Миссия (СИ)

========== Глава 4 ==========

***Родина

Неймо даже обрадовался пришедшему ближе к вечеру Райниху, полюбовался его вдохновенным лицом во время обследований и процедур, концентрирующихся, что неудивительно, в районе задницы. Наверно, эти клизмочки и инъекции действительно помогали, ведь Неймо знал, как мучительны бывают первые недели выхода, а в этот раз он был почти счастлив.

— Тоже мне, нарколог-любитель, — выразил свое одобрение он и нерешительно улыбнулся: Райних, хоть и трепался как обычно, но к нему не обращался, разговаривая сам с собой: “И что же нам изволит сообщить эта сладкая попка?.. Да-а-а, показатели не радуют, и какая же вы, позвольте, после этого попка? Настоящая жопа, я бы сказал…”

Неймо почему-то казалось, что его слова проигнорируют, так и будут общаться с его задницей, но Райних весьма оживился, просиял буквально:

— А, очнулся, спящий скелетище, а мои котята так надеялись, что папа сделает им зомби.

— Какие наглые бандиты…

— Да, все как один, — хвастливо заявил синий кот и показал на столик у кровати: — А ты заметил еду?

— Не хочу есть…

Позже пришла Лисса и принялась кормить его супом-пюре с ложечки, невзирая на слабые возражения. А потом отвела в ванную, где Неймо внезапно застыдился и со словами “я сам, сам” стал вырываться из заботливых рук. Причем в этот момент его посетили воспоминания, как родичи попеременно водят его в туалет, и кормят с рук, и моют мягкой мочалкой… И Дитте, и Лисса, и папа… какой позор, слава богу, зловредный Райних удовлетворялся лечением и хоть на толчке над ним не глумился.

Роботы сменили постель, пока он мылся, и Неймо без сил свалился на нее, жалея, что не дал Лиссе о себе позаботиться, одному было так плохо. На столе лежал комм, но он не осмелился никому звонить, навязывать свое жалкое общество.

Через некоторое время пришел Дитте, сел рядом и погладил его между ушей. Неймо вцепился в его руку, прижался к ней щекой, надеясь продлить незаслуженную ласку.

— Прости, малыш, — сказал альфа, — прости, что не забрал тебя раньше, когда он был жив.

— Нет, — прошептал Неймо, — это моя вина, я не справился…

— Ты сделал все, что было в твоих силах, и не мог по-другому, ты же бета… Преданно служил своим идеалам и клану и беззаветно заботился о любимом.

— Бета… — он всегда считал себя каппой, как Лисса, верной и послушной рабочей лошадкой, а никак не блестящим бетой. — Какой же я бета, старший, я… Я просто ничтожество… ничего не сделал правильно, все только ко злу.

— Маленькая, запутавшаяся в своей гордости бета. Ты же знаешь, с вами это часто бывает. Без альфы. А я ошибся, не думал, что все зашло так далеко.

Дитте снова тихонько его почесывал за ухом, а Неймо сухо, без слез разрыдался, вжимаясь лицом в кровать и кусая кулаки до крови. Господи, надо было всего лишь послушать старшего, приехать в отпуск вместе с Раззуком, как Дитте ему неоднократно предлагал, и все было бы хорошо, альфа бы не позволил им свалиться в пропасть, Раззук был бы сейчас жив, а они счастливы, ведь это же очевидно, розового котика надо было вытащить из гжарского кошмара, а не мучить там, глупая гордыня…

Дитте остался с ним на ночь, он лежал рядом, и Неймо больше не мог спрятаться в его объятиях, как тогда, когда был шестнадцатилетним котенком, потерявшим отца, единственного родича. Но теперь зато они могли удобно устроиться вдвоем, подобно двум соразмерным ложкам из одного набора. Только одна была из закаленной стали, а другая — почему-то мягкого олова…

— Ложки, скажешь тоже, — смеялся Дитте и целовал его сзади в шею: — Ложки, так ложки, только ты не оловянная, а серебряная, мой белоснежный кот.

