Всерьез (ЛП)

Так что нет.

Когда я наконец добираюсь до «Сального Джо», весь в поту и безнадежно опоздавший, в кафешке стоит полный дурдом. Не знаю, кто работал на кухне, пока меня не было, но там… не вот сплошной срач, но все не так. За ней никто не следил, и кругом бардак — все беспорядочно распихано куда придется. И да, звучит как задротство, но систематизация на кухне очень важна. А тут словно кто-то взял мои штаны и надел их задом наперед. И что за хрен делал закупки? Бекона слишком много, яиц мало, а помидоров вообще нет. Грибы какие-то сморщенные и потемневшие и блин, блин, бли-ин.

И это только подсобные помещения. А в зале… Понятия не имею, что там происходит, потому что из официантов работает одна Руби, и она, конечно, очень милая, но курит много травки, и это заметно. За столиками сидят посетители, и перед кем-то из них стоит еда, но довольным никто не выглядит, а в дверях толпится кучка американских туристов, которые подленько так ржут, что отвратное обслуживание — неотъемлемая часть знакомства с настоящей Британией.

Да, знаю, это всего лишь кафешка, и всего лишь работа, и не моя вина, и мне не надо принимать так близко к сердцу, но все навалилось и накрыло с головой настолько внезапно, что я принимаю. Близко к сердцу, потому что если нет, то, выходит, просто просираю собственную жизнь. Кругом все слепит и оглушает, и куда ни посмотри — везде находятся проблемы, с которыми я не знаю, как справиться, и внезапно могу думать только о том, что дед умер, а я так хочу, чтобы он был еще жив. Но и с этим ничего не могу сделать.

Я вообще ни с чем ничего не могу сделать.

Руки настолько трясутся, что даже фартук толком не повязывается, и я стою посреди кухни, как оцепенелый лось, когда внутрь вваливается Джо и сообщает, что я — безголовая и безрукая жертва аборта, которая сейчас похерит нафиг его кафешку. И он орет и орет, громче и громче, словно ему недостаточно, что его слышат все посетители, а надо, чтобы и вся улица была в курсе. Да Лори в своей кровати в Кенсингтоне — и тот наверняка слышит. Весь, ёпт, мир слышит.

Джо заканчивает с: «Разберись, или вали, или я сам тебя вышвырну» — и отчаливает одной необъятной волной колышущегося жира и мышц, как испанский галеон на всех парусах.

Руби наблюдает за спектаклем, опершись локтями о раздатку.

— Да-а, он сегодня, эт, капитально распсиховался.

— Ага. — Я пытаюсь вести себя как будто… как будто все в порядке. Да и вообще, какая мне, на хрен, разница? Никакой. Надо только сготовить какую-нибудь жрачку для каких-то людей — и все. На одной из рабочих поверхностей телепаются клочки бумаги.

— Эй, а это что?

— Где?

— Вот! — тычу пальцем я.

— А, эт заказы, солнц.

Я лихорадочно их перебираю, словно потерпевший кораблекрушение моряк в поисках послания в бутылке.

— Какие из них первые? С каких столов?

— Ой, я уже забыла. Сорьки. — Она рассеянно пожевывает кончик пряди своих волос. И меня серьезно распирает от желания выдрать их у нее изо рта.

— Ладно, — говорю я, не узнавая собственного голоса. — Ничего. Только… посади тех американцев.

— Которых?

— Блин, Рубс, тех, что, ёпт, в дверях стоят.

Она ме-едленно разворачивается.

— Ой, да, лол.

— Слушай, давай, посади их за шестой.

— Шестой это где?

— Посади хоть куда-нибудь. Просто посади уже.

Она уплывает, и я остаюсь один на развалинах моей кухни. Пытаюсь сложить заказы в зависимости от того, как и откуда они прилетели, но это бесполезно. В итоге я просто начинаю с того, который могу прочитать, и пускаю его по держателю для счетов, словно таким образом хоть чуть-чуть контролирую происходящее.

Говорю себе: «Спокойно, все по порядку».

Да только для порядка скопилось слишком много всего, и оно прибывает быстрее, чем я успеваю с ним разделаться, а значит… Я точно не смогу взять ситуацию под контроль. Еще не начал, а уже все провалил.

И еще я странно себя чувствую — будто мне одновременно холодно и жарко, а дрожь все не проходит, что конкретно не дело, если тебе надо готовить еду. Вот только выбора у меня все равно нет.

