Миссия (СИ)

Он чудовищным усилием сдержался от вопля и позорного бегства, лишь прижался к стене и на трясущихся лапах обогнул щель, и вечно тусующиеся в коридорах гжарцы провожали его взглядами. А в кабинете, с минуту подумав ни о чем, Неймо слизнул еще один кристаллик.

Он принял троих пациентов, а в четвертый раз двери распахнулись, впуская двух высоких тирроганцев, кота и кошку. Неймо сразу узнал соотечественников, хоть те и были обмотаны в белоснежные новенькие платки по самые глаза: их одежда, комплекция, жесты — все выдавало чуждость этому миру. Белый — цвет траура в Гжаре, подумал он и только потом узнал их. Альф своего прайда.

— Дитте, Чинэ-ли, что вы тут делаете?.. — он нервно поднес руку к очкам, за дымчатыми стеклами которых скрывал глаза, но не стал их снимать.

— Ты не рад нас видеть? — улыбнулся Дитте, открывая лицо: — Ну и жарища, чуть не задохнулся в этой тряпке.

Неймо сглотнул: он и забыл, какие кукольно красивые, чистые и сытые лица у его соотечественников. А потом вскочил, опомнившись, чтобы пожать руку старшему и поцеловать пальчики кошке.

— Рад, конечно рад, просто не ожидал… Почему же вы не сообщили?

— А вдруг бы ты сбежал, — засмеялась Чинэ-ли.

— Зачем мне… — Неймо сел и даже откинулся в кресле и развел руками, показывая, что незачем, совершенно незачем.

— А зачем тебе было отключать видео на комме и больше двух лет не брать отпуска, — сказал Дитте и добавил: — Кокос, да?

— Нет, — ответил Неймо, — с чего вы взяли.

— Ты думаешь, я редко на работе наркоманов вижу? — спросил Дитте. — Хотя, наверно реже, чем ты.

— Нет, — говорил Неймо позже, — вы не можете меня забрать вот так сразу, у меня контракт и без предупреждения…

— Я возьму твой контракт, — вдруг сказала Чинэ-ли и весело улыбнулась: — У меня как раз месяц отпуска, проведу его экстремально.

— Ты? — растерялся Неймо. — Нет, это опасно, тебе нельзя…

Рафинированная красотка Чинэ-ли и гжарский кошмар — все это просто не совмещалось в его сознании. Но кошка лишь насмешливо фыркнула в ответ, а Дитте сказал:

— Значит решено, клан меняет своего члена в контракте, пока все не кончилось совсем печально.

— И ты не сломал себе карьеру, Неймо, — добавила кошка.

Они не упомянули про позор клана, но это прозвучало без слов, что будет, если об его зависимости станет известно, и дело дойдет до принудительного лечения… И Неймо опустил уши, в этот момент ему показалось, что все окончательно потеряло смысл, стало серым.

Эта серость преследовала его, пока он подавал заявление об уходе, пока наблюдал, как Дитте меняет членов клана на положенный до увольнения месяц. Пока передавал дела Чинэ-ли и знакомил ее с коллегами.

Все его вещи уместились в крошечный чемоданчик, и самое дорогое, что он взял из Гжара, совсем не занимало места, дюжина дигитальных фотографий Раззука, на пяти из них они были вместе. А уже в воздухе Дитте показал ему тринадцатую, ту, которую он еще не видел, потому что не читал газет и журналов, и был в курсе только локальных полевых сводок. Раззук там был мертвый уже.

В этом шаттле, что вез их в Тирроган, был такой холодный кондиционер. А на родине стало еще холоднее, на летном поле военного аэродрома дул сильный ветер, с промозглого неба капал мелкий дождь. Гражданская авиация со всеми ее удобствами в Южный Гжар не летала. Неймо стало потряхивать в кокосовой ломке прямо там, на поле.

У проходной их ждал Райних, он эффектно развернул темно-синий кар у них перед носом, с ювелирной точностью окатив из лужи конкретно Неймо. Того передернуло от ледяной воды, шутка вовсе не показалась ему смешной, он подумал, что иной встречи и не заслуживает.

