Я без ума от французов (СИ)

– Кстати, у нас вообще-то нет ключей. Но я не думаю, что это сильная проблема, – Тиерсен вспоминает ворота, но Цицеро уже толкает двери, и они туго, но поддаются его рукам.

– Стоило проверить, – он поднимает взгляд и ставит сумку на крыльцо. – В пустых домах часто живут те, кто не запирает двери, Цицеро хорошо знает.

– Ладно, в любом случае, если там кто-то есть, он уже знает, что мы здесь, – Тиерсен тоже опускает чемоданы. – И вряд ли это хозяин, я бы на его месте сюда под страхом смерти не приезжал.

– Кто бы это ни был, Цицеро надеется, что он не боится смерти, – маленький итальянец хихикает, доставая пистолет из кобуры под легкой курткой.

Тиерсен усмехается и тоже достает оружие, проходя в темноту холла. Он идет на негромкий шорох вглубь дома, судя по всему, в сторону кухни. И останавливается, когда в тусклом свете из грязных окон замечает большое птичье гнездо на столе под полкой. Тиерсен прислушивается, но не слышит больше других звуков, кроме шуршания, которое, не обращая на него внимания, издают птицы. – Так, давай вернемся и… – Цицеро взвизгивает за его спиной, и Тиерсен поворачивается одновременно со звуком выстрела и резкими птичьими криками. Огромный седой бродяга возвышается над маленьким итальянцем и пошатывается, царапая нестрижеными ногтями грудь с резко проступающим темным пятном. Тиерсен не думает, просто стреляет ему в голову. Один раз – и второй, когда тот со снесенной четвертью черепа – нечесаные волосы прилипают к краям – шагает к Цицеро, будто готовая еще час бегать с отрубленной башкой птица. От второго выстрела бродяга заваливается назад и падает, пачкая кровью арку в коридор, с хлюпом и хрустом доламывая остатки кости.

– Надеюсь, больше здесь нет жильцов, – Тиерсен смотрит на тело с сомнением. Это ему привычно, он не боится защищать Цицеро, и его совсем не мутит, разве что при мысли о том, что придется потратить еще не меньше часа, чтобы все это убрать.

Цицеро выдыхает странно, это не выглядит так, словно он испугался, скорее – будто не ожидал, что одного выстрела будет недостаточно. У него на волосах розоватые брызги, и Тиерсен подходит, снимая их и растирая между пальцами.

– Я пока осмотрю дом, поищу место, где мы будем спать, и посмотрю, что здесь с водой и электричеством, хорошо? А ты займись кухней, нам здесь еще есть. Почисть, вынеси гнездо и мусор, – он кивает сначала на разбросанные повсюду пыльные банки из-под консервов, потом на тело на полу. – Как только вернусь, помогу тебе.

– И почему Цицеро достается всегда самая грязная и скучная работа? – маленький итальянец ворчит, выворачиваясь из-под руки Тиерсена, и вздыхает, но убирает пистолет обратно в кобуру и мрачно оглядывает грязную кухню. Не могущие улететь, как их родители, и не сдохшие от разрыва сердечек птенцы смотрят на них из гнезда своими блестящими глазками. – А маленькие птички?

– Да что хочешь делай, но чтобы я их тут не видел, когда вернусь. Мало ли, какую заразу они переносят, – Тиерсен перешагивает через мертвого бродягу, направляясь к выходу.

Сначала он переносит все вещи с крыльца и из багажника в холл, прикрывая двери за собой. И после неторопливо обходит весь дом от подвала до чердака, открывая окна, кашляя от пыли и обвалив на себя пару занавесей, державшихся на честном слове. И, весь в пыли, приходит к выводу, что жить здесь можно, и не так уж плохо: сам дом явно построен на совесть, и в нем нет ни крыс, ни других паразитов. Зато есть огромное количество грязи, мусора и сломанных вещей.

Тиерсен открывает очередную дверь и, наконец, находит хозяйскую спальню, тут же решив, что спать они с Цицеро буду внизу, в гостевой, которая, во-первых, ближе к кухне, а, во-вторых, не выглядит так, будто только месяц назад отсюда увезли почившую старуху, мечтавшую о славе королевы. Огромная кровать под пошлым пурпурным пологом с дырами от моли, и зеркала, и мебель еще начала века повсюду. И – Господи – ниши с какими-то готическими статуями в обитых подраным бархатом стенах. Нет, Тиерсен не против роскоши, но решает сюда больше не заглядывать. Впрочем, открыв дверь в ванную, он закрывает глаза на секунду, вздыхает и снова смотрит на явно нуждающуюся в ремонте комнату размером с его спальню в старой квартире. Нет, точно, они будут жить на первом этаже.