«Все по порядку.

Английский завтрак. Так. Это я могу».

Мою руки, разогреваю гридль… и тут понимаю, что где-то половина нужной мне утвари грудой лежит под пятнадцатисантиметровым слоем уже остывшей воды в одной из раковин из нержавейки.

Вашу ма тьва шума тьва шума тьва шума ть.

Я пытаюсь что-то вымыть во время готовки, но получается, что только кое-как делаю и то, и то. А из раздатки приходит все больше заказов, а Руби не помнит, как пользоваться кофемашиной, и я роняю стопку тарелок, а времени убрать осколки нет, так что приходится просто ногой отгрести их под один из столов. А пока у меня голова болит об этом, подгорает яичница, что, вообще-то, еще надо постараться сделать, потому что, ну блин, Тоби, долбаная яичница же. И соскребая ее с гридля в сплошном потоке жира и угля, я вдруг начинаю рыдать и поливаю слезами чей-то завтрак, когда Стиви — один из наших постоянных посетителей — заглядывает ко мне и весь такой: «Вижу, ты уже на пределе, сынок» — и говорит, что придет завтра.

Знаю, он хочет как лучше. Хочет помочь.

Но я потерял клиента. Потерял, на хер, клиента.

И не могу перестать плакать.

В итоге я сбегаю в дальний угол кухни, заползаю под одну из рабочих поверхностей, где мы храним канистры промышленных размеров с майонезом, кетчупом и горчицей, и делаю себя как можно более мелким и незаметным. Таким, чтобы вообще исчезнуть, как в тот плохой год в школе, когда все узнали, что я гей.

Даже не знаю уже, можно ли считать то, что со мной происходит, плачем. Слезы есть, да, но в основном это что-то непонятное и шумное и по звуку больше похоже на икоту, и чем дальше, тем дольше оно длится, хотя мне уже больновато, потому что во рту и в горле пересохло и никак не получается нормально вдохнуть.

Я настолько растерялся и так застрял в этом бесконечном цикле задыхающегося рыдания-икания, что даже не слышу шагов. Даже не понимаю, что рядом кто-то есть, пока Лори не притягивает меня к себе в объятья, не зовет шепотом по имени и «милым» и не убирает нежно челку с заплаканных глаз.

Сперва я решаю, что крыша моя окончательно сделала ручкой. Что мне настолько погано, что уже галлюцинации вижу.

Но нет, он и правда здесь. Лори здесь, в «Сальном Джо», со мной. И это так невероятно… э-э, невероятно, что даже забываю, в каком я сейчас жутком состоянии. И просто захожусь в жалком и беспомощном счастье от того, что он рядом, что главным образом демонстрирую, покрыв его рубашку соплями и слюнями.

Немного погодя ему удается убедить меня встать на ноги, а мне — спросить, что он тут делает.

— Я за тебя волновался, — говорит он.

Не лучшая фраза, чтобы почувствовать себя на коне, но раз уж он обнаружил меня заныкавшимся за канистру Heinz, все равно поздно утверждать, будто я в порядке. Тру ладонями глаза и щеки, раз я уже, по сути, оставил всякую надежду сохранить хоть какое-то лицо.

— Не знаю, что со мной не так. Все наперекосяк.

Смотрю на него сквозь прищуренные глаза и выискиваю настороженность, или отвращение, или шок, но вижу только Лори, моего Лори, который чуть хмурится, но как когда задумался, а не разозлился.

— Пойдем домой, Тоби. Позволь я о тебе позабочусь.

Домой. Как здорово звучит. И его фраза о позаботиться обо мне — тоже.

Но я же вроде как должен уметь сам о себе заботиться.

Хватаю бутылку с водой из холодильника и осушаю ее так быстро, что аж пугает.

— Не могу. Знаю, что работа говенная, но все-таки она моя, и нам и так не хватает людей, а если я уйду, то готовить вообще будет некому. Я просто… — Оглядываю весь этот хаос, и мне опять хочется сбежать и спрятаться. — Не знаю… как… — Все, сдаюсь. Сейчас я даже предложение закончить не могу.

Секунду Лори молчит. А затем выдает: «Хорошо». И я понятия не имею, что оно в данном случае вообще значит. Он нагибается и легонько меня целует.