Изгнание из Эдема. Книга 1

— «Милейший, если у вас есть сотня, то вы можете открыть в банке счет и получить чековую книжку».

«А какая мне от нее польза?» — спрашиваю я.

«Возьмите меня в дело на равных долях» — отвечает он.

Я, конечно, согласился, что мне оставалось делать. В тот же день мы и начали. Положили деньги в банк и получили чековую книжку на сто бланков. Сняли театр, набрали первоклассную труппу, нашли пьесу. Постановка получилась отличная: декорации дивные, девушки роскошные, а уж героиня такая, каких любит публика — глаза злые, голос какой-то непривычный, заморский акцент, голливудский, похоже. За ценой мы не стояли, а просто все дальше и дальше, лезли в тысячные долги, — Джон Фархшем умолк на минутку, чтобы передохнуть.

В это время Эндрюс, его это очень интересовало, задал следующий вопрос:

— А чем же вы расплачивались?

— Чеками, само собой.

— Какими чеками?

— Я же сказал — у нас была чековая книжка.

— Но как только ваша сотня иссякла, чеки ваши стали недействительны.

— Разумеется. Но мы их все разменяли.

— Разменяли?!

— Да, адская была работа.

— Ничего не понимаю? Как можно разменять пустые, ничем не обеспеченные чеки?

Джулиус Сэдверборг как юрист, который знает, как обращаться с законом, решил объяснить:

— Все это очень просто.

— Не думаю.

— Попробуйте.

— Как это.

— Вы расплачиваетесь за что-нибудь чеком, после того, как банк уже закрылся, а еще лучше — в субботу или в канун праздника. Предположим, чек вами выписан на сотню, а в банке у вас ни гроша. Тогда вам приходится упросить кого-то из приятелей или управляющего отелем, разменять вам новый чек на сто марок. Этого достаточно для уплаты по первому чеку, но это же обязывает вас, если вам не подходит полтора года каторги, упросить еще одного приятеля разменять вам следующий чек уже на двести марок. И так, оперируя этими чеками, вы рискуете получить уже не полтора года каторги, а пять, десять, пятнадцать, в зависимости от суммы чека.

Джон Фархшем вздохнул, как будто сбросил с плеч пережитое, но продолжал рассказ:

— Если вы воображаете, что это легко, то можете попробовать, я передам опыт.

— Не надо так шутить, сказал адвокат и посмотрел на всех присутствующих. Все, кроме Стэфани, слушали заинтересованно. Патриция с нескрываемым обожанием, а Эндрюс Блэкфорд с большой заинтригованностью.

— Мне часто снятся те дни — и это мои самые тяжкие кошмары. Господи! Прости мою душу грешную! Ведь ни я, ни мой компаньон до самой премьеры ни разу не были ни в театре, ни на репетициях: платили мы исправно, а значит занимались только тем, что разменивали чеки. Но так как все знали о наших выплатах, то со временем и кредиторов нам находить стало проще. Но самые большие расходы пошли тогда, когда состоялась премьера, и в кассу потекли деньги. Я бы уложился в полцены, но американец считал своим долгом платить за все вдвое и раздавать людям паи за одну лишь болтовню — он уверял, что без этого он охладеет к делу.

— Как это?

— Он любил риск.

— Бедный Джонни.

— Продолжайте, прошу вас.

— Впрочем все это потеряло всякое значение, как только стали поступать деньги. Боже, как они на нас сыпались! Героиня со злыми глазами свела весь город с ума. Мы гребли деньги мешками. Они, как вино, ударили нам в голову. Они ударили в голову и американским друзьям американца. Они купили у нас все права — на экранизацию, на гастроли, на перевод и еще на многое другое, о существовании чего я даже не подозревал. А потом они принялись перепродавать их друг другу, покуда каждый толстосум в Лондоне, Нью-Йорке, Голливуде не приобрел в них долю. В конце концов мой американец выкупил все эти права обратно за полмиллиона долларов и продал их какому-то американскому синдикату за миллион.

— Минуточку, минуточку, милейший Фархшем, — остановил его Блэкфорд. — Кто занимался всей этой куплей, продажей, перепродажей?

— Мы.

— А театром?

— Мы.

— Репертуаром?

— Мы.

— А что вы, простите, понимаете в искусстве?

— В общем ничего, но американец нанял…

— Ясно, ясно, продолжайте.