Спустившись вниз, Тиерсен не находит Цицеро на кухне, но слышит, как он громко поет во дворе и, судя по звукам, работает топором, и возвращается к осмотру. Присмотренные им спальня и ванная на первом этаже действительно довольно скромные и уютные, и Тиерсен, наскоро избавившись от мусора и тяжелых покрывал, решает начать с того, чтобы разобраться с водой и электричеством. Осмотрев трубы, он находит их, как ни странно, в довольно приличном состоянии, а снаружи находятся и вкопанный в землю электрогенератор, и колодец. Насос в последнем, конечно, безнадежно испорчен, но со всем остальным Тиерсен может разобраться и решает съездить за ним, водонагревателем и топливом для генератора в Орийак, заодно прихватив небольшой газовый баллон – он видел плиту на кухне. Тиерсен вздыхает, прикидывая список покупок и то, влезет ли это хотя бы частично в багажник.

На то, чтобы съездить туда-обратно, разобраться со светильниками в “жилых” комнатах, поставить новый насос, водонагреватель, и найти все протечки, уходит целый день, и то это далеко не вся работа здесь, но хотя бы вода и свет у них теперь есть. И Тиерсен вымотан, но доволен. Цицеро находил его несколько раз и, приглушенно ругаясь, отправлялся по новым поручениям. В отличие от Тиерсена, кстати, он, кажется, успел пообедать, судя по развернутой бумаге с крошками, оставленной на кухне, куда Тиерсен приходит, заметив уже совершенную темноту при очередном выходе наружу.

Тиерсен вспоминает, что Цицеро напоминал ему про обед несколько раз, но он был так увлечен работой, что так и не пришел. И теперь, найдя в сумке печенье, с удовольствием грызет его, оглядывая довольно чистую кухню. По крайней мере, на ней больше нет черных следов от костра, бродяжьего мусора, птичьего гнезда и пятен крови. Но и Цицеро здесь тоже нет, и Тиерсен, прихватив пакет с собой, идет осматривать спальню. Она тоже чистая, даже белье расстелено и чемоданы частично разложены. И Тиерсен неожиданно прикусывает палец вместе с печеньем: Цицеро спит, свернувшись в кресле и накрывшись своей длинной курткой. Тиерсен испытывает короткую вспышку нежности и быстро доедает печенье, складывая пакет на комод и отряхивая руки. Он аккуратно снимает куртку с плеч Цицеро и морщится: на шее у него что-то вроде ожерелья из птичьих голов. Тиерсен хочет развязать узел, но Цицеро хватает его за запястье, не открывая глаз, и отводит руку, устраиваясь удобнее, перетаскивая ее себе под щеку.

– Ну и зачем они тебе? – Тиерсен тихо смеется.

– Они были милыми, – Цицеро поднимает брови. – Но слишком шумными, – коротко морщит нос. – А теперь они довольно милые и не шумят. Можно Цицеро их оставить?

– Ладно, – Тиерсен со смешком закатывает глаза. Если бы он знал, что это, то подумал бы, что его жизнь все чаще напоминает драму абсурда. – Но в постель им нельзя.

– Цицеро так и подумал, – маленький итальянец вздыхает и отпускает руку Тиерсена, давая ему развязать крепкий шнурок и опустить птичьи головы на стол. Тиерсен думает, что выбросит их утром же, но сейчас только поднимает Цицеро на руки и кладет на постель, стягивая с него одежду. То, что их обоих ждет очередное утро, обнадеживает. Но до него еще надо дожить. И Тиерсен пытается думать о хорошем, обнимая Цицеро за плечи, подтягивая одеяло и закрывая глаза.

========== III. ==========

В чувствительной тишине после грозы хорошо слышен шум подъезжающей машины, и Тиерсен, как раз собиравшийся положить в рот горячий круассан, откладывает его со вздохом обратно на большое блюдо, на которое потратил несколько часов, попеременно продолжая очищать дом. Кулинария вообще является интимной страстью Тиерсена, к которой он тяготеет с детства, балованный долгими обедами с переменой блюд. Может быть, это отнимает много времени и требует лишних физических упражнений, но Тиерсен не может отказать себе во вкусной еде, этой маленькой радости в его напряженной жизни. И еще ему очень нравится баловать Цицеро, потому что, пусть Италия и славится своей кухней, Тиерсен, как настоящий француз, искренне считает, что во всем мире не может быть блюд искуснее и нежнее созданных на его родине.