Всерьез (ЛП)

Днем твой голос пронзает его, на закате

Он во снах тебя видит и стонет.

Разжигай его пламя в ночи, подчиняй, и пускай же

Наяву и в плену снов он колени преклонит.[5]

Звук, вырвавшийся у меня из груди, хоть и приглушенный, эхом отразился от плитки и каким-то образом стал невозможно громким, невозможно беззащитным. Понятия не имею, что это за стихотворение, но слова впились в меня как репей.

И да — для него, для его удовольствия, я бы их повторил. Для моего безжалостного, улыбающегося принца.

— Как тебя зовут? — спросил он.

В тот момент я принадлежал ему и потому ответил.

— Лоренс Дэлзил. Большинство зовут меня просто Ди.

— А в клубе называли Лори.

— Лори — это для друзей, — резко поправил я его.

— Я буду звать тебя Лори.

Я приподнял голову.

— Ты будешь звать меня так, как я скажу.

— Я с прицелом на будущее.

— Друзьями мы в будущем не станем.

Он уставился на меня сквозь угольно-черную челку намокших ресниц и моргнул. Я почувствовал себя последним козлом.

— Пожалуйста. — И глаза его стали огромные-огромные. — Пожалуйста, можно мне звать тебя Лори? Мне так больше нравится.

Этому ребенку только палец дай. Хотя можно подумать, я с самого начала того не знал.

— Ну ладно, ладно. — Не самая изящная капитуляция, но когда они такими вообще бывали?

Он брызнул на меня водой. Озорной завоеватель.

— А я — Тоби. Тоби Финч.

Я понятия не имел, что сказать — для «приятно познакомиться» было уже несколько поздновато — и просто кивнул. Тоби. Его зовут Тоби. Кажется, будто я об этом всегда знал.

Он внезапно разогнулся и исчез в вихре рук-ног и блестящей кожи под шапкой пены. А через пару секунд всплыл, стряхивая воду с волос, и откинулся на спину со вздохом абсолютного плотского упоения.

— Блин, когда согреваешься после того, как весь продрог — это лучшее чувство в мире.

Как наслаждение после боли. И у меня стояло как у озабоченного подростка от одного его восторга.

Он потянулся, пытаясь достать пальцем ноги до кранов.

— У тебя суперская ванна. Вообще не помню, когда я в последний раз так отмокал. То есть… — Он с плеском сел, на этот раз сдвинув достаточно пены, чтобы я краем глаза поймал очертания его паха, изгиб лодыжки, борозды ребер, — я моюсь, конечно, и все такое. У нас душ стоит в лофте.

Мне не следовало поддерживать разговор.

— Ты живешь в лофте?

— Да, на верхнем этаже бывшей табачной фабрики. Один мужик подарил его моей маме.

— Твоей матери подарили лофт?

— Ага. — Он поднял из воды руку и оглядел ее. — Смотри, у меня уже пальцы сморщились.

Подозреваю, что это была не самая тонкая попытка сменить тему, и я не стал настаивать. Сам же сказал, что друзьями нам не быть.

— Значит, пора вылезать.

Он повторил уже знакомый мне жест «отвернись». Я встал и вздохнул — нет, ну это уже дошло до смешного.

— Тоби. — Он вскинул голову, услышав от меня свое имя, мне и самому было приятно его произнести. — Тоби, ты правда думаешь, что я превращусь в похотливое животное, неспособное себя сдерживать, от одного вида твоего обнаженного тела?

К моему ужасу он залился краской и скрутился в комочек на дальнем конце ванной.

— Господи, нет. Я просто… Стесняюсь я просто, понятно? Похотливое животное. Скажешь тоже.

— Ты… чего? — тупо повторил я. Этот мальчик, который отбрил меня в БДСМ-клубе, поставил на колени, сообщил все то, что он хочет со мной сделать, показал свои желания и себя в состоянии неприкрытого экстаза, вернулся ко мне, несмотря на ливень, потому что он гордый, но не глупый… и стеснялся?

Он молча уткнулся лбом в колени. Так что я взял с трубы чистое полотенце и развернул его в руках как простынь.

— Я закрою глаза.

— Ладно, только не подглядывай.

— Обещаю.

Снова плеск. Я старался не представлять себе, как по нему стекают, искрясь, капельки воды, а потом почувствовал его — не само тело даже, а скорее исходящее от него тепло — и сомкнул края полотенца, только в последний момент осознав, что, по сути, обнимаю Тоби.

Он ответил мне своим очередным довольным «ммм».

— Хорошо-то как.

— Ты девственник?

Я открыл глаза в изумлении от собственных слов. Какого черта я вообще задал такой вопрос? И так в лоб. Это вообще меня не касалось от слова совсем.

Он напрягся в моих руках и дернул на себя край полотенца, развернувшись с возмущенным взглядом.

— Я сказал, что стеснительный, а не сексуально недоразвитый.

Господи, вот черт меня дернул…

— Ты же еще такой молодой, и вообще это абсолютно нормально…

— Слушай, ты, я уже сто лет не девственник. У меня первый секс был в четырнадцать.

Во мне что-то вспыхнуло, что-то горячее, острое и тошнотворное, как кислота.

— Тоби, я…

— Да никакого криминала. Это было с моим лучшим другом из класса. Мы решили, что потом поменяемся, и я дал ему себя трахнуть, но после он струхнул и больше никогда со мной не разговаривал. — Он пожал плечами. — Но у меня с тех пор были еще парни, и даже не один.

Он так гордо это заявил, как будто до сих пор вел счет.

— Прости, что сомневался в твоей… распущенности. Просто, ну, меня-то ты уже всего видел.

— Вот именно, — уставился он мне в глаза, по-прежнему сжимая полотенце у шеи. — Видел.

— Так чего же тогда стесняться?

Он тяжело и даже несколько подчеркнуто вздохнул.

— Может, потому что ты выглядишь так, а я вот так.

Я даже на секунду не понял, о чем он. Намек, что я уже старый? А потом вспомнились все те восторги, с которыми он меня описывал. В тот момент я отнес их на опьянение собственной властью и на запал момента, но я опять — не в первый раз уже — составил неверное суждение о моем мальчике. Он говорил именно то, что думал. Каждое слово. Разумеется.

— Ох, Тоби. — Я с трудом узнал собственный голос. — Ты ведь знаешь, насколько красив, правда?

Он опять покраснел.

— Ну, я ничего. Но не такой, как ты. Не такой, каким должен быть.

— А каким ты должен быть?

— Ну, не знаю… выше, сильнее, мускулистее. Прыщей поменьше.

— Тоби, Тоби. — Это словно какое-то заклятье — чем больше называю его по имени, тем больше мне хочется. — Пожалуйста. Позволь мне... — я понятия не имел, как закончить это предложение, но, кажется, оно было и неважно.

Мои руки накрыли его ладони, и хватка на полотенце постепенно, поначалу практически незаметно, начала ослабевать. Я увидел, почувствовал, ощутил, как напряжение покидает его тело.

— Да, — прошептал он, словно опьяненный. — Да.

Полотенце сползло ниже, обнажив одно плечо, часть руки и изгиб ключицы с ее темно-красными розеттами. Его глаза, затуманенные и темные от расширенных зрачков, не отпускали мои.

Боже милостивый. Он отчего-то доверял мне.

Я бы, наверное, мог его раздеть и соблазнить, и он бы позволил, но меня полностью обезоружила собственная нежность. Вместо этого я начал вытирать его, обнажая сантиметр за сантиметром худое тело, промокая воду полотенцем, пальцами, иногда губами. Я гладил жилистые мускулы, хрупкие косточки. Целовал воспаленные места на коже.

Он вздрогнул.

— Как я их ненавижу.

— Все не так уж и плохо. Мазью или гелем с перекисью бензоила мажешь?

— Маслом чайного дерева. Мама не верит в химию.

— Тоже хорошо.

Он не ответил.

— Они тебя не уродуют, Тоби. — Я нежно провел пальцем по россыпи темных пятнышек прямо над левым соском. — Они просто есть и все.

— Ну… — Он переминался с ноги на ногу. — Спасибо, но лучше бы их не было.

— Со временем пройдут.

— А если нет?

— А если нет, тогда присоединишься к еще восьмидесяти процентам населения страны.

Ответ его явно не устроил, и он буркнул себе под нос что-то неразборчивое. Его губы были совсем рядом с моими. На поцелуйном расстоянии. И чтобы отвлечь себя — нас обоих — я обернул его полотенцем вокруг талии и опустился на колени на коврике. Он хрипло выдохнул, а глаза еще больше потемнели. Я обхватил пальцами его щиколотку и поставил ступню себе на бедро. Концом полотенца я собрал и изничтожил льнувшую к нему воду. Каждую каплю, одну за другой. Повторил то же самое с другой ступней, а затем начал подниматься выше — по жестким курчавым волоскам на голенях, вверх по коленям до гладких бедер и нежной, как шелк, кожи на их внутренней стороне.