Жара в Архангельске-2

— Говорила я тебе — не пустят нас в метро! — ворчала Олива по дороге назад, — Ты же упёрлась как ослица! «Пустят, пустят», — передразнила она мать и вдруг сорвалась на крик, — И какого лешего мы попёрлись в метро, скажи на милость?! Вот куда их теперь?! Куда?! А всё потому, что вы оба — и ты, и отец — оба тупые!!!

— Ну, тихо, тихо, не кричи, — одёргивала её мать.

Да куда там! Олива разошлась не на шутку. Салтыков шёл сзади и видел, как она верещала на всю улицу, отчаянно жестикулируя. «Неужели она и на меня так орать будет?» — промелькнуло в его голове, но мысль эту, появившуюся спонтанно, Салтыков поспешил отогнать от себя прочь.

— Так, Майкл, ты пока стой у подъезда, стереги коробки, — распорядился Салтыков, когда кавалькада дошла до своего дома, — А мы тем временем закажем грузовое такси.

Майкл покорно остался у подъезда мокнуть под дождём, а остальные, включая Салтыкова, пошли в сторону ближайшего РЭУ. Пока мать Оливы пыталась договориться о грузовике, Салтыков и Олива стояли под навесом крыльца.

— Ну вот, наконец-то мы одни, — Салтыков обнял Оливу и поцеловал в губы. Она высвободилась от его рук, метнула глаза на стеклянные двери.

— Щас же мать увидит…

— Ну и пускай, — он продолжал обнимать её, даже когда мать Оливы появилась на пороге, — Я буду просить у вас руки вашей дочери, — сказал он, обращаясь к матери.

— Шутник, — Олива несильно пихнула его в бок, — Ты такими вещами не шути! Моя мамаша ведь всё за чистую монету примет, — тихо сказала она ему, когда шли обратно.

— Я не шучу, — сказал Салтыков.

— Ой да лаадно!

Тем временем Майкл по-прежнему стоял у подъезда и мок под дождём, сторожа дверные коробки. Вода ручьём стекала с его волос и кожаной куртки. Выражение лица у него было покорное и такое несчастное, что Оливе даже жалко стало его.

— Так, теперь твоя очередь стоять у подъезда, — сказала она Салтыкову тоном, не допускавшим возражений, — А Майкл пойдёт с нами в дом.

Салтыков заартачился было, но Олива так окрысилась на него, что пришлось подчиниться. Однако он не стал мокнуть под дождём — не успели друзья войти в квартиру, как он начал тарабанить Оливе на сотовый и скулить, чтобы они поторапливались.

«Ишь хитрый какой, — с неудовольствием подумала Олива, — Сам-то не больно стал под дождём мокнуть, а Майкла поставил! Эгоист…»

— Нет ли у тебя попить чего-нибудь? — спросил Майкл у Оливы.

— Есть сок ананасовый, — Олива налила ему соку в чашку.

— Мокрый весь… — Настя потрепала его по щеке. Майкл вспыхнул багряным румянцем — хоть прикуривай.

— Ой, я ж совсем забыла — мне пора, — спохватилась Настя, — Проводите меня до метро?

— Щас все вместе поедем, — сказала Олива, — А то уж не рано.

Все четверо пошли к метро. На прощанье Майкл наклонился к Насте и поцеловал её. Олива и Салтыков многозначительно переглянулись.

— Дай пять! — сказала Олива, и они с Салтыковым ударили друг друга по рукам.

Гл. 8. Прыжок с моста

Приехав в гостиницу, Майкл, Салтыков и Олива прилегли отдохнуть. Майклу нездоровилось: стояние под дождём не прошло для него даром. Он лёг и уснул заболевающим, а проснулся уже больным. Ребята хотели было вечером пойти гулять в центр Москвы, но Майклу было трудно встать с кровати, и его решено было оставить в номере.

Сумерки сгущались над Москвой. Салтыков и Олива сидели на скамейке у памятника Димитрову. Оставшись наедине, им было неловко друг с другом. Говорить было не о чем, хоть и оба понимали, что как раз сейчас-то пришла пора объясниться.

— Кажется, я люблю тебя, — произнёс Салтыков.

— Кажется?..

— Нет, не кажется. Точно люблю. Я люблю тебя, Олива…

У Оливы на глаза навернулись слёзы.

— Я тебе не верю.

Салтыков молча закурил. Оливе было тягостно это молчание, ведь надо было сказать многое. Она сама не могла разобраться в своих чувствах к нему. «Если б я знала, что так получится… — думала она, — Если б я только знала…»

— Ну скажи хоть что-нибудь, не молчи, — попросила Олива.