Неймо терся об альфу задницей и отчаянно просил взять его. У него не стояло, но так хотелось ощутить чужое тепло и жизнь. И свою нужность. А еще душу разрывало воспоминание об его розовом котике, вот также жалко просившем любви, а получившем в ответ лишь злость пополам с презрением и грубый секс. Да, пусть Дитте накажет его, вернет унижение и боль в расплату… и за последние его слова, те, сказанные о ненависти, вместо других, о любви, которые сказать уже было поздно, бог сразу исполнил его пожелание смерти…

Но Дитте лишь погладил его между ног и спросил, какой он был, Раззук. И Неймо, захлебываясь памятью и болью, рассказывал ему то, что так долго носил один. Впрочем, намного его не хватило, и очень скоро он заснул, обессилев.

На следующее утро он решился спуститься к завтраку и даже впихнул в себя кусок поджаренного хлеба.

— Ты разбил мою любимую сливочницу, негодяй, — заявил ему Райних. И спер коробку с сушеными колбасками с детского стола.

Неймо слабо улыбнулся, наблюдая, как пятерняшки мявкающей стаей нападают на отца, а тот машет коробкой высоко в воздухе и с удовольствием хрустит колбасками.

— Нельзя быть таким злопамятным, милый, — Лисса укоризненно погладила синего кота по плечу, а тот выкинул коробку в окно и радостно заржал, тыкая пальцем:

— Глянь, Дитте, как поскакали!

— Да, хорошо пошли, — Дитте отвлекся от газеты, провожая взглядом котят, сигающих через подоконник, а потом потрепал Неймо за гривку.

В столовую выполз сонный папа, он сладко зевал, демонстрируя белые клычки и розовый язык. И щеголял в одной рубашке, из-под которой кокетливо выглянули белые ягодицы, когда он с головой нырнул в хладокамеру и загремел там разномастными бутылочками с молоком. Только попа торчала, голая, с извивающимся пушистым хвостом. Дитте с Райнихом одинаково встопорщили уши и засверкали глазами, подбираясь.

А Неймо расслабился, почувствовав, наконец, себя дома.

Да, Тирроган с его пронизывающим ветром, серым небом и осенними дождями снова становился родным. Неймо вспомнил и заново полюбил его сочные зеленые леса, и скалы, покрытые мхами, и полноводные реки с озерами, и величественные фьорды… И лица соотечественников переставали казаться ему кукольными.

Они часто разговаривали с Дитте, и даже снова начали заниматься любовью, альфа проводил с ним чуть ли не каждую вторую ночь. Неймо все равно постоянно мерз, а мир казался ему поблекшим, но родичи возвращали в его звучание тихую ноту радости. Тихую, он не надеялся, что она зазвучит как раньше, торжественно и ярко, да и не верилось уже, что так бывает.

Приехала из Гжара Чинэ-ли, и ее улыбчивая красивая мордочка была отрешенно-усталой, словно несла печать далекого страдания. Неймо жадно вглядывался в нее, расспрашивая о знакомых и оставшихся пациентах. Прошлое вставало перед ним, дыша жаром и болью, а ночью у него поднялась температура, и до утра он лежал в лихорадке, мечтая то о кокосе, то о смерти, то о живом Раззуке.

Раззук в его полуснах снова и снова убегал от него и погибал. И яснее ясного Неймо понимал теперь, что не были бы они счастливы и в Тиррогане, его любимый был безнадежно болен, отравлен, так бы и мучились они здесь годами, но зато Раззук был бы жив.

Он никому не рассказал об этом приступе и на вопрос Райниха ответил лишь, что плохо спал. Тот до сих пор чувствовал себя его лечащим врачом, а потому проявлял зловредную внимательность.

Прошли еще пара месяцев, и зимой Дитте разрешил ему выйти на работу, его признали совершенно здоровым. Неймо вернулся на свое старое место, в отделение паразитологии, и там, неожиданно для себя, стал ценным специалистом.