Свободен для любви

— Эй! — услышал я со стороны чей-то оклик, продвигаясь в свеженакрахмаленном белоснежном халате к дверям травматологического пункта. — Эй, постой, старина! Одну минутку!

Я обернулся и тут же узрел первое препятствие для осуществления своих блестящих планов. Это был Бингхэм, второй младший ассистент профессора хирургии. Прыщавый и бледный, вечно нечесаный очкарик, которому до сих пор никто не давал на вид больше семнадцати. На передних скамьях он, правда, никогда не сидел, но зато однажды ухитрился выиграть премию декана по прикладной анатомии и с тех пор никогда и нигде не расставался со свежим выпуском «Ланцета», торчавшего из кармана наподобие флажка, и парой толстых книг. В обеденный перерыв он относил книги в библиотеку, где закусывал бутербродами с сыром, а заодно собирал с залежавшихся справочников вековую пыль, которой затем щедро делился в травмпункте с пострадавшими. По субботам, когда библиотека не работала, он перемещался в музей хирургической патологии, на полках которого, словно забытые вещи, хранились в толстостенных стеклянных банках человеческие органы, и разгуливал вдоль стеллажей с книгами под мышкой. Подмышка вообще, по-моему, служила главным местом, откуда Бингхэм черпал свои познания.

— Привет, дружище! — проорал он, хватая меня за локоть. — Как я рад, что тебя тоже в травмпункт засунули! А я-то думал-гадал: кому это место достанется? Представляешь, каково мне пришлось бы, возьми они сюда вместо тебя какого-нибудь другого обал… то есть, я хотел сказать, просто обалдуя? Мы же с тобой поладим, да, старик? Мы ведь старые знакомые.

— Да, конечно, — поддакнул я. Без особой, впрочем, радости.

— А здорово все-таки, а? — весело прокудахтал Бингхэм.

— Что здорово?

— Ну, дипломы мы с тобой получили, и все такое. В том смысле, что теперь можно уже работать по-человечески. У меня в активе, например, есть два нагноившихся пальца, липома и четыре обрезания. — Бингхэм потер свои паучьи лапки, словно предвкушая лакомый ужин. — Сам проф вчера сунул голову в операц посмотреть, как идут дела, и заметил, что у меня твердая рука. Кстати, старик, он поинтересовался, почему тебя там нет.

— А с какой стати мне там быть? — изумился я. — Я только с сегодняшнего дня на работу вышел.

— Нет, старина, если строго смотреть на вещи, то с полуночи, — поправил меня Бингхэм. — Разве ты не шал? Впрочем, последнего пациента к тому времени уже увезли. Но я сказал профу, что ты вообще-то парень довольно надежный и, хотя уик-энды твои порой на несколько дней затягиваются, в конечном итоге ты возвращаешься. Я добавил, что в таких случаях готов за тебя безвозмездно отрабатывать.

Я устремил на Бингхэма ледяной взгляд:

— И что ответил профессор?

— Ничего, старина. Фыркнул только себе под нос и потрусил дальше.

— Понимаю.

Первый блин вышел комом. Чтобы рассчитывать на приличную карьеру, мне предстояло еще получить должность старшего ассистента и поработать уже в самой клинике под руководством нашего профессора хирургии. Назначение это через три месяца работы в травматологическом отделении получит лишь один из нас двоих. Второму же придется обивать пороги других медицинских учреждений.

— Послушай, старина, — продолжил между тем Бингхэм, — на твоем месте я бы заскочил после ужина в палату и взглянул на совершенно потрясную кисту поджелудочной. Там же лежит изум прободная язва — парень, правда, вот-вот откинет копыта, но, надеюсь, до нашего осмотра дотянет.

Как истый хирург, Бингхэм мыслил только медицинскими диагнозами и симптомами, забывая, что за каждой болезнью скрывается страдающее существо.

— А мне казалось, что хирурги из травмпункта не должны обходить палаты, — нахмурился я.

— Ты прав, старина. Я попросил профа сделать для меня исключение: ведь уже в аспи готовлюсь. Словом, старик разрешил мне рыскать по палатам сколько душе угодно. Думаю, тебя тоже не выгонят, если ты со мной придешь.

