Услышать тебя...

— Какая гроза? — удивился Сергей.

'— Третьего дня такое столпотворение было… Я страсть как грозы боюсь.

Никакой грозы Сергей не помнил. Видно, был хо­рош. .. Вот почему Дружок такой прибитый был: он тоже грозы боится. Как загрохочет гром, так заползает в са­мый дальний угол и только вздрагивает при каждом ударе. И никакая сила не выманит его оттуда. Пройдет гроза, а пес еще долго не вылезает из своего убежища, И потом весь день ходит смущенный и подавленный, Не помнил Сергей грозы с молнией. В это время в нем самом бушевала буря...

Глядя на статную, миловидную Лизу, Сергей испыты­вал раздражение. Зачем она пришла? Не нужно ему ее молоко и она сама! Пускай убирается ко всем чертям! Но не мог же он бросить эти жестокие слова женщине, которая с такой хорошей улыбкой смотрит на него и вот угощает парным молоком... И потом, при чем здесь Лиза? Она, наверное, совсем из другого теста… И эта робкая уступка самому себе снова вызвала в душе Сер­гея смятение и растерянность. Он понимал, что больше, пожалуй, никогда не будет относиться к женщине, как раньше. После всего, что произошло, он в каждой жен­щине видел потенциального врага. Врага коварного, ко­торый в любой момент сможет нанести смертельный удар из-за угла, в спину! И вместе с тем Сергей отлично понимал, что его детская злость на всех женщин мира — ребячество. Наверное, родись он веком раньше, после всего пережитого ушел бы в монастырь и стал примерным монахом...

Лиза каким-то особым женским чутьем догадалась, что происходит в душе Сергея. Улыбка исчезла с ее полных губ. Молодая женщина бесшумно отделилась от дерева и приблизилась к Сергею. Совсем близко видел он ее глаза с расширившимися в сумерках зрачками, ощущал приятный аромат чистого женского тела. Она даже шевельнула рукой, будто хотела прижать его го­лову к груди и потрогать волосы. И движение это было почти материнское.

— Чего запил-то? — негромко спросила она. — С горя иль с радости? Да и зачем ты сюда приехал? Молодой, красивый... Ох, не от хорошей жизни! Как звать-то тебя?

Сергей сказал.

— Жена ушла?

— Может быть, я от нее ушел.

— Ох, нет, милый! Если бы ты от жены ушел, то не подался бы сюда, к нам на озеро. Миловался бы в го­роде с другой... Не похоже, что ты, Сереженька, чело­век-то плохой. Я плохих людей за версту чую. Чего жена ушла-то? Ох, зарылись у вас бабы в городе, ежели таких мужиков бросают! А у нас.тут все мужчины наперечет. Сивобородые, которым за пятьдесят давно, завидными женихами считаются... Небось удивляешься, почему я в город не подалась? Подружки мои давно по разным .городам разбежались... Да и я была. В Арзамасе. А по­том, как муж мой запил, все бросила — и работу хоро­шую, и квартиру с ванной — вот сюда, к родной матуш­ке. Сколько раз приезжал муж-то мой, звал назад, да только не поехала я. Не знаю, понимаете вы, мужики, это или нет, но жить с пьяницей — лучше под поезд! Чего только я не натерпелась, мамочка родная! Приеха­ла домой и неделю ревела, все не верилось, что зажила по-человечески. Не придет ночью пьяный, зверь зверем, не изобьет... А потом утром в ногах валяется, прощенья просит, да на кой оно мне, его прощенье? Уехала и ду­мать о нем забыла. И помнила-то, пока синяки на ру­ках не прошли. И дочку без него воспитаю. Пусть и не знает, кто у ней был отец. Люди осуждают меня, а я на­казала ему сюда больше не приезжать. Пусть ни мне, ни дочке и глаза не мозолит. Если бы приезжал чело­веком, а то уже с поезда приползает на карачках. Да он и дочки-то не видел — все время глазищи налиты. Раз приехал — стерпела, а в другой раз, как нажрался само­гона да опять на меня с кулаками, схватила жердь да так сердечного отходила, что сам на другой день с рукой на перевязи на попутной подводе на станцию подался.., Больше, слава богу, не заявляется.

— Суровая ты женщина, — сказал Сергей.

— С год как я тут. И ни в какой город не тянет. Я ведь совхозной птицефермой заведую. И ферма не ка­кая-нибудь захудалая — механизированная. В белом ха­лате разгуливаю. Пять тысяч уток на мне, не считая мо­лодняка. Да его не сосчитаешь! Каждую неделю из инку­батора привозят.

