Мамы-мафия: противоположности разъезжаются (ЛП)

Керстин Гир

Мамы-Мафия: противоположности разъезжаются

Роман

1

Спросите крёстную мать

2

Спросите крёстную мать

3

Спросите крёстную мать

10 золотых правил обхождения с лавовой лампой

4

Спросите крёстную мать

5

Спросите крёстную мать

6

Спросите крёстную мать

7

Спросите крёстную мать

8

Спросите крёстную мать

Керстин Гир

Мамы-Мафия: противоположности разъезжаются

Роман

Эва, эта книга для тебя.

Друзья – как туфли: думаешь, что их не может быть слишком много, но в конце концов чувствуешь себя хорошо только с одними и теми же.

1

Антон хотел познакомиться с моими родителям. И не только это. Он хотел, чтобы его родители познакомились с моими родителями.

Как будто у нас и так всё не было слишком сложно: два дома, два бывших партнёра, два ребёнка и одно исчадие ада.

– Я наконец нашла ответ на вопрос, что делает женщин счастливыми, – сказала моя подруга Труди. – И это не тантрический секс.

– Нет? – рассеянно спросила я. Точнее говоря, у нас было четверо детей, двое моих, двое Антона, но его старшая дочь жила с его бывшей женой в Англии.

Исчадием ада была его младшая дочь Эмили.

Позавчера вечером мой сын Юлиус перед сном крепко обнял меня за шею и прошептал мне в ухо:

– Мама, не можешь ли ты ещё раз поменять гроб-косатку?

У меня замерло сердце. Он действительно прошептал «гроб»?

– Косатку что? – спросила я, гладя его по светлым волосам.

– Я лучше хочу гроб-дельфин, пожалуйста, – ответил Юлиус. – Если ты его ещё можешь поменять.

– Но, малыш, почему ты хочешь гроб? – растерянно спросила я.

– Потому что мой мозг съёживается, и я скоро умру, – сказал Юлиус.

– Почему ты так решил? – вскричала я. Волоски на моих руках встали дыбом.

– Мне это сказала Эмили, – объяснил Юлиус.

Мне понадобилось несколько секунд, чтобы понять, что произошло: Эмили внушила Юлиусу, что он страдает от неизлечимой болезни и мы за его спиной готовим его похороны. Три дня Юлиус ходил с сознанием своего якобы съёживающего мозга и думал о смерти. Было не просто убедить его в том, что он полностью здоров и у него впереди долгая и счастливая жизнь.

– Это было низко и очень жестоко с твоей стороны, – сказала я Эмили, когда Антон привёл её вечером на ужин. Я бы охотно её встряхнула, но я этого, естественно, не сделала. В конце концов, ей было всего шесть лет, и она была исключительно нежным ребёнком с узкими плечами.

– Мы же только играли, – ответила она и посмотрела прямо мне в глаза. У неё были прекрасные миндалевидные глаза, унаследованные от матери. У бывшей жены Антона было интересное происхождение: наполовину тайская принцесса, наполовину богатые шотландские аристократы. Или наоборот – наполовину тайская аристократка, наполовину шотландская принцесса, я уже точно не помнила.

– Нехорошая игра, – строго сказал Антон. – Юлиус воспринял это очень серьёзно.

Эмили по-прежнему смотрела мне в глаза. Глаза были такими чёрными, что невозможно было распознать, где кончается зрачок и начинается радужка. Я постаралась смотреть в ответ не мигая, потому что было бы фатальным показать Эмили, что я её боюсь.

– Извините, – в конце концов сказала Эмили. Это прозвучало искренне.

Антон мне улыбнулся. Для него вопрос был исчерпан.

Для меня нет. Потому что когда Антон после ужина пошёл в туалет, Эмили сказала мне прямо:

– Я тебя не хочу. Я от тебя избавлюсь. От других я уже избавилась.

Может быть, это было смешно, но я восприняла её угрозу серьёзно. После расставания с мамой Эмили Антон, как выразилась моя подруга Мими, «никого не пропускал». И где все мои предшественницы? Их не было. От них избавились.