Еще не переступив порога травмпункта, я почувствовал, как в моем сердце просыпается ненависть к Бингхэму.

Пункт первой помощи в больнице Святого Суизина даже у самого пылкого юноши вряд ли бы вызвал желание стать вторым Луи Пастером или Эстли Купером. В длинном, выложенном кафелем полуподвале с небольшими оконцами под потолком всегда устойчиво пахло карболкой, а народу было — как в общественном туалете возле оживленного перекрестка. Поскольку больнице приходилось изыскивать средства на покупку новейших антибиотиков и изотопов, никому и в голову не приходило тратить деньги на отделение, способы врачевания в котором не изменились с тех пор, как в него приносили пострадавших под колесами если не ассирийских колесниц, то уж по меньшей мере фиакров. Все здесь дышало древностью — от набитых конским волосом матрасов и прохудившихся ширм до потускневших от времени инструментов и закопченных стерилизаторов. Престарелый регистратор походил на Мафусаила, и даже медсестры выглядели как старые девы.

Когда мы вошли, все деревянные скамьи были уже заняты. Мужчины, женщины, дети и полицейские — все распределялись примерно поровну. Впрочем, нет, полицейских было больше, гораздо больше — словно кошек в рыбном ряду в базарный день. Они торчали по углам со шлемами в руках, прятались за ширмами, держа на коленях раскрытые записные книжки, потягивали чай, таращились на пациентов и постоянно интересовались «подробностями». Полицейские — неотъемлемый атрибут любого травмпункта, а в больнице Святого Суизина прекрасно знали: любого прохожего, имевшего неосторожность упасть и недостаточно быстро подняться, невесть откуда взявшиеся блюстители порядка тут же хватали под руки и радостно тащили к нам.

Я присел в углу за старинный стол, на котором разместились позеленевшая от времени медная чернильница и несколько стопок разноцветных формуляров. Работа моя была предельно проста. Я вручал один из бланков любому пациенту, который был, в моем представлении, вне профессиональной компетенции травматологов, и отправлял его с глаз долой в одно из многочисленных отделений нашей клиники. Поскольку единственным напутствием, которое я получил при выдаче диплома, была листовка с указаниями, как действовать при пожаре, поначалу я был несколько озабочен, чтобы не перепутать формуляры. По счастью, старый регистратор уже давно осознал, что ответственность за весь травмпункт лежит на нем, и тактично подсовывал мне нужную бумагу.

Поток пациентов не иссякал, вследствие чего всю неделю я был настолько занят, что даже не замечал Бингхэма. Общались мы всего один раз в день, на полуденной летучке в так называемой малой операционной, разместившейся в отгороженном углу травмпункта. Кроме хирургического стола из гальванической стали, эдуардианского зубоврачебного кресла, украшенного позолоченными геральдическими лилиями, и небольшого устройства для дачи наркоза, на котором было выведено: Собственность компании «Храп, хрип и удушье», малая операционная ничем похвастать не могла. Хотя скальпели, которыми мы пользовались, были бы с презрением выброшены хирургами, оперирующими в главном хирургическом театре, все же это была операционная, а нож притягивал нас с Бингхэмом ничуть не меньше, чем гильотина — членов Конвента.

Однако вскоре я заметил, что к Бингхэму неизменно выстраиваются более длинные очереди на операцию, чем ко мне. Поскольку пациентов мы с ним принимали по очереди, я поначалу завидовал его везению, пока не узнал: пройдоха останавливал на улице прохожих с фурункулами, бородавками, родинками и прочими многообещающими изъянами, вручал им свою визитную карточку и просил днем заглянуть в наш травмпункт, но обращаться именно к нему.

Столь нетоварищеское поведение так меня раздосадовало, что в одно прекрасное утро, воспользовавшись временной отлучкой Бингхэма, я сам принял одного из его столь хитроумно приманенных пациентов. И вот я уже наполовину удалил под местной анестезией интересное жировое разрастание в носу, когда послышался дробный топот и в малую операционную вихрем влетел Бингхэм.

— Стой! — завопил он. — Это, черт побери, мой нос!