Я без ума от французов (СИ)

– Не придирайся, я только начал думать. И вообще уже не уверен, что это хорошая идея.

– Ох, если глупый Тиерсен боится, Цицеро может сделать что-нибудь за него. Это будет не так просто, – Цицеро задумывается, пожевывая губу, – но…

– Я не боюсь, просто физически чувствую, что пожалею об этом, – Тиерсен вздыхает и вытягивается на постели, подставляясь искушающим движениям рук. – Ох, так хорошо…

– Тиерсен не должен ни о чем жалеть, когда Цицеро рядом, – маленький итальянец целует его шею.

– Хотелось бы, – Тиерсен переворачивается на спину, придерживая Цицеро за бедра. – Ладно, я попробую. Ни о чем не жалеть. Ну, кроме того, что я не подумал о более широких кроватях, когда заказывал номер. Ты как хочешь, но будешь спать отдельно. Я хочу выспаться, а не пытаться всю ночь не упасть.

– Ты знаешь, Тиерсен, есть такие позы, в которых можно спать и на узких кроватях, – Цицеро смеется и целует обветренные, немного по-детски припухлые губы Тиерсена.

– И я не уверен, что хочу их знать, – Тиерсен прижимается носом к носу Цицеро, лаская его спину. – Так, у меня еще ноет поясница, и мне нужен список того, что нам нужно купить. С этого и начнем.

“Это была плохая идея, очень плохая идея”, – думает Тиерсен, перехватывая канистру. Он уже двадцать минут разливает солярку и все время ощущает легкое неприятное чувство. Нет, он активно участвовал в партизанском движении во время войны и во время полицейской службы делал многое, но все равно сейчас это… по-другому, очень непривычно. Не похоже ни на разделку трупов, ни на убийства на адреналине. Но Тиерсен умеет отвлекаться на практичные мысли в моменты сомнений, и теперь думает о том, где стоит чуть перешить легкий трикотажный костюм для большего удобства, и о том, что ему надо обзавестись сапогами помягче, какими-нибудь вроде тех, что носит Цицеро, только не с этими ужасными загнутыми носами. Его одежда – не та, которую покупал Тиерсен – была вся как на подбор удобна для подобных дел, и от этого щекотно и чуть неуютно проходит по плечам.

Но когда Тиерсен встречает Цицеро у выхода, становится немного спокойнее. Наверное, сам Тиерсен никогда бы не сделал ничего подобного, но вдвоем – легче. Короткий поцелуй через плотно стянутые маски – и можно поджигать и закрывать двери. И, чуть не споткнувшись о лежащее прямо на асфальте тело, Тиерсен старается не задерживать на нем взгляд – череп пробит до торчащих мокрых обломков кости, и небольшой ломик валяется рядом, наполовину в поблескивающей пленке подсохшей крови. Но касание пальцев в перчатке успокаивающее, и Тиерсен кивает, быстро шагая вперед. Он привыкнет к этому.

Тиерсен просыпается с тяжелым стоном, открывая глаза и тут же снова жмуря их болезненно. Он уже не знает, выспится ли когда-нибудь, но ничего не способствует этому, ни жесткая кровать, ни толкающийся во сне Цицеро, ни кошмарные сны. Тиерсен садится в постели, и сквозь жалюзи – легкий, едва занимающийся свет. Он уже и забыл, каково это – просыпаться в нормальное время. Хотя бы после рассвета. Цицеро тоже приподнимается, сонно щуря глаза.

– Что-то не так, Тиерсен? – касается влажной спины и кладет подбородок на плечо.

– Доброе утро, – мрачно отвечает Тиерсен, удерживая слабую дрожь по всему телу.

– Ты совсем с ума сошел? Такая рань! – Цицеро зевает и снова ложится, подтягивая одеяло.

– У нас есть дела, раньше начну – раньше закончу, – Тиерсен поднимается и разминает плечи. Находит сигареты и зажигалку в кармане куртки и закуривает, ежась от прохлады. – У нас еще осталось пиво? – он не пьет много и обычно не пьет по утрам, да и, в любом случае, это не помогает, но сейчас очень хочется.

– Посмотри в холодильнике, – Цицеро кутается в одеяло и смотрит на Тиерсена внимательно. Он понимает, что с ним происходит, и знает о кошмарных снах, наверное, все, что может знать человек, но, увы, тоже не умеет с ними бороться.

