Всерьез (ЛП)

Он приводит меня в одно заведение в Мейфэр. Со звездой Мишлена. Понятия не имею, как ему удалось забронировать столик практически в последний момент, но он просто отвечает мне загадочным взглядом и говорит, что у него есть связи. И не знаю, может, его накрыло ностальгией по Оксфорду, или это просто единственное место, куда удалось попасть, или ему кажется, что мне оно понравится, но тут все очень такое… коричневое. Деревянные полы и дубовые панели поблескивают под огромным потолочным окном, если я его правильно называю. Столики понаставлены довольно близко друг к другу, но вскоре нас сажают за один из них, и никто не отмечает, что я похож на проститута или что Лори выглядит как мой отец.

В общем, все хорошо.

Я ныряю в меню, и Лори позволяет мне заказать и для него тоже. Он меня немного балует, и хотя что-то кинковое у нас случается только в сексуальном смысле — по правде, это единственный смысл, где я хочу делать что-то кинковое, а в остальное время дайте мне просто парня, пожалуйста, — кажется, сейчас мы почти что флиртуем на грани. Я практически на сто процентов уверен, что дальше никогда и не зайдем, но нам обоим очевидно, что для каждого в этом есть свой кайф. Мне нравится выбирать для него, а ему — когда для него выбирают.

Лори чуть краснеет, когда я завладеваю вниманием официанта, но парень либо отлично вышколен, либо очень хороший человек, либо просто привык уже спокойно относиться к любым раскладам чужих взаимоотношений, потому что хоть он и говорит с нами обоими, но решения дает принимать мне и отвечает на все мои вопросы. А у меня их миллион.

Мы заказываем свиную грудинку с улитками. Корочка хрустящая и одновременно очень бархатистая, а к улиткам подается морковное пюре с печеным чесноком, и это оказывается такой идеальный, сочный и естественный контраст. Я почти что впадаю в гастрономический экстаз, а Лори комкает салфетку у себя на коленях и шипит, чтобы я прекратил уже заниматься любовью с едой.

Это немного отрезвляет, и не из-за самих слов, а потому что сейчас мне нельзя позволять себе чувствовать такое счастье. Не после смерти деда и перед понедельником, стремительно надвигающимся, словно поезд в туннеле.

Но Лори его замечает — изменение в моем настроении — и держит меня за руку поверх стола. Прямо на людях со всеми вытекающими. Я цепляюсь за него и даю ему себя успокоить. Он говорит мне то же самое, что повторял все выходные: это нормально, и я совсем не больной, и иногда мне будет грустно, а иногда — нет, и правил здесь не существует. И если я не каждую минуту буду в печали, это все равно совершенно не значит, что любил деда меньше, чем на самом деле.

Я понимаю. Правда. Если рассуждать логически, то он все правильно говорит. Но между нами — между мной и миром — словно есть что-то такое… какая-то корка, о которой я знаю, но через которую никак не пробьюсь. Пытаюсь напомнить себе, что дед не был, там… психопатом. Ему бы не хотелось, чтобы я ходил весь несчастный. Но так почему-то даже еще хуже, ведь сейчас дед уже мертв, и все. Больше он ничего не сможет хотеть для меня или от меня.

И я не знаю, как должен это пережить. У меня словно голова кружится, только прямо в мозгу и постоянно. Будто вот-вот упаду. Я не хочу возвращаться на работу. Хочу остаться с Лори. Хочу, чтобы он повез меня в Париж. Хочу, чтобы держал, пока все не перестанет кружиться, и я опять не стану достаточно сильным, чтобы стоять на своих двоих.

В общем, пипец какое жалкое ничтожество.

И потом, если не выйду на работу, Джо меня наверняка уволит, и придется решать, как быть дальше. А я не могу. Просто не могу сейчас этого делать.

В качестве основного блюда я выбрал буйабес, который, как Лори — кажется, опять пытаясь меня рассмешить — признается, он бы сам никогда не заказал, потому что не смог бы произнести[33] и потому что не знает, что это вообще. Так что я какое-то время задвигаю ему про марсельский буйабес — то есть, проще говоря, выпендриваюсь, пока вновь не начинаю хоть маленько чувствовать себя прежним. Одна порция рассчитана на двоих, и ее подают в огромном таком медном котелке, что ли, вместе с ломтиками подрумяненного багета и соусом руй. И оказывается, что делить на двоих чан густого супа прохладным зимне-весенним вечером — это на удивление романтично.