— Мне нечего сказать.

— Почему… Нет, нет. Не стоит, нет, не стоит ничего этого… — бормотала она, с трудом подбирая слова. «Ну как это объяснить? — стучало в её голове, — Как объяснить, мне так часто делали больно, выдавая за любовь не то… Как объяснить, что мне самой тяжело, ведь это всё свалилось неожиданно, как снег на голову…»

— Я на тебе женюсь, — донёсся до неё голос Салтыкова.

— Шутишь, что ли, — не поверила Олива, — Ты на мне не женишься…

— Я на тебе женюсь, — повторил он, — Этой же зимой мы поженимся с тобой в Питере. А потом я увезу тебя к себе…

«Интересно, а ты у меня спросил, хочу ли я выйти за тебя замуж?» — невольно промелькнуло в голове у Оливы. Конечно, в глубине души она, как и многие девушки её возраста, давно ждала этого предложения, и конечно, никто ей таких предложений ни разу в жизни ещё не делал. Она мечтала выйти замуж сначала за Вовку, потом за Даниила, но ни Вовка, ни тем более Даниил ей ни разу не делали даже намёка. А тут — Салтыков…

— Ты это точно решил? Я даю тебе время подумать две недели. Подумай…

— Я уже обдумал. Я люблю тебя. Вот я весь перед тобой, что хочешь со мной, то и делай.

Олива искоса взглянула на Салтыкова. В своём светлом жакете он сидел на скамейке прямо и самоуверенно, и так же прямо держал свою белобрысую стриженую голову, плотно сжав скулы и вперив перед собой тяжёлый стальной взгляд. Олива невольно поёжилась: за такого ли «принца» мечтала она выйти замуж? Она вспомнила красивое юное лицо Даниила, его мечтательные зелёные глаза — и вздохнула.

Салтыков пристально посмотрел ей в глаза. Оливе стало неприятно. Она всегда комплексовала из-за своего косоглазия, поэтому избегала смотреть людям в глаза.

— Видишь, у меня недостатки и во внешности, и в характере. Зачем я тебе?

— Мне нравятся твои глаза. Они меня завораживают, — сказал он, — Я люблю тебя. Сколько хочешь раз могу тебе это сказать…

Между тем на улице окончательно стемнело. Молодые люди снялись со скамьи и пошли в сторону набережной. Салтыков открыл перед Оливой дверь какого-то дорогущего ресторана, и ей ничего не оставалось делать, как войти туда вместе с ним.

В ресторане почти никого не было. Салтыков сел напротив Оливы, сделал заказ, как тогда в пиццерии, не спрашивая её, что она будет. Олива опустила глаза: она уже несколько дней с того самого злополучного момента, как приехала в Питер, чувствовала себя вещью, куклой в руках Салтыкова.

— Скажи мне честно: твоя мать рассчитывала, что мы заплатим за грузовое такси? — спросил он, пристально глядя ей в глаза своим тяжёлым взглядом.

Олива испытала мучительный стыд.

— Да нет, — ответила она, пряча глаза, — Хотя кто её знает, я не могу ручаться. Очень возможно, что ты прав…

Салтыков достал из нагрудного кармана своего пиджака толстую пачку денег, долго считал их и, выбрав, наконец, из пачки тысячерублёвую купюру, протянул Оливе.

— Убери. Я не возьму, — отказалась Олива.

— Возьми, — сказал он, — Я не хочу, чтобы моя девушка таскала на себе двери.

— Ты ставишь меня в унизительное положение, — произнесла Олива, отодвигая от себя деньги, — Я, между прочим, не нищая!

— Но мне эти деньги ничего не стоят. Возьми, — он пододвинул купюру к ней.

— Нет, — Олива отрицательно покачала головой.

Салтыков убрал купюру и, встав, накинул Оливе на плечи куртку и, перебирая ей волосы, поцеловал в голову.

— Иначе моя Олива и не могла поступить! Вот за это я тебя и люблю…

Оливе стало неприятно.

— Ты таким образом проверял меня?

— Ну почему сразу проверял? Мне ничего для тебя не жалко. Хочешь, я тебе всё отдам, что у меня есть?

— Нет. Не хочу.

— А хочешь, прыгну ради тебя с моста?

Олива подняла голову и первый раз за всё это время посмотрела на Салтыкова. В глазах её мелькнул какой-то нехороший огонёк.