Эликсир Забвения (СИ)

– Хельна, – начал он.

Имя его жены, произнесённое так просто и буднично, враз вернуло меня с небес на землю.

– Ты любишь её? – я спросил напрямую.

– Люблю.

Я открыл рот, закрыл… Что уж тут скажешь. Что вообще можно на это сказать?

– Макс, это совсем иное. Я не знаю, как тебе объяснить, – его голос был шелестяще-тихий, едва слышный.

–Да уж объясни как-нибудь, – во мне клокотал гнев.

– Я люблю её, она носит моего ребёнка, мы с ней давно вместе. Когда-то она спасла меня, согласившись связать свою судьбу с таким человеком, как я. Нам есть что с ней разделить. Но, Макс, мои чувства к тебе, – я видел, как едва заметно дрожит его рука, сжимающая ручку чашки, – это что-то головокружительное, что-то, о чём я никогда и помыслить не смел. Что-то, что сильнее меня. Я хотел этого так давно, так жадно. С той самой минуты, когда увидел тебя – такого несуразного, растерянного, ничего не понимающего в этом мире. Конечно, у меня не было иллюзий насчёт того, откуда ты взялся: какие уж там Пустые Земли! Ты казался мне тогда очень сильным – и одновременно удивительно трогательным, весёлым и смелым, сумбурным, ярким… Лихим ветром, как называл тебя Джуффин. Да именно таким ты и был. Ты ворвался в мою жизнь, поставив всё с ног на голову и совершенно перекроив мою судьбу.

И сейчас, когда это случилось, я боюсь потерять тебя. Несмотря на всё произошедшее между нами, несмотря на то, что мы не можем быть вместе, для меня по-прежнему ценна наша дружба. Это едва ли не самое ценное, что есть у меня.

Ты – тот человек, без которого мне совершенно не хочется обходиться. Хотя, конечно, я знаю, что могу. Как и ты – можешь. Каждый из нас может обойтись без кого и чего угодно.

Но я пойму и приму, если ты больше не захочешь иметь со мной ничего общего.

– Что это было тогда, Шурф? – я изо всех сил старался не расплакаться. И у меня это даже получалось. «Не хочу потерять твою дружбу» – и “Мы не можем быть вместе”?

Я тоже не хотел терять его дружбу, но… Я стиснул челюсти. Но ничего другого не оставалось. Он любит свою Хельну. Он мне сказал об этом прямо и честно. В любовниках ходить я не собираюсь, да и для Шурфа это будет неприемлемо.

Тогда что? Остаётся только дружить. Самозабвенно, до стиснутых челюстей, до белёсых звёздочек перед глазами. Дружить – и попытаться вернуть то тепло, которое было между нами, и которое на самом деле никуда не ушло.

– Прости меня, Макс, прости. Я не должен был… Если бы ты… – я не мог видеть, как он постоянно извиняется.

– И если бы я не дал тебе повод, – догадался я, – то ничего бы и не было?

– Как, Макс? Почему? Ведь никогда раньше…

– Я не знаю, Шурф.

Как ему объяснить? Как объяснить это себе самому? Ведь я действительно не знал. Почему он? Почему сейчас?

– Макс…

Не знаю, что именно он хотел сказать, но я жестом остановил его:

– Давай закончим это, Шурф. Просто закончим.

Я сам не верил в то, что говорю. Как мне жить теперь? Как мне от этого отказаться? И Шурф – я видел, как он тонет в чувстве вины, как он корит себя за случившееся, как бичует себя за всё то чудесное и невозможное, что было между нами, как не верит в то, что мы друг друга не потеряем.

– Шурф, – я говорил, но не слышал своих слов, – мы… Мы справимся, слышишь? Мы останемся тем, кем были. Близкими друзьями. Всё пройдёт и перемелется. Всё простится и забудется.

Я не хочу тебя потерять.

–Прости. Я люблю тебя, Макс, люблю, но… я не могу, – он сцепил пальцы в замок ,и я увидел, как они побелели.

– Я знаю. Всё будет хорошо. Верь мне, – я сам искренне пытался в это верить. – Вершитель я или кто! И я не держу на тебя зла, Шурф. Я всё понимаю.

Я встал. Он тоже поднялся.

– Я никогда не напомню тебе об этом, – сказал я.

– Я тоже.

Я сделал шаг ему навстречу и обнял, прощаясь. Прощая.

