темной сини ее больших глаз: они горели, как два камня фиалкового цвета. Он ощутил натиск таинственных токов, способных вырвать человека из самого себя. Астамур упал перед Цицино на колени, целуя ее ноги. Она медленно опустила свои пальцы в его волосы. Неистовая страсть охватила абхаза. Он целовал ее колени, бормоча бессвязные слова.

Нау держал указательный палец наготове. Нажать на курок? Но тогда он потеряет ее навсегда. Как часто он сидел здесь, в дупле этого дерева, скорчившись, с ружьем в руках. Как часто он был готов убить любовника, которому отдавалась Цицино. И все же он ни разу не нашел в себе мужества исполнить свое намерение. Каждый раз, на рассвете, он принимал решение в следующий раз непременно убить ее избранника. Но в следующий раз повторялось тоже самое. В своем страдании он поддерживал себя мыслью, что эта женщина хоть в какой-то мере будет принадлежать ему, и к страданию примешивалось предвкушение блаженства. С приглушенной болью всматривался Нау в Цицино. Он так затаил дыхание, что малейший перебой сердцебиения взорвал бы его. Абхаз потерял всякую власть над собой. Совершенно забывшись, он гладил колени и бедра женщины, издавая глухие звуки наслаждения. Цицино уже не улыбалась. Она чувствовала, как в ее теле поднималась горячая, сладостная волна. Еще миг, и она, как и Астамур, оказалась бы во власти безумия. И вдруг ее взор, уже начавший было затуманиваться, воспринял вблизи два горящих угля. Она вздрогнула: не были ли это глаза Меги? Горячая волна отхлынула и женщина пришла в себя. Абхаз еще был в чаду упоения: он ползал в ногах у нее, целовал ее, бормоча что-то, раздувшимися ноздрями втягивал в себя аромат ее колен. Вдруг женщина отступила от мужчины и сказала с презрением:

— Ползай, ползай… Любви моей дочери ты недостоин…

Уже в следующее мгновение Цицино осознала, что слова эти были произнесены слишком громко. Может быть, ей хотелось, чтобы их услышали там, откуда только что сверкнули чьи-то глаза? Но если бы кто-нибудь стал ей это доказывать, она решительно отвергла бы это. Цицино неестественно громко рассмеялась. Как бы протрезвев, абхаз стремительно вскочил на ноги. От выражения нежности и блаженства на лице женщины не осталось и следа. Цицино стояла перед ним, как разъяренная амазонка, желанная и страшная — он вдруг увидел перед собой врага. Ему хотелось всадить кинжал в грудь этой женщины, но обессиленная рука осталась на эфесе. Астамур уже не сомневался, что был околдован чарами мегрелки. Побежденный, униженный, раздавленный, он чуть ли не ползком удалялся от нее. Цицино улыбалась. Никакой любовный восторг не доставил бы ей такого наслаждения… Словно вакханка, только что одолевшая свою мужскую жертву, но только еще страшнее и обольстительнее, стояла Цицино перед Астамуром…