Я не хотела, чтобы Эмили это проделала и со мной. Антон был лучшим из всех, кто мне когда-либо встречался. Он был дружелюбным и умным, и секс с ним был феноменальным.

Я любила Антона.

– Так что делает женщин счастливыми? – спросила Труди.

– Любить и быть любимыми, – пылко ответила я. Как в этой песне из «Мулен Руж»: «The greatest Thing you’ll ever learn, is just to love and be loved in return».

– Нет, – сказала Труди. – Намного проще!

Я не знала, любит ли меня Антон так же, как я люблю его, но он, казалось, твёрдо включил меня в план своей жизни на ближайшие двадцать-тридцать лет. Хотя мы были вместе всего пару недель, он постоянно говорил мне вещи вроде «Следующим летом мы наймём домик на колёсах и проедем по Канаде».

Или: «Когда дети подрастут, мы сможем делать вино в Бургундии».

Или ещё: «Когда я наконец познакомлюсь с твоими родителями?»

– Лучше всего никогда, – пробормотала я, но Антон этого не услышал.

– Мои родители тоже хотят познакомиться с твоими родителями, – сказал он.

Я ему тут же поверила.

Я могла хорошо представить себе, как его мать поправляет юбку кашемирового костюма и говорит: «Ну, дорогой Антон, если у тебя с Констанцей серьёзно, то уже пора нам познакомиться с её родителями. Всегда хорошо знать, из какого, так сказать, стойла человек происходит, не так ли?».

В случае моих родителей стойло можно было иметь ввиду буквально: они происходили прямо из коровьего стойла на острове Пеллворм в Северном море. В ряду моих предков было не найти королевской крови и дворянства, зато было много хитрых северофризских крестьян и премированных коров.

Но не поймите меня неправильно: Мне не было неловко ни за моих родителей, ни за предков, ни за коров. Более того, всё было с точностью до наоборот. По каким-то причинам родители не особенно меня ценили, и в качестве доказательства моей врождённой неспособности они постоянно вытаскивали на свет истории из моего детства, в которых я представала в не особенно выгодном свете.

«Её брат научился кататься на велосипеде раньше неё, при это он тремя годами моложе!».

«Неделями ребёнок пах навозом, особенно в дождь».

«Почему она лизнула уличный фонарь, до сих пор непонятно. Было минус одиннадцать градусов, и нам понадобилась куча времени, чтобы протянуть туда кабель от фена…»

Кроме этих историй, мои родители также знали о том, что некоторые из вещей, которые я рассказала о себе Антону, не соответствовали действительности. Потому что я никогда не работала на каникулах спасательницей на водах, никогда не была вице-чемпионкой Шлезвиг-Гольштейна по шахматам среди девушек и никогда не пела в музыкальном ансамбле.

Я уже слышала, как смеётся моя мать: «Констанца пела? Да наша Берта намного музыкальнее». Берта была корова.

Я не знала, как это получилось, что я рассказала о себе Антону все эти вещи. Это, так сказать, произошло в состоянии аффекта, когда у меня возникла настоятельная потребность впечатлить Эмили. Кроме того, у меня была склонность спонтанно выдумывать всякие истории, это был почти врождённый рефлекс. До сих пор, правда, я не дошла до того, чтобы объяснить Антону этот странный феномен. Например, он верил, что я доучилась на психолога до диплома и была великолепной пловчихой. Но лучшее, что можно было сказать о моём умении плавать, так это то, что в купальнике я смотрелась довольно хорошо, во всяком случае, пока я не плавала. Учёбу на психолога я действительно довела до диплома, но не стала сдавать экзамены и делать сам диплом. Я не то чтобы утверждала Антону обратное, но он по каким-то причинам считал, что «Я училась на психолога» и «Я дипломированный психолог» – это одно и то же. Я всё ещё ждала подходящего случая, чтобы рассказать ему правду, но так, чтобы не предстать перед ним записной лгуньей.