Тиерсен открывает пиво и садится за стол, отпивая и потирая виски. Цицеро выбирается из постели и подходит к нему, обнимая сзади за шею, голый и теплый.

– Иди в постель, – Тиерсен старается, чтобы его голос звучал обыденно. – Я допью и тоже приду.

– Тиерсен уверен?

– Да, я пока перепишу кое-что.

Цицеро пожимает плечами и снова ложится, взбивая подушку. И, кажется, скоро засыпает. Тиерсен не думает об этом, он перестает чувствовать себя “здесь” сразу после того, как теплые руки размыкаются на его шее, и ему сразу становится очень холодно.

Последние месяцы Дева Мария была частой гостьей в его снах. Она больше не принимала тот ужасающий облик, но Тиерсен все равно не хотел разговаривать с ней. Сначала она еще спрашивала, почему, и Тиерсен пытался отвечать, сам не зная толком, но это все равно превращалось в диалоги, и теперь он просто садился на то, что было под ним, закрывая глаза. И такие сны были долгими и напряженными, в них он не отдыхал вовсе. Но Дева Мария будто понимающе относилась к этому, для Тиерсена на берегу какой-то реки – оставалось надеяться, что хоть не Иордана, – у которой они обычно находились, даже была будто приготовлена отдельная скамья, но он все равно сидел на земле или траве, скрестив ноги и не открывая глаз. Иногда Дева Мария, сидевшая на своей скамье, пела негромко на незнакомом языке, и тогда Тиерсену очень хотелось зажать уши, но это болезненно напоминало другой, не его жест, и он удерживался, довольствуясь тем, что ничего не видел.

Но сегодня все было по-другому. То есть обычно сначала, как всегда. Дева Мария перебирала тонкие стебли лиловых цветов, не поворачиваясь к Тиерсену. И он ощутил даже определенную гармонию в том, что почти каждую ночь они сидели так молча, и подумал, что, может быть, если так будет продолжаться до конца его жизни, он даже начнет высыпаться. Пока тишину речного берега, разбиваемую тихим пением птиц, гулом воды и шорохом ветвей кипарисов, не нарушил новый звук. Далекий, едва слышный, но он давил на барабанные перепонки, и Тиерсен поморщился сначала, дернув плечом, снова пытаясь хоть немного расслабиться, но это было совершенно невозможно. Звук на грани слуха, но такой раздражающий и неприятный, что Тиерсен вынужденно прислушался, никак не разбирая, что это за дрянь отвлекала его от своеобразной медитации. Казалось, он был очень громким там, далеко, но сюда едва доносился, неравномерно прерываясь на секунды или просто становясь тише. Тиерсен вздохнул, подбирая похожий звук из своей реальности. И вздрогнул чувствительно, находя его. В его реальности так кричали.

– И что это? – он приоткрыл один глаз, будучи не в силах выносить этот отчаянный теперь звук, рваный, будто ставший громче.

– Здравствуй, Тиерсен, – Богоматерь повернулась, улыбаясь своими маленькими губами.

– Нет, я все еще не хочу разговаривать с тобой. Просто скажи мне, что это за звук.

– А ты разве не знаешь? – Дева Мария посмотрела на него так, будто знала ответ, и Тиерсен его знал, но должен был сказать сам.

– О нет, только не говори мне, что я теперь тоже буду их слышать! – Тиерсен возмущенно распахнул оба глаза. – Слушай, я не знаю, для какой там цели я выбран, но такими темпами я сгнию в психушке, сбрендив как минимум от недосыпания. Или это тоже входит в мой жизненный путь? – звук становился все громче, и Тиерсен поморщился, встряхнув головой. – Разве того, что я принял себя, недостаточно, чтобы оставить меня в покое?!

– Это немного сложнее, чем тебе кажется, Тиерсен, – Дева Мария как-то печально покачала головой. – Но я дам ответ сначала на твой первый вопрос: да, ты будешь слышать. И будешь слышать куда больше, чем мой бедный Цицеро. Ты знал, на что идешь. Смерть стоит своей цены, и ты будешь платить ее. Ты…

– Вы все с ума сошли, – спокойно констатировал Тиерсен, перебивая. – И меня тоже решили заманить в свой веселый кружок. О’кей, это и правда звучит весело. Но я не собираюсь истерически смеяться, кричать и терять над собой контроль, – он резко поднялся, подходя к одному из кипарисов и отламывая от него нижнюю ветку. – Мне наконец-то нравится моя жизнь, и я никому, хоть самому Господу Богу, не позволю ее похерить.