Все дело в вере (СИ)

Очень трудно работать.

Фирме зачем-то нужен был Брэд Геллис, тысяча девятьсот восемьдесят второго года рождения, студент педагогического отделения. Чем мальчишка мог так насолить, что за ним послали меня, я понятия не имел. Предполагал, что парень стал свидетелем. Дело мне не нравилось, но было выполнимым, а привередничать я тогда еще не начинал. С прикрытием помогло то, что дело было перед Хэллоуином. Единственное время, когда в Хенникер наезжают незнакомцы – посмотреть на дом Мэри-Из-Океана (издали, потому что новые владельцы гостей не жалуют) и сфотографироваться рядом с ее могилой (вблизи – на кладбище все становятся беззащитны). Пришлось, правда, работать с короткоствольным оружием, что я не очень любил. Но я и студентов убивать не очень любил. А работа есть работа.

У меня была фотография.

Темноволосый такой парень. Темноволосый и темноглазый. В общем-то, симпатичный. Челюсть слегка тяжеловата. Широкоплечий, довольно крепкий.

Половину отведенного на подготовку времени я честно промотался вокруг могилки Мэри. Призрака не увидел, а жаль – говорят, она была красавица. Вторую половину я потратил, разыскивая Брэда. Разыскал. Выяснил, когда его можно застать одного. Он был в драмгруппе колледжа. После занятий проводил время там. И – неизменно в пять вечера – выматывался с репетиций курить. Один-одинешенек. То ли у него ритуал такой был, то ли этот парень привык даже курить по расписанию, но выходил все шесть дней, что я наблюдал за кампусом. Корпус, в котором они репетировали, тоже был удобной штукой. Стоял рядом с рекой, что делила кампус напополам, и с одной стороны был окружен зарослями ив. Именно к этим зарослям Брэд и выходил, каждый раз сворачивая за угол от входа.

Идеально.

Подвело меня, наверное, то, что я предпочитаю стрелять с максимальной дистанции. А зрение у меня… не то чтобы плохое, но и не сверхострое. Нормальное.

День тогда выдался солнечный, и к четырем часам, когда я туда пришел и обосновался в ивах, солнце только начинало заходить. Слепило вовсю, даром что не грело – осень в Нью-Хэмпшире холодная.

То, что Брэд вышел на полчаса раньше, должно было меня насторожить. И насторожило. Но недостаточно.

А еще я не хотел торчать в Хенникере дольше, чем нужно. Торопился. Иначе я бы дождался, пока он вернется и закурит, как обычно. Или, если бы в этот раз не вышло, перенес дело бы на завтра.

Брэд завернул за угол в половине пятого. Я был уверен, что это он – темные волосы до лопаток, тяжеловатая челюсть, широкие плечи. Плащ, который он всегда накидывал поверх театрального костюма, когда выходил на перекур. Только он не остановился, не прислонился к стене, как обычно. А направился вдоль корпуса. Вдоль реки. Туда, где, если я правильно помнил, было общежитие.

Если бы только я не торопился. Если бы не был так уверен.

Я не захотел ждать. Не захотел выяснять, вернется он в студию или нет.

Я подстрелил его на ходу.

Из «зиг-зауэра» с глушителем. Чисто подстрелил, как обычно, в голову. Я не люблю работать с короткими стволами, но это ведь не значит, что я не умею с ними работать.

Выстрел пробил ему лоб. Разнес затылок. И сбросил с головы парик.

Это теперь я знаю, что они в этом своем чертовом театрике ставили «Венецианских близнецов» Гольдони. Что на главные роли взяли Брэда и Линдона, которые и правда были чем-то неуловимо похожи. Только Линдон был поменьше. Потоньше, похрупче. Светловолосый, синеглазый. И черты лица у него были чуть поизящнее. Поэтому загримировать его под Брэда было намного легче, чем Брэда под него.

А тогда я ничего этого не знал. Я только понял, что подстрелил не того парня. Растерялся. Сделал самую большую глупость из всех, что я помню: вышел из своего укрытия и подошел к трупу. К счастью, эта глупость осталось незамеченной. Мне повезло.

Если можно так сказать.

Я тогда присел радом с ним. Увидел накладные плечи, увидел уплотнитель под камзолом. Увидел утяжелившие челюсть ватные тампоны за щеками.

И окончательно осознал, что натворил.

- Я вышел за шарфом, - сказал мне потом Лин. – Представляешь, целый театр, а в реквизите зеленого шарфа нет. А у меня был. Я матери купил, думал, приеду домой на День Благодарения и подарю.

Я стискивал зубы и кивал. Я это знал. Прочитал в протоколе допроса свидетелей.

Тогда я только знал, что совершил ошибку. Большую ошибку. Непоправимую.

Я долго на него смотрел. Так долго, что дождался-таки Брэда, который вышел покурить, словно ничего не случилось. Увидев Лина и меня, он не закричал. Только попятился.

И тогда я вышиб мозги и ему тоже.

Я помню, как потом хотел бросить работу. Как мне звонил Джонас и начал было упрекать, что я сделал работу грязно, а я ему ответил, что он может оставить себе деньги и убираться к черту, а я отхожу от дел. Как он потом пришел ко мне сам, а я не открыл ему дверь, и он из-за двери говорил мне, что все в порядке, что, на самом деле, работа сделана отлично, что никаких зацепок я не оставил и боссы довольны, и что я могу забрать свои деньги, и что они меня не будут пока беспокоить, и что если мне нужны какие-то услуги…

Его боссы высоко меня ценят.

Я тогда выстрелил в дверь, чтобы он ушел. Третий патрон из того «зиг-зауэра». Я больше не стреляю из «зигов». Вообще. На самом деле, это классная «пушка» – отличная точность прицела, сменные рукояти для подгонки по руке… но я больше в жизни не притронусь к «зигу». Пусть уж будет старый добрый «кольт».

В тот день я понял, что жить с этим вот так я не смогу. Мне надо было или забыть об этом, или окончательно сдаться. И я попытался забыть. Неделю я убеждал себя, что этого не было. Неделю заставлял себя думать, что этого никогда не случалось. И когда я уже почти поверил, что я не убивал Лина – тогда он ко мне и пришел в самый первый раз.

Тогда он еще не был моей тенью, не ходил со мной бок о бок. Пришел ненадолго, только чтобы спросить:

- За что?

Я никогда не верил в призраков. Никогда не был излишне суеверен. Я был уверен, что это розыгрыш. Несмотря на то, что помнил я и эти волосы, светлые, пестрые, неровно подстриженные по последней моде чуть пониже ушей, и эти глаза – хотя когда я видел их в последний раз, в них были карие линзы. Но я его узнал. Сразу. И все равно не верил, не разрешал себе верить. Это, должно быть, какой-то дурацкий розыгрыш… или он правда чудом остался жив… или…

Или еще какая-то глупость.

Он повторил свой вопрос, и я не смог ему ответить.

И он улыбнулся.

И тогда я испугался его, в самый первый раз испугался его и выпустил в него все девять оставшихся пуль из «зига».

А он в самый первый раз сказал мне: