Свободен для любви

Ричард Гордон

Свободен для любви

Глава 1

Миг вручения врачебного диплома будоражит кровь молодого человека совсем как первая влюбленность, с примерно такими же разрушительными последствиями.

До той незабываемой минуты, когда заветные картонные корочки затрепетали в моих руках, я бродил по улицам, высматривая хорошеньких девушек, с безумной надеждой, что с одной из них случится обморок, а на каждом перекрестке надеялся увидеть аварию. Щедрой рукой я раздавал направо и налево рецепты, безвозмездно транжиря свои драгоценные (как оказалось теперь, во всяком случае) познания на родственников, приятелей и даже случайных попутчиков, физиономии которых казались мне зеленоватыми или просто не слишком веселыми. Разговор я обычно начинал словами: «С медицинской точки зрения…» — а услышав в театре возглас: «Нет ли среди зрителей врача?» — был готов сигануть из кресла с резвостью, которой позавидовал бы молодой и полный сил кенгуру.

Представляете, как одуряло вчерашнего студента, шесть лет подряд томившегося от своей полной никчемности и ничтожества, внезапно свалившееся на него с неба ощущение собственной значимости? Тем более что каждое утро это ощущение укреплялось пухлыми конвертами, сыпавшимися, словно из рога изобилия, в почтовый ящик, который в прежние дни знавал лишь тощенькие бумажные счета да оранжевые карточки футбольной лотереи. Теперь производители лекарств заваливали меня бесплатными образцами, еженедельниками размером с псалтырь и промокательной бумагой, которой хватило бы, чтобы осушить Серпентайн [1]; магазины с Уигмор-стрит наперебой предлагали мне клинический инвентарь — от именных медных табличек до рентгеновских аппаратов; общество защиты животных, организации по борьбе с курением, людоедством, жестокими видами спорта, социализмом и контролем над рождаемостью состязались друг с другом за право заполучить мою поддержку; банк, в котором еще неделю назад от меня шарахались бы, как от прокаженного, умолял меня принять от него кредит, а также предлагал свои услуги в качестве моего душеприказчика. Даже в Британской медицинской ассоциации официально признали мое существование, прислав бесплатный шестнадцатистраничный буклет «Этика врачебной профессии», в котором мне настоятельно рекомендовалось отныне и впредь вести целомудренный и высокоморальный образ жизни и как огня сторониться ненадежных акушерок.

К сожалению, недолго понежившись в облаках, и влюбленные, и начинающие врачи неизбежно ступают на тернистую стезю жизненной реальности, и вот в двадцатичетырехлетнем возрасте мне пришлось впервые устраиваться на работу. Поиск ее был делом нешуточным, можете мне поверить, ведь в наши дни даже студенты, величайшим достижением которых за все годы учебы были бессчетные инициалы и имена, вырезанные на скамьях в учебных аудиториях, и те всерьез намерены стать специалистами. Ничто другое их не привлекает, ибо всякому дураку известно, что врачи общей практики, состоящие в распоряжении Национальной службы здравоохранения, все как один жалкие заморыши, выписывающие в грязных приемных бесчисленные справки и редко дотягивающие до сорока лет из-за непосильной работы.

Я же еще задолго до получения диплома твердо решил стать хирургом. Начиная с первого семестра я уверенно резал налимов, лягушек и кроликов, свято убежденный, что такие же принципы строения организма сохраняются и на более высоких ступенях эволюционной лестницы. Вот почему, получив диплом, я думал, что теперь мне остается лишь выбрать наиболее подходящее место для проявления своего таланта. В больнице Святого Суизина своих отпрысков особенно не пестовали, если не считать приглашений на ежегодные вечера встреч (это обходилось по две гинеи с носа без учета стоимости выпитого спиртного), однако я припомнил, что на стене возле канцелярии под засиженным мухами стеклом красуется выцветшая от времени табличка со словами:

МОЛОДЫЕ СПЕЦИАЛИСТЫ, ЖЕЛАЮЩИЕ УСТРОИТЬСЯ НА РАБОТУ, МОГУТ ОБРАТИТЬСЯ ЗА СОВЕТОМ К СЕКРЕТАРЮ.

Не многие выпускники внимали этому призыву, поскольку в глазах студентов канцелярия давно представлялась чистилищем, в котором решалось, посылать ли провинившегося студента к располагавшимся по соседству вратам Дантова ада, за которыми восседал грозный декан. Сам секретарь, высохший старикашка в пенсне на толстенной черной резинке, ютился в тесной клетушке, загроможденной кипами запыленных бумаг, которые вздымались с пола наподобие сталагмитов. С места в карьер он предложил мне место полкового врача. Совет вверг меня в уныние, ибо все прекрасно знали, что старикан рекомендует армию только тем новоиспеченным специалистам, которых, по его мнению, не следует и близко подпускать к простым смертным.

Я же, не отмеченный в больнице Святого Суизина грамотами, именными стипендиями или какими-либо иными наградами, отважно попросил секретаря порекомендовать меня на место ассистента хирурга в нашу родную клинику. Дело в том, что места эти распределялись в соответствии с удивительными обычаями, давно устоявшимися в этой больнице. Решение принимала комиссия из наших же врачей, для которых это было последней возможностью отплатить нелюбимым студентам. Здесь беспощадно браковали выскочек, всегда сидевших в первом ряду и задававших лектору вопросы, ответы на которые знали сами; такая же участь ждала не в меру серьезных молодых людей, которые читали «Нью стейтсмен» [2] и шушукались по углам, обсуждая тяжелое положение врачей в капиталистическом обществе. Кроме того, члены комиссии всегда голосовали против любимчиков своих недругов, что также говорило в мою пользу. Так, например, сэр Ланселот Шпротт, наше выдающееся светило, зарубил карьеры нескольких дюжин многообещающих молодых специалистов лишь потому, что один из его коллег как-то раз не позволил ему ставить личный «роллс-ройс» у стены медицинской лаборатории.

— Боюсь, юноша, что диплом создал у вас преувеличенное мнение о собственной персоне, — сухо промолвил секретарь. — «Британский регистр» насчитывает восемьдесят три тысячи квалифицированных медиков, а это означает, что вы укрепили мощь нашего здравоохранения менее чем на одну восьмидесятитрехтысячную. Что ж, если вам не по душе армия, то как насчет британских колоний?

Однако затем в больнице Святого Суизина неожиданно проявили непоколебимую уверенность в своих доморощенных специалистах, и уже на следующий день меня назначили младшим ассистентом профессора в травматологическом отделении.

— В ближайшее время тебе все равно не позволят резать живых людей, — злорадно заявила моя хозяйка, пока я, трепеща от возбуждения, укладывал свои нехитрые пожитки. — Прежде новичкам позволяли потрошить хотя бы бедняков без гроша за душой, но сейчас наше правительство все же положило конец этому чудовищному разгулу.

— Я уже достаточно квалифицирован, чтобы резать кого угодно, — горделиво возразил я. — Впрочем, начинают все с пустяков: шишки, кисты там всякие, гнойники, — потом следуют варикозные вены и грыжи, а вот после первого аппендицита уже вообще все пути открыты.

В ответ послышалось презрительное фырканье:

— Ни за что не позволила бы тебе оттяпать что-нибудь у меня!

— Прошу запомнить, мэм, что теперь перед вами дипломированный специалист, а не какой-нибудь подготовишка, — с достоинством произнес я.

— Ах, извините, доктор, — расшаркалась старая ведьма. — С вас двенадцать шиллингов и шесть пенсов за поломанную мебель.

Работа в травматологическом отделении клиники котировалась чрезвычайно низко, превосходя в престижности разве что подразделение дерматовенерологии. Пациентов — а большую их часть составляли жертвы непрекращающейся войны пешеходов с водителями — принимали в самом обыкновенном перевязочном пункте: с ними без труда справился бы самый завалящий фельдшер.

Однако, переступая на следующее утро порог клиники, я ни о чем подобном не думал. В конце концов, разве не каждый унтер-офицер мыслит себя полковником? Так и я с куда большей ясностью представлял венец своей карьеры, нежели ее начало. Я уже видел себя главным хирургом больницы Святого Суизина, на которого со всех сторон золотым дождем льются награды, премии и почетные звания.