По-моему, он в основном сварен из хека, а не морского ерша, но в бульоне такое прекрасное количество шафрана, что мне, пожалуй, и правда хочется заняться с ним любовью. Даже Лори, кажется, слегка дуреет от офигительной вкуснотищи.

Мы заканчиваем десертом из медового мороженого с толчеными сотами, на счет которого у меня есть некоторые сомнения, поскольку я убежден, что это будет слишком приторно. Но нет. Непонятно как, но вкус у него тонкий. Наверное, за такую хрень и дается звезда Мишлена.

Это я и обсуждаю с Лори, пока мы хрустим сотами, и сам не знаю, как… с чего… в общем, я то ли как-то слишком расслабился, то ли слушал вполуха, то ли из-за того, что весь такой по уши влюбленный и под гастрономическим гипнозом, но когда Лори спрашивает: «Ты ведь однажды откроешь свой собственный ресторан?» — я отвечаю: «Да».

И меня тут же охватывает ужас.

Потому что раз подумав или сказав такое, все, что ты сделал — это дал себе еще один повод облажаться.

Или вещь, которую у тебя отнимут.

Этой ночью мы не занимаемся сексом. В первый раз в жизни. Но я слишком счастлив, и опечален, и в страхе перед завтрашним днем, а в качестве вишенки на торте еще и переживаю из-за отсутствия секса — а вдруг для Лори это важно? Но похоже, что нет. Он просто обнимает меня, ставшего очень-очень маленьким. Слишком маленьким для чего-либо.

И все потому, что мои выходные с Лори закончены, и надо возвращаться к Сальному Джо и той жизни, что я случайно для себя построил, и которую не знаю, как жить и как изменить.

Вот бы можно было остаться в объятьях Лори, где все хорошо.

И, наверное, поэтому я и забываю про завтра и даже не ставлю будильник на телефоне, и сплю — елки, наконец-то сплю, глубоко и без снов. Счастливый, как дурак, в этом мире, что Лори для меня создает. Пока меня не будит звонок от Сального Джо в половине десятого, потому что я опоздал, безбожно опоздал, и Луиджи болеет, а Белле пришлось идти домой, и в кафе полный разгром, а я — сопля драная, ни капли ответственности, и хера ли я знаю, и мне, б…, надо быть там уже, б…, давно. И он с меня шизеет просто.

Озверелый — это его рабочее состояние по умолчанию.

Я в курсе, что он это не вот всерьез говорит.

Но сам шок… после всего… после того как со мной так бережно и заботливо обращались… он практически сдирает с меня кожу.

И внезапно все, что было с Лори, кажется такой херней. Мыльный пузырь, который того и гляди лопнет и уже уплывает от меня. А я вообще ни разу не принц, а ребенок. Сопля, блин, драная без капли ответственности, что говенную работу в говенной кафешке — и то нормально делать не может.

Вот где реальность.

А не… в этом… в этом херовом мыльном пузыре с мужчиной, который проснется однажды и увидит всю мою дерьмовость.

И его тоже разбудил звонок. Сальный Джо — человек заметный, даже через трубку, так что не знаю, сколько Лори успел расслышать до того, как я выбрался из кровати и из комнаты. Надеюсь, что ничего. Блин, до жути не хочется, чтобы он и этому стал свидетелем.

— Что такое? — спрашивает он, когда я начинаю бегать в поисках одежды и спешно ее натягивать.

— Про работу забыл.

— Это твой менеджер звонил? Он всегда так с тобой разговаривает?

Пожимаю плечами в ответ. Стараюсь не смотреть на него.

Он ворочается в своем облаке египетского хлопка.

— Ты уверен, что достаточно пришел в себя? — С миллисекундной паузой перед «пришел в себя», словно сперва он перебрал несколько других слов. «Достаточно сильный», например. Или «умелый». — У тебя было так мало времени.

— Сколько есть. И уж кому-кому, а точно не тебе говорить со мной о том, что я хочу, а что имею.

Я так резко дергаю молнию на толстовке, что едва не заезжаю кулаком себе в лицо, и бегом спускаюсь вниз, чтобы найти обувь. Если честно, я почти рад уйти от Лори. Не хочу говорить обо всем этом, а чем добрее он ко мне, тем больше хочется зареветь.