— В общем, чтобы провернуть это дельце, понадобилось еще полдюжины американцев, каждому из которых понадобилось зачем-то дать долю. Мне же нужно было всего пятьдесят тысяч. Поэтому я вышел из игры, победоносно вернулся к Стэфи и потребовал ее руки. Она решила, что я великий человек. Я им и был: деньги сделали меня великим. Скажу честно: я был пьян ими и стал совсем другим человеком. Хотите верьте, хотите нет, но я даже ростом стал выше.

Джон Фархшем с достоинством замолчал, но все продолжали смотреть на него, ожидая не то продолжения этой трогательной сказки, не то каких-то выводов. Рассказ казался незавершенным. Первой поняла это Стэфани:

— Все это истинная правда, — завершила она.

— Ты же знаешь, врать я не умею.

— И это правда.

— Что же еще?

— А то, что ты, несчастный, не привык к деньгам и они переродили тебя. А я, несчастная, даже не подозревала, что деньги способны творить такие чудеса. Ведь я с колыбели владела миллионами и обращала на них столько же внимания, сколько на воздух, которым дышу.

— Вам хорошо, мадам.

— В этом плане да.

— Чего же вам не хватает?

— Очень многого.

Их пикировку прервал Джулиус Сэдверборг, обратившись к Стэфани:

— Тем не менее десять минут назад, когда я предложил развод, вы спросили, на что ваш муж будет жить. Что стало с этими пятьюдесятью тысячами?

— Их нет.

— Где же они?

— Он спустил их в три недели. Он купил на них цирк, — с какой-то безнадежностью ответила Стэфани.

— Почему цирк?

— Ему так захотелось.

— И что же?

— А ничего. Он воображал, что все, к чему он ни прикоснется будет превращено в золото. Через месяц мне пришлось продавать его цирк с торгов. Он готов уже был выпустить хищников на волю и сбежать, но я успела вмешаться. Это обошлось мне в четыреста тридцать фунтов, шестнадцать шиллингов и пять пенсов.

— Я не виноват.

— Как всегда.

— А что было делать? Слон заболел гриппом. Министерство здравоохранения запретило представления и не разрешило мне переехать в другой город, потому что животные могли стать переносчиками ящура.

— И это все?

— Все, — грустно заключила Стэфани. — Как бы там ни было, а его пятьдесят тысяч принесли моему капиталу не прибыль, а четыреста фунтов убытка.

— А вы ждали доходов?

— Да. Достойных принца и героя, а мне пришлось содержать червяка. А теперь вот вдобавок имеет наглость требовать развода.

— Ничего подобного, — возразил Фархшем. — Я ничего не требовал. Это предложил господин поверенный. Разве я могу позволить тебе развестись со мной?

— И почему ты не хочешь разводиться?

— Пока я твой муж, у меня солидное положение в обществе, и торговцы предоставляют мне солидный кредит.

— В том числе на колготки.

Патриция расплакалась, захлюпала носом и с мольбой посмотрела на свое божество:

— О! Так это она за них платит?

— Не огорчайся, дорогая, — ласково подался в ее сторону Джон Фархшем. — Я доказал, что умею делать деньги, когда нужно. Я опять сделаю их и на собственные деньги куплю тебе столько колготок, сколько ты захочешь. Не плачь, дорогая, не плачь, вот увидишь, вот увидишь.

Смех Стэфани заставил Джона отпрянуть от Патриции.

— Ого! Они полагают, что уже поженились?

Джон посмотрел в сторону поверенного и тот поспешно стал ему объяснять:

— Вопрос о разводе решать не вам, господин Фархшем. Миссис Фархшем может развестись с вами, не взирая на ваше согласие или несогласие: ваша жена может доказать, что недавно вы покинули ее и нашли себе прибежище в объятиях мисс Смат. Суд, несомненно, выскажется в пользу мисс Фархшем.

Встрепенувшись и собравшись с духом, Патриция Смат приготовилась серьезно заявить о своем присутствии, но обращалась только к адвокату:

— Ну и пусть разводится. Я сумею содержать Джона, пока он снова не разбогатеет. Мне просто противно и больно смотреть, как вы все на него нападаете. Это так немилосердно. А жена с ним обращается, как будто он грязь у нее под ногами, как вредное насекомое. Интересно, кем бы стала она сама, если бы отец не оставил ей денег?