Медленно отстранился – и шагнул к себе, в Мохнатый Дом.

А сейчас, спустя пару дюжин дней, я сидел в траве, прислонившись к гладкому древесному стволу недалеко от Явного входа в Иафах.

«Леди Сотофа, можно, я к вам зайду в гости сейчас?» – послал я Зов самой могущественной ведьме Соединённого Королевства.

«Что, припекло, мальчик?»

«Угу», – просто ответил я.

«Заходи, конечно».

Я встал, отряхнулся, попытался придать физиономии не совсем уж удручённый вид – и шагнул в беседку к леди Сотофе Ханнемер.

Она оглядела меня с ног до головы и покачала головой:

- Да уж… Ну что с тобой будешь делать, пойдём-ка, сэр Макс, пить камру.

Мы уселись в плетёные кресла, она заботливо подливала ароматного напитка в чашку, подталкивала ко мне кусочек дивного пирога, приготовленного её «девочками» по старинным рецептам, хранящимся в Ордене Семилистника, но у меня совершенно не было аппетита.

– Расскажешь?

– А надо? – откровенно говоря, пересказывать эту историю у меня желания не возникало.

– Нет, конечно, – ответила она почти испуганно, – я и так всё знаю. Но готова выслушать.

– Тогда я не стану.

И тут же понял, как мне хочется рассказать обо всём, что мучило и грызло меня всё это время: о том, как я не мог уснуть, как ворочался часами в постели, как скучал по Шурфу – руками, губами, всем телом… О том, как я вспоминал и радостное, и грустное, что роднило нас с ним. Вспоминал поездку в Кеттари, где он был смешным Гламой, а я – его нелепой жёнушкой, бледной копией обворожительной Мерлин Монро. Я хотел рассказать ей про свои бесконечные ночи – длинные, мучительные, в которых минуты тянулись невообразимо долго, и не было никакого намёка на облегчение. О том, как я кусал губы до крови, потому что нестерпимо хотел коснуться ими его губ, кончиков его пальцев, его упрямого подбородка, его чёрных волос, его ресниц, его тёмной души.

О том, как я не мог забыть – никак, хотя искренне старался – его запах, его прикосновения, и как он припечатал меня к этой дурацкой двери, его жаркий шёпот, который я продолжал слышать, стоило мне только закрыть глаза, его объятия, в которых я засыпал. Я хотел рассказать о том, как я забивал свои дни до предела, ввязывался во все дела, даже в те, которые не относились к нашему ведомству, чем приводил в немалое изумление Трикки Лая – нынешнего главу полиции. Я делал всё, чтобы хоть как-то отвлечься и увлечься, даже занимался дыхательной гимнастикой – с завидной регулярностью, но стоило мне закрыть глаза и погрузиться в лёгкую полудрему, как я словно бы наяву снова и снова переживал то, что было между нами. А потом выпадал из этого забытья в реальность – настоящую, холодную, окружающую меня девственно-чистой пустотой, немыслимой стерильностью безмолвия.

Я мог бы рассказать ей о том, как складывался пополам от боли после того, как желал ему хорошего утра или доброй ночи, потому что мы с ним продолжали общаться – пусть немного скованно, натянуто, но я знал, что это пройдёт. Знал это и он.

Это было нечто, в кои-то веки неподвластное мне, от чего я терял разум, от чего моё тело ныло и бунтовало, от чего я становился одним сплошным оголённым нервом.

И я так больше не мог. Время, говорил я себе, на всё нужно время, но прошло – сколько? – три, четыре, пять дюжин дней? Нет, кажется, больше – семь. И эта боль не заканчивалась, не ослабевала. Она просто жила во мне, со мной. Сны, в которых мы с ним бродили по Шамхуму, сменялись холодной мозаичной реальностью Ехо.

– Да, Макс, крепко тебя припекло, – сказала леди Сотофа.

Конечно, глупо было надеяться, что она ничего не поймёт. Да я, в общем, от неё и не собирался скрываться.

– Есть у меня одна вещь, которая точно сможет тебе помочь. Погоди, я сейчас, – и она скрылась за увитыми странными синими растениями стенками беседки.

Я облегчённо вздохнул. Надо было раньше к ней прийти. Что я за дурак-то, а!

– Не надо было, Макс, – ответила леди Сотофа на мои невысказанные мысли, бесшумно появляясь в беседке, – ты справлялся сам, пока мог. Это правильный подход.