— И не скучно тебе тут? Вон какая видная да здо­ровая. ..

Лиза улыбнулась и снова прямо посмотрела Сергею в глаза.

— Чего ж врать-то? Бывает скучно... Не потому, что это не город. Скучно стало, как уехал Громов, что до тебя в этом доме жил...

— Вон оно что... — усмехнулся Сергей.

— Громов хороший человек, да только слабохарак­терный. И тоже любил выпить, правда не так, как мой бывший муженек. Приедут рыбачки из города, ну, ему бутылку-две, а после этого кто их будет проверять? Вместе пили... Говорила я ему, что все это до добра не доведет. Эти же люди под монастырь и подведут. Так оно и случилось... В газете-то писали, что взятки брал. Вот уж чего не было, того не было. Конечно, если взят­кой считать водку, которую с ними пил, то брал, а день­гами— этого не было... . 

Вечерние тени сгущались под соснами, в ложбинах, у берега. Смутная желтизна размыла закатный багря­нец, умолкли птицы. Над озером, совсем невысоко, за­жглась первая яркая звезда. Бухнула в камышах одна щука, и тут же пошли всплески вдоль всего берега.

Все эти звуки хорошо знакомы Сергею и приятны. Он ждал, когда в осоке тяжело заворочается и ударит плавником лещ-исполин, но было тихо. Над камышами бесшумно роились комары, мошка. А потом, будто из преисподней, появились летучие мыши. И летали они молча, то и дело меняя направление. Одна совсем близ­ко пролетела над Лизой, и она отшатнулась.

— Говорят, летучие мыши вцепляются в волосы и мо­гут глаза выцарапать, — сказала Лиза и прикрыла го­лову забелевшими во тьме обнаженными руками. И опять Сергей почувствовал острый запах здорового женского тела... Вспомнилась Лиля, когда она стояла перед зер­калом в ночной рубашке и точно таким же движением по­правляла на голове волосы...

— Чтоб тебя!. . — выругался Сергей, и женщина опу­стила руки.

— Ты что? — упавшим голосом спросила она.

— Комар в глаз попал... — пробормотал Сергей и стал нарочно глаз тереть. — А это чепуха, что летучие мыши глаза могут выцарапать... Глупость это.

— Я пойду, — сказала Лиза и, зацепив Сергея взмет­нувшимся подолом сарафана, подошла к столу и, вылив остатки молока в большую кружку, взяла бидон.

— До свидания, — негромко сказал Сергей.

Ему вдруг захотелось, чтобы Лиза осталась и они еще немного поговорили, но женщина, неслышно сту­пая, пошла по тропинке вверх, к хутору, где на холме неярко светились несколько огней. Вот она останови­лась— на фоне посеребренного звездным небом озера рельефно отпечаталась ее рослая фигура — и сказала:

— Я сегодня баню истопила... Приходи, если хо­чешь попариться. Баня-то на берегу, где моя лодка стоит на приколе.

Сергей дней десять не мылся и, услышав слово «баня», сразу почувствовал, как зачесалась голова, а меж лопаток прозмеился приятный озноб от одного предчувствия каменного жара...

— Эй, Лиза! — крикнул он. —А веник есть?

— Приходи, инспектор. — прозвучал ее певучий голос, и послышался негромкий грудной смех.

Сергей, пригнув голову, сидел на деревянном полке и, постанывая от удовольствия, нахлестывал бока веником. Почерневшая баня была маленькая, с каменкой. Стоило подбросить на раскаленные булыжники полковшика горячей воды, как дверь в предбанник с шумом распахивалась, а горячий пар с шипением поднимался до низкого закоптевшего потолка. И тогда приходилось соскакивать с полка на мокрый деревянный пол, а иной раз и выбегать в прохладный предбанник. Немного отдышав­шись, Сергей снова храбро забирался на полок и азартно махал веником. Баню он любил и получал от всего этого процесса истинное удовольствие. В клубах пара — так луна виднеется на небе в морозную ночь — неярко светил фонарь «летучая мышь», подвешенный у потолка на железный крюк. Пахло сухим горьковатым паром, горячим деревом и березовым веником. Когда в голове начинало стучать, Сергей спускался вниз, зачерпывал ковшом холодную воду и, отфыркиваясь, щедро лил на голову.