— О, Неймо, какой ты, — протянул Райних, пожимая ему руку.

И Неймо прижал уши и обвил хвост вокруг бедра, ожидая продолжения, чего-нибудь, вроде: “дерьмово выглядишь, пацан”. Он смотрел на свои слишком легкие, уже промокшие туфли, на левом остался белый развод гжарской пыли, все новые капельки смывали ее потеками. Он прекрасно знал, как выглядит, полюбовался на свою исхудавшую потемневшую рожу в туалете шаттла, дома… то есть в Гжаре у него давно уже не было зеркал. Запавшие глаза, обметанные губы, типичный наркоман… Сам Райних сверкал и переливался гладкой плакатной красотой, сыто скалил на него белоснежные клыки, аж смотреть больно. Вот Неймо и не смотрел.

— …здоровенный стал, отрастил плечищи, — закончил Райних.

Неймо слабо улыбнулся этой неожиданной корректности, наверно, все совсем погано, раз даже любезный родич не кусается. Хотя он и правда догнал братьев по росту еще до отъезда, а за прошедшие два с половиной года и раздался, оказывается, в плечах, сравнявшись и тут с Дитте и Райнихом. Давным-давно, в прошлой жизни, год назад, это бы его обрадовало, а сейчас не имело смысла, как и все остальное.

А вот дорогой отец совсем не изменился, остался все таким же маленьким и тоненьким, как двадцать лет назад, как Раззук. Он радостно сиял прозрачно-чистыми своими глазищами, обнимая сына, и жаловался, что его не взяли встречать, “а всего-то на пять минуток опоздал, веришь, Неймо?”

“Пять минуток и еще полчасика, не так ли, Энкем?” — смеялся Райних и походя щипал папу за задницу, а тот обиженно хлопал ресницами:

“Злой…” — и стриг ушами и скользил хвостом по бедру синего кота, все как обычно.

Неймо передернул плечом, еще в каре ему вкололи заменитель, и больше не ломало, но серое вокруг препогано облепляло его. “Липнет и лопается, — вспомнил он Раззука и подумал: — Зачем же я его мучил, ведь у нас было всего два года, лучше бы чистые кристаллы ему покупал все это время”.

Он поискал взглядом Дитте, но тот ушел уже в сад и там болтал с заливисто хохочущими котятами. Тогда Неймо стал помогать Лиссе накрывать на стол и разбил тонкую сливочницу.

— Сейчас он разорется, — сказала Лисса, тараща глаза в сторону Райниха, — это один из его любимых сервизов, какой-то там династии.

— Пусть, — равнодушно ответил Неймо.

Но Райних не заметил, так был увлечен папой. И Неймо смотрел, как робот слизывает осколки, оказывается, он отвык от этого зрелища, а оно завораживает, он вышел вслед за уборщиком и наткнулся на Дитте.

— Я пойду к себе, старший, не хочу есть, — он не поднимал глаз, не хотелось прочитать осуждение на лице альфы.

Собственная комната показалась ему чужой, вылизанной и дорого обставленной ненужными вещами, всей этой модной мебелью и выпендрежными изданиями в кожаных переплетах, как будто нельзя обойтись электронными справочниками. Он ушел в спальный сектор и завернулся в кокон на огромной, причудливой формы кровати, забившись в самый ее угол, подальше от такого же гигантского и хитровырезанного окна, которое не хватило сил затемнить.

Там он и провел две недели, практически не выходя. Заходил Райних и глумился, предлагая различные клизмочки, якобы облегчающие реабилитационный курс. Неймо ему не отвечал, позволяя делать со своим телом что угодно. Целыми сутками он видел сны, там были жара и живой Раззук, рассказывающий ему, как укрощать летающие ковры, и то, что с разных звезд пыль разного цвета, и еще много чего.

А на третьей неделе он проснулся и вспомнил, что Раззук мертв. Он лежал один весь день, задыхаясь от боли в груди, в комнате было темно и жарко, но он все равно кутался в одеяла и мерз. “Я еще не восстановился от ломки, — думал он, — мне от заменителя так плохо, я вовсе не плачу по нему, совсем не от этого так больно”.