Другая история (СИ)

До потери памяти Джим не напивался до этого ни разу в жизни.

— Стив, — хрипло позвал он Роджерса, не узнав свой собственный голос.

Никто не ответил.

Баки протянул руку за блистером, выдавил пару таблеток и с жадностью выпил до дна все пол-литра воды. Он не спешил вставать, прислушиваясь к ощущениям в собственном теле и пытаясь вспомнить хоть что-нибудь ещё.

Его телефон тренькнул сигналом о входящем сообщении где-то совсем рядом, и Джим, не открывая глаз, нашарил его на полу у самой кровати.

Аппарат был целым, с усилием приоткрыв один глаз, Джим увидел на экране блокировки часы, десять пропущенных звонков и два непрочитанных сообщения.

Внутренние биологические часы просто орали об обратном, но, оказывается, было уже за полдень.

Баки снял блок — десять входящих от Рамлоу, смс также от него. Он с сомнением заглянул в журнал звонков, отчего голова мгновенно отозвалась болью, перемешанной со стыдом. Он позвонил первым. Около трех ночи. Сам. В Москве было семь вечера, но чёрт… Они проговорили всего пять минут. О чём — Барнс не мог вспомнить совершенно. После уже была череда пропущенных, значит он бросил трубку, и явно не просто так, а что-то выговорив Броку напоследок. Вот, блядь…

Барнс не хотел открывать сообщения, и набрал номер Роджерса, чтобы узнать, где он сейчас.

Мобильный Стива ожил здесь же, на комоде, у кофеварки.

Тогда уже Бак открыл злосчастные смс:

03:12 «Прости меня».

12:12 «Я мудак».

«Час от часу не легче», — подумал Барнс, подтянулся и медленно поднялся с кровати, чтобы дойти до душа, но встал как вкопанный перед ростовым зеркалом по дороге в ванную комнату, скривившись не только от боли.

Всё его тело было покрыто засосами, следами от укусов и более крупными гематомами. На шее, которую больно было даже слегка повернуть, красовалась целая россыпь синяков, похожих на следы от удушения, на щеках рядом с полустёртыми следами губной помады были и свежие, Джим потянулся, попробовал стереть и опустил взгляд чуть ниже.

На его пенисе были точно такие же следы. Алые, яркие…

Баки, не веря, посмотрел на отражение, заметив мелкое движение за спиной.

Он резко обернулся и увидел, что балкон приоткрыт, и там, в плетёном кресле, сидит его Стив.

Джим не знал, что делать: смыть с себя всю эту дрянь или прямо так бежать вымаливать прощение.

Ужас от того, что он вообще не помнил, трахался ли он и, если да, то с кем, сковал его грудь похлеще кожаных ремней бандажа, которым они несколько раз в весьма мягкой форме развлекались со Стивом.

Баки завернулся в простынь и вышел к любовнику. Роджерс скользнул по его шее и рукам красными глазами с полопавшимися капиллярами, перехватил извиняющийся и растерянный взгляд любовника и, сжав губы, сглотнул.

— Стив, прости… — начал Баки, не зная, что говорить дальше.

Роджерс дёрнулся к нему, и Джим подумал, что сейчас ему точно заслуженно и крепко достанется, но его любимый как-то сжался весь и почти прошептал, аккуратно обнимая его за плечи:

— Простить? Это ты меня прости. Я вообще думал, что убью тебя, но ты так стонал, так просил ещё, а потом, когда вырубился, я тебя… Боже, Бак…

Стив сделал шаг назад, поднимая глаза на партнёра, и Джим увидел то, на что сначала не обратил внимания. С губ Стива была не до конца стёрта та самая алая помада.

Джим не знал плакать или смеяться.

Со своей шуточкой про сомнофилию он, оказывается, как в воду глядел.

Облегчение мешалось с непониманием, стыд — с обидой, тупая боль — с туманом в голове.

========== Глава 115. Кто виноват ==========

— Привет, — Локи сначала не хотел открывать дверь, но его гость был уж слишком настойчивым.

На пороге стоял отец, он вздохнул и нахмурился, раздумывая, стоит ли передавать пакет из супермаркета пасынку или самому занести его в квартиру.

— Ты не пришёл к психотерапевту, не отвечал на наши звонки, — отмечая про себя, что тот стал ещё более тощим и это совсем не скрывала балахонистая толстовка, спокойно констатировал факт Один. — Избегание это не лучший метод, знаешь ли.

— Я спал, — попытался оправдаться Лафейсон, забирая пакет, позволяя себя обнять.

— Все четыре раза, — кивнул отец, проходя по-хозяйски на кухню.

Локи медленно поставил продукты на обеденный стол.

— Я — твоё контактное лицо в медицинской карте, поэтому не мог не приехать, понимаешь? Спасибо, конечно, что ты мне пару сообщений отправил, я хоть ничего себе надумать не успел, но хоть я обещал тебе не вмешиваться и не волноваться лишнего, прошу заметить, что именно ты не оставил мне выбора, — Один, поджав губы, достал из пакета молоко, крупу и отвернулся к плите.

Чувствуя, что и приёмному отцу, единственному человеку, с которым продолжал общение, не считая медиков, он приносит лишь одно разочарование, Локи забрался с ногами на стул, прислонился спиной к стене, притянув к себе дневниковые записи, которые пообещал начать вести на самом первом приёме у психолога.

Лучевая терапия завершилась, лечащий врач поменял препараты, и Лафейсон послушно их пил, не вдаваясь в подробности, не читая аннотаций, потому что так было легче.

Головные боли не то чтобы исчезли, но стали более редкими и менее мучительными, как только окончились сеансы облучения. Аппетит по-прежнему отсутствовал, а через силу принятая пища не усваивалась вовсе. Не было и сил.

— У Тора родилась дочь, — не отрываясь от кастрюли, бросил как бы между прочим Один. — Я стал дедом ещё семнадцатого марта. Хотел раньше рассказать, но ты был весь из себя такой недоступный.

Локи не мог сделать вдох, чувствуя себя теперь совсем лишним. Его лёгкие словно сжались, и их прошило такой адской болью, что впору было сложиться пополам прямо на полу и завыть.

Легче было не думать особенно об этом ребёнке, пока он не появился на свет.

Один не оборачивался, справедливо полагая, что пасынку потребуется время, чтобы переварить информацию.

— На два месяца раньше срока, потом ещё реанимация… Мы с Фригг даже к ним переехали на время, чтобы Тор не сошёл с ума.

— Как они? — выдавил из себя Лафейсон, с силой сжимая кулак левой руки до впившихся в ладонь ногтей. — Как она?

— Всё в порядке, здоровенькая, похожа на Тора, хорошо набирает вес, — перечислил Один, не успев вовремя остановиться.

«Я не должен её ненавидеть», — твердил себе Локи.

«Она не отбирала у меня Тора».

«Это я. Я сам виноват во всём. Только я. Других виноватых нет».

«Раз уж на то пошло, я всё просрал, когда её ещё и в проекте не было».

— Я не могу без него, — сорвалось с его губ.

— Так позвони, — спокойно откликнулся отец. — Это не моё дело, я понимаю, но он спрашивал о тебе. Мама ответила то, что мы придумали для неё с тобой, чтобы не волновать лишний раз.

Локи опустил глаза на несчастный листок перед собой, он и сам не заметил, как весь его успел исписать бесконечным: «янемогубезнего»…

— Я думаю, что уже слишком поздно, — пробормотал Лафейсон, откладывая в сторону закрытый дневник, стараясь не цепляться за сказанные прежде слова отца о том, что его любимый всё ещё испытывает к нему чувства.

Один поставил перед Локи тарелку с кашей и отвлёкся на приготовление сладкого чая и тостов с плавленым сыром.

— Погоди, — он добавил в тарелку кусок масла и варенье из бузины.

Локи зачерпнул ложку, другую и медленно вошёл во вкус. Каша была совсем не такой мерзкой, как он привык за время пребывания в стационаре или какая получалась, когда он пытался готовить её сам.

— Что это? — уточнил он у отца, пододвинувшего к нему тарелку с продолжением трапезы.

— Овсяное толокно, — Один, присев, сделал глоток чая. — Я готовил для Тора в детстве, он терпеть не мог обычную овсянку, а такую ел без вопросов, — улыбнулся отец, ностальгируя, и добавил заговорчески: — Фригг ему ещё рожицы на каше вареньем рисовала. Что говорит твой врач?

Локи проглотил один из сэндвичей и отвёл глаза:

— Что сделал всё, что мог, и дальше дело во мне: надо жить привычной жизнью, общаться, ходить в кино и театры